Резкий толчок…

Остановка…

Удар о твердую от долгой засухи землю и огненная зарница сквозь сомкнутые веки…

Открывать глаза Людмиле не хотелось. Хоть не увидит, как её харчить начнут. Скорей бы уже, что ли… Чего время тянет?

Клейковатый язык прошелся вдоль спины, зацепил шершавым кончиком стиснутые вокруг коленей руки, пытаясь развернуть сжатое в защитный клубок тело. Отрицательно мотнув головой, все же не выдержала, глянула сквозь ресницы.

Глаза в глаза… огромные, медово-желтые… и она, тонущая в них, как мушка в янтаре…

Так вот ты какая — моя смерть: дорога в никуда через темную щель узкого вертикального зрачка в обрамлении радужного озера несбывшихся грез…

Не видеть…

Биение крови в ушах, липкая испарина и холодеющие руки, у которых уже нет сил сжимать выскальзывающие колени.

— Все, хватит! — Людмила до боли закусила губу. — Страшно? — Встала, пошатываясь, во весь рост. — Лучше ужасный конец, чем ужас без конца… — И застыла, пойманная в плен гипнотическим взором.

Звонкая трель недалеко — до боли знакомая рулада змиуланчика… С трудом оторвала глаза от созерцания омута чужого взгляда — чужого, но не враждебного ей — и заметила мельтешащего рядом змееныша. Тот обрадовано заверещал, завис над плечом, трепеща тонкими перепончатыми крыльями. Чародейка, услышав потрескивание своих загорающихся волос, невольно подалась назад и только тогда разглядела всего «папаню». Змей впечатлял: огромный шар головы на короткой мощной шее, кожистые крылья подрагивающим веером на широкой спине и длинный хвост двойным охватом вокруг Людмилы и самого змея. А ведь она едва достает до колена когтистой лапы.

Что ж теперь делать с этой «горячей» семейкой?

Неожиданный шквал сбил Людмилу с ног, протащил по земле, раздирая на ленты остатки одежды, затолкнул под согнувшийся от напора ветра куст. Гулкие хлопки, словно слитные удары сотен ладоней, пронизывающая все тело дрожь от сдвоенного змеиного клича. Развернулась, на четвереньках выбираясь из-под нависающих веток, и увидела только прощальный отсвет заходящего солнца на золотисто-зеленоватой чешуе, мелькнувший парной искрой в белесом мареве наползающих облаков.

Людмила огляделась. Поляна с большой яминой посередине, а вокруг, куда ни глянь, лес — знакомый, привычный. Высокие деревья шумят, качают макушками, перешептываются удивленно. Значит, свободна? Без всяких условий? Так просто… Жизнь за жизнь… И только сейчас осознала — спасена.

— Спасибо, Змиуланы… — крикнула без надежды на то, что её услышат, просто радость бурлила внутри, искала выхода, хоть такого. И счастливо улыбнулась, когда до нее донеслась приглушенная расстоянием ответная трель малыша. — Прощайте…

Вот и все…

Какое все? И чего это она стоит? Там Антон, наверное, с ума сходит, но сначала…

Людмила уселась на жухлую траву, стянула один сапог (как второй потеряла и не помнит), коснулась босыми ногами земли, жесткой, колючей, словно не родной. Для восстановления время нужно и вот это — опрокинутое куполом небо с редкими пятнами розовеющих облаков, подкрашенными последними закатными лучами солнца, шелест листьев над головой, трепетные касания легкого ветерка, жар разгоряченной кожи, и мать сыра земля, не желающая принимать дочь свою. Вскочила, закружилась, раскинув руки. Запела-заплакала, завыла зверем раненым, взывая к могуществу земли, ветра, солнца. Ничего… Нет, не верю… Неужели и впрямь все высосал Кащей проклятый, не оставив даже малой искорки силы? Упала лицом вниз и зарыдала, скорбными слезами омывая сухую землю.

Не выдержала мать земля мольбы отчаянной, отозвалась на горе горькое, неприкрытое. Живительные токи пробежали от макушки до пят, заземляя стынущее тело, принимая его в лоно природы. Людмила оцепенела суеверно, боясь спугнуть, сглазить преждевременной радостью возвращение былого. Только облегченно выдохнула, когда почувствовала, как шевельнулось внутри, отозвалось придавленное мрачными сводами подземелья — камнем прОклятым — ведьминское естество, как трепетно и опасливо разгорается искра силы, пока ещё слабенькая. Пока слабенькая… Пока… Но на все время будет…

— Эй! — подползла, заглянула за край провала, — долго вы еще там языками чесать будете? Я уж замучилась ждать, когда хоть один из вас придумает, как меня из плена вызволить, — и засмеялась, увидев внизу оживленное копошение.

Бесенок высунулся над краем ямины и сразу же наткнулся на вопрошающий взгляд ведьмы.

— Птах? — растерялась Людмила. — Ты как выбрался?

Замер, возвращая себе прежний несерьезный облик, приглушая багряный блеск глаз, да, видать, перестарался слегка. Ведьму не обманешь.

— Кто ты? — Ишь, голос властный, а сама напряжена, как струна. — Не почудилось мне… Что с Антоном сотворил, паразит?

Бесенок оттолкнулся и выскочил на поляну, оказавшись рядом с чародейкой. А ведь не отодвинулась ни на шаг, когда подошел вплотную, глядя на нее снизу вверх. Да что она сейчас может?

— Он больше не нужен…

— Как не нужен? Кому? — Оторопела, плещется в глазах непонимание. — Ты так решил? С чего? — И опять гневливый всплеск. — Кто ты?

— Помнишь, как мы встретились?

— Встретились? Сильно сказано…

— А вот насмешка здесь лишняя. Вспоминай…

С тихим шорохом набегают неторопливые волны на пологий речной берег. Пахнет перепрелыми водорослями и болотной тиной. Серебристая лунная дорожка на воде слегка подрагивает. Брошенным прицельно камешком разбивается призрачная тропа в царство Водяного, широкими кругами расплывается по зеркалу воды. Что-то не откликается речной хозяин… И зачем звал, непонятно… Да ещё так срочно… Ну на нет и суда нет. Ждать больше не буду. Напоследок Людмила кидает ещё камешек, уже просто так, из вредности.

За излучиной реки хохочут, заливаются русалки. Их время — опасное для случайных путников — Русальная неделя. Была б её воля, Людмила за версту бы обошла это место, связываться с шельмами-водяницами не особо хочется. Это на людей легковерных они морок набрасывают, а от ведьмы русалки не прячутся. Мерзкое зрелище, признаться — злобные, ненавистные старухи с иссохшим истлевающим телом, даром, что в воде живут. Как только народ верит в их красоту и вечную молодость? Зло всегда уродливо, а русалочье тем более — брошенные невесты, по собственной воле отказавшиеся от жизни земной, мстительны и жестоки. Ладно, что сидеть? И так понятно, что не явится Водяной. Знать, нужда отпала в её помощи. Домой пора…

Отчаянный, полный невыносимой боли, крик донесся от русалочьего игрища.

Не выдержала Людмила, вскочила, помчалась берегом, оскальзываясь на мокрой траве. Добежала до излуки и остановилась, всматриваясь в мельтешение темных силуэтов на мелководье. Посередине словно большая рыба плещется, бьет хвостом. Разом засмеялись русалки, кинулись к рыбе, притопили слегка и отпустили, закружились вокруг быстрым хороводом, залились напевным смехом.

И опять по нервам ударил безысходный вопль, аж мороз пробрал до костей. А ночь ведь душная какая — парит, словно перед грозой.

"Что ж делать? — заметалась по берегу ведьма. — В воду никак нельзя, чужие владения. Утянут, как пить дать… И сама погибну, и страдальцу не помогу… С берега попробовать пугнуть, что ли?".

В ладонях привычно сформировался огненный шар, взвился вверх, пущенный умелой рукой и вонзился в воду почти в центре русалочьего круга, накрыв водяниц клубами пара. Не зря тратила долгие часы упражнений, пригодилась все-таки боевая магия. Людмила, предварительно сложив пальцы оберегающим жестом, удовлетворенно вслушивалась в проклятия и пожелания. Ничего, пусть прочувствуют на себе, каково это… А не поймут, ещё один «подарочек» отправлю.

Скоро у самого берега поднялась белесая фигура водяницы, разглядывая ведьму.

— Баба-Яга? — русалка удивилась несказанно. — Ты чего озоруешь? Мы с тобой вроде не ссорились, нам делить нечего. Твой лес, наша река…

— Кто там у вас?