22

Стояло тихое, погожее бабье лето. Пора хлеб жать. Уже летели малюсенькие паучки на своих паутинках. Над хлебами кружили голуби, в них наделали броды жирные фазаны. Мальчишки ставили на бродах силки и ловили фазанов.

Снова зажили мужики. В домах стало чище и светлее. Вместо бычьих пузырей в рамах вставлены стекла. Вместо плошек и таганцов почти у всех керосиновые лампы. Тайга и земля кормили.

Мальчишки тоже втягивались в охотничью жизнь. Все они рыбаки, все малые охотники. Пусть не добывают еще медведей, но уже бегают за белкой, ставят вблизи деревни капканы на колонков. В доме прибавка. Вот и Васька Силов шел с полей отягощенный добычей, десять фазанов словил. Устал. Присел на край пашни. Шла ночь. Увидел, как мимо него проскакал всадник. И тут же почувствовал запах дыма. Вскочил. Всадника не узнал, он скоро скрылся в сумерках. Горели хлеба. Черный дым пополз в небо.

В Пермской ударили в колокол. Значит, и оттуда увидели пожар. Раздался дробный топот копыт, мужики скакали на пашни.

Гудел огонь, пожирая пшеницу, пахло жареным зерном. Васька выбежал навстречу, сказал мужикам, что видел человека, который угнал коня в сторону других пашен. А там тоже уже полыхало пламя. Сушь. С пашен огонь переметнулся на покосы, занялись стога.

Андрей Силов приказал везти плуги, опахивать хотя бы стога. Хлеб уже не спасти. Привезли. С десяток стогов удалось спасти.

Гудел тревожный колокол в Арзамасовке. Там тоже злоумышленник поджег зрелую пшеницу. Ночь в сполохах пожарищ, ночь в криках, ночь в плаче…

Спасать было уже нечего. Андрей пытал сына:

— Неужто ты не узнал кто?

— Мужик, а вот кто — не успел увидеть. Коня, кажись, узнал. Это дяди Митяя жеребчик, а человека — нет.

— Может, снова Софка задурила, оделась под мужика и пустила пал на хлеба? — сказал Иван Воров.

— Оставь Софку, — насупился Андрей — Такое может сотворить только самый злой человек. Софка сама едва концы с концами сводит. Цену хлеба знает. Только Ларька мог поджечь хлеба. Где Ларька?

— Ларька в тайге. Третьеводни ушел, сказывал, что к субботе будет, — развела руками Галька.

— Э, чего гадать? — махнул рукой Андрей — Не словили. Харченко надо звать, пусть ищет вражину.

Харченко допрашивал сельчан; те только разводили руками, но ничего вразумительного ответить не могли. Алексей Тинфур вышел на след поджигателя, след привел в глухой лог, там лежал убитый кем-то Митяев конь. Дальше след ушел в россыпь камней, запутался среди следов оленей и изюбров, спустился в речку и пропал.

Вернулся Ларион с охоты. По делу все ладно, он добыл изюбра, накоптил из него мяса, вытянув дорогие жилы. И когда его допросили, он даже пошел и показал, где охотился, как долго возился со зверем.

Чихачин и Харченко дали знать в Николаевск о беде, что постигла переселенцев. Оттуда вскоре пришел пароход Амурской компании, который привез муку. Ее роздали подушно. Пусть не столь щедро, но при тех запасах, какие еще были у поселенцев, можно было прожить зиму. А там снова придут купцы, за пушнину охотники купят хлеб.

Охотники, уже который раз, снова ушли в тайгу. И если бы все добытое ими они сами бы смогли продать, то давно бы стали богачами и не думали о хлебе насущном. Но дорога дальняя, дорога Опасная, не каждый решится нести свою добычу по тайным тропам. Аниска и Алексей и те не рисковали, пусть здесь их обманывают, обкрадывают, но зато без риска можно сдать добытое.

Ушел в тайгу и Андрей. Один ушел. Харченко уже не мог оставить уезд без надзора. Просился с Андреем на охоту Васька, но отец не взял его: старший сын должен помогать по хозяйству, за конями присмотреть, сено подвезти, да мало ли еще что нужно сделать.

23

И зажил Андрей одинокой жизнью. Потный и парной возвращался с охоты. На скорую руку готовил себе ужин, ел, затем свежевал колонков, соболей, белок, лишь в полночь ложился спать.

Была у Андрея собака Тайга. Андрей ей часто говорил:

— Эх, Тайга, Тайга, умнющая ты собака. Жизнь у тебя собачья, но все же будет легче людской. Ищешь ты мне зверя, помогаешь, поласкал, и ты рада. А я вот сколько уже лет маюсь без ласки. Трудно жить человеку без ласки-то. Трудно, Тайга. Хорошо живется Митяю, стары уж, а ласку не забыли. Хошь и ворчит Митяй, что не любит Марфу, но все он врет. Марфа его чуть ли не на руках носит. Да и думает за Митяя чаще Марфа. Таким веселее живется.

Тайга постукивала хвостом по грубым половицам, поскуливала, будто понимала сказанное человеком…

С утра Андрей ушел промышлять белку. Зимой она мало пасется, поэтому надо успеть хоть пару десятков добыть. Добыл. Белка залегла в дупла, в густой хвое елей. Пошел проверять ловушки. Здесь тоже снял пяток колонков, одного соболя. День не пропал зря.

Вышел на кабанью тропу. Решил добыть подсвинка для еды: у них мясо сочное, вкусное. Тайга тут же пошла по свежим следам. Но Андрей вернул ее, зачем путать зверей. Подкрадется сам и добудет по выбору. Взял собаку на поводок.

Впереди послышалось тихое повизгивание, шорохи. Кабаны паслись на желудях в дубняке. Андрей выбрал поросенка пожирнее и выстрелил. Кабаны сорвались с места, бросились в разные стороны, кто куда носом стоял. Потом они соберутся снова в табун, сейчас же рассыпались, как горох. Смертельно раненный подсвинок бился в снегу. Тайга придушила его. Андрей набросил на рыло петлю и поволок добычу к зимовью…

Тайга бросилась под ноги, чуть не сбила охотника. В десяти шагах стоял тигр. Андрей рванул с плеча ружье, но тут же опустил. Оно было не заряжено. Заряжать поздно если зверь бросится, одна надежда на нож. Тигр присел для прыжка. Гибкий хвост мел снег, В желтых глазах вспыхнул зеленый огонек. Андрей выставил вперед ружье, вытянул нож из ножен. Но тигр не прыгнул. Поднялся. Отряхнулся от снега и медленно пошел прочь.

Андрей поспешно заряжал ружье. Зарядил, но зверь уже скрылся за чащей. Преследовать побоялся. Бросил ружье за спину и пошел распадком к зимовью. Ругал себя, что упустил такую добычу, ружье не зарядил.

— Ладно, вдругорядь я тебя шоркну. Раз ты пришел сюда, не скоро уйдешь. Почитай" пара коней ушла, — ворчал Андрей.

Брел, буравя снег унтами, тянул подсвинка.

— Кажись, сегодня суббота, надо банешку стопить. Хорошо, что ушел тигр-то. Правда, Тайга, а то бы провозился с ним и без бани остался. Пусть пока ходит.

Андрей вышел на свою тропу. В щеку дул ровный ветерок — северяк. Знобило тело. Шел и ловил натренированным ухом лесные шорохи и звуки. Гудела тайга. Сбоку пискнул поползень. В каменной россыпи процвиркала пищуха. Шумно взлетел рябчик, сел на сук, затаился, настороженно смотрит на человека. Внизу грохнул выстрел. Кажется, недалеко от его избушки? Кто бы это зашел в его угодья? Начал взбираться на сопку. Сразу зачастило сердце. Взмок. На становичке присел на валежину, снял шапку с парных волос, над головой закурился парок. Посмотрел на таежные дали. Задумался. Вспомнился отец, те времена, когда они выжигали с ним уголь на Урале. А потом бунт, ссылка и страшная дорога с Варей через Сибирь.

— Эх, Варя, Варя, что ж нам делать? Как жить дальше-то? — В тайге Андрей говорил вслух. Это для одинокого охотника дело обычное.

Страшно, что так быстро идут годы. Но их не удержишь. Всё уходит, всё проходит. Остаются лишь люди и земля. Погиб отец, спасая других. Памятник в чьих-то душах оставил. А надолго ли? Кто вспомнит, что Феодосий Тимофеевич Силов погиб ради счастья людского? Разве что шалый ветер, что пронесется над бухтой, да небо, что смотрит на людей ясными глазами…

Человек живет один раз. И то его жизнь чаще кособокая. Кто мешает жить во всю ширь? Может быть, ты сам в этом повинен? А может быть, злые люди? Кто бы ни был виноват, а радостей с гулькин нос, а вот болей и печалей — полный короб, воз тяжкий. И везешь ты этот воз, человек, и тянешь ты его до могилы. А жить бы тебе надо с вечной улыбкой, с вечной радостью, потому что жизнь коротка, потому что ты — человек. Жизнь твоя должна быть похожа на солнечный день, на вечное лето…