Мне было приятно видеть, что она так рада нашей помолвке, и я хотел сделать ее еще счастливее.

Люси подошла к моему столу. Она передала мне конверт, затем наклонилась к Линдси, точно полицейский детектив, нависающий над подозреваемым во время допроса.

– Главное в поздравлениях – это когда знаешь, что они искренни, – произнесла она. – Отличный проект. Мои поздравления. – После чего вышла из конторы, хлопнув напоследок дверью.

– Не пришивай себе ярлыков, дорогая, – крикнула Линдси ей вслед. – Ты же не можешь вечно покупать одежду в одних и тех же магазинах.

Когда Линдси повернулась, я ответил ей слабой улыбкой и открыл конверт. Там было заявление Люси с просьбой об увольнении и прикрепленная к заявлению записка: «Рекомендаций не требуется, у меня на примете хорошее агентство».

Лишившись дара речи, я сунул заявление в стол.

– Фу-ты ну-ты, – довольно говорила тем временем Линдси, посверкивая на меня своим бриллиантиком. – И куда ты сегодня меня поведешь?

22

СОБАЧИЙ ДОМ

Люси в этот вечер дома не оказалось. Она не собиралась отвечать ни по мобильнику, ни по домашнему телефону.

Да я и сам не знал, что ей сказать, тем более и ее ответ был известен заранее.

И так ясно, что произошло. Она слышала наш разговор и решила, что больше у меня работать не может, ей стало ясно, каково мое истинное лицо.

Но все равно надо было объясниться.

Я чувствовал, что должен что-то кому-то сказать. Но что и кому? Пес не поймет бесчестность моего поступка, и я только напрасно потрачу время, втолковывая ему, в чем состоит моя подлость, и в конце концов он скажет что-нибудь вроде: «На вашем месте я старался бы быть приятен всем. У меня это всегда срабатывало».

А что объяснять Линдси? Мечты ее были близки к осуществлению, оставался всего шаг. Да и что мы могли поделать? Контракт уже подписан. Любая задержка вызовет только еще большие осложнения, внесет еще больше путаницы и, в конечном счете, не приведет ни к чему хорошему. Я так погряз в этих бумагах, что путь назад оказался бы значительно более утомительным, чем доведение работы до конца. Тем более что ответ Линдси был известен заранее.

На следующее утро, так и не отдохнув толком от покера, закончившегося в четыре утра, я тупо уставился на свой рабочий стол. Обертка от последнего купленного Люси пирожного еще лежала передо мной. В блестящем целлофане соблазнительно маячила темная шоколадная крошка. Я помял ее в пальцах и ощутил приторно-горький запах. Наверное, так пахнет разлука.

Что я наделал? Нет, это было не то «что я наделал?», которое произносят, поставив на «16, красное», когда шарик выпадает на «17, черное», а «что я наделал?», раздающееся, когда приходишь в магазин и не можешь сообразить, что же хотел купить.

Что-то упущено, выпало из цепи причинно-следственных связей. Чего-то я безвозвратно лишился. Потерял навсегда. Конечно, это в первую очередь Люси, но не только она.

– От тебя веет печалью, – заметил Пучок, – точно от обнаруженного в ящике стола дневника предка. – Он положил подбородок мне на колено и заглядывал в глаза, щурясь от света лампы.

– Со мной все в порядке, дружище.

– Вам надо обзавестись блохой, – посоветовал четвероногий. – Это лучшее средство от меланхолии.

– Как тебя понимать?

– Когда у вас зудит и чешется под мышками, вам уже не до печали. Надолго забываешь о проблемах. А как только ее выловишь из шерсти, мир снова становится прекрасен.

«Все же дешевле, чем психотерапия», – подумалось мне.

Днем я нанес последний визит в Чартерстаун, чтобы побыть с миссис Кэд-Боф, когда все дела будут закончены.

Надо сказать, что, как правило, никто так не делает. Обычная практика такова: после оформления документов и заключения сделки агент сидит в конторе и дожидается, пока на счету не появятся заветные цифры. Таково нормальное положение вещей. Я, однако, уверенно делал обратное. Игра в покер в высшей лиге стала привычным явлением в моей жизни и прочно вошла в распорядок дня. Задолженность банку была погашена, и я уже приближался к первой полусотне «заработанных» в игре и положенных на счет тысяч.

Я нанял фургон для перевозки вещей миссис Кэдуоллер-Бофорт и такси для нее самой. Но в последнюю минуту решил, что довезу ее на своей машине.

Тиббса все это уже не тревожило ни в малейшей степени. Если дело пройдет без сучка, без задоринки, а как еще оно могло пройти, когда адвокаты с обеих сторон – покупающей и продающей – у тебя в кармане, то сделка будет завершена к трем часам. Было полтретьего, когда я подъехал к воротам поместья, где уже стояли три грузовика, нагруженные доверху деталями, из которых будут собирать временное ограждение, а рядом с ними пара фургонов для рабочих.

В этот раз я подъехал к самому крыльцу – благо ворота были нараспашку, – издалека видно, что намечается переезд. Люди, таскавшие вещи, сновали туда-сюда.

Айя Напа проводила меня до оранжереи, впереди вприпрыжку бежал Пучок, торопясь поздороваться с миссис Кэд-Боф. Она была страшно рада его появлению, и пес стал кататься у ее ног брюхом кверху, умоляя почесать его везде, где только можно.

Миссис Кэдуоллер-Бофорт сидела в компании двух дородных деревенских леди – дважды подумаешь, прежде чем связываться с такими.

– Вот он, – заявила одна из них, сверля меня взглядом. – Разоритель.

Под ее взором я почувствовал себя пресмыкающимся гадом.

– Не надо так с мистером… – Миссис Кэдуоллер-Бофорт, видимо, опять забыла, как меня зовут. – Это мое дело. Ничего не поделаешь, перемены должны были наступить рано или поздно, и места эти должен кто-то привести в порядок. У земли должен быть хозяин.

– Увидите, Эдит, приведением в порядок это не кончится, говорю вам, – продолжала увещевать ее соседка.

– Уверена, вы преувеличиваете, дорогая.

– Я преувеличиваю? – раздраженно спросила она, обращаясь напрямую ко мне.

– Ничего не поделаешь, – услышал я собственный голос, – что сделано, то сделано.

– Вы могли бы вовремя остановить это, если бы только захотели, – заявил этот призрак совести. – По-моему, вы просто одурачили бедную леди, отняв у нее все самое дорогое, что она имела в жизни, ради сиюминутной выгоды.

«Скажи «мне очень жаль»», – посоветовал пес.

– Тут не о чем жалеть, – сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. Она подошла к стеклянной стене оранжереи и выглянула во двор – лицо ее было озарено светом.

– Последний раз я смотрю отсюда на этот чудесный вид, – произнесла она твердым, внезапно окрепшим голосом. – Ленивые георгины, колышимые ветерком, крик совы. Долины, в которые раньше всего прокрадываются сумерки. – Она закашлялась, видимо стараясь удержаться от слез. – А летней ночью слышны гитары и флейты, странной музыкой наполняется весь лес. Все время слышишь что-то живое.

Пес повернулся к ней с видом римского сенатора, слушающего, как Цезарь объявляет о победе на востоке.

– Разбитые грезы теряют сладость, – заметил он, – в отличие от раскрошенного печенья.

Миссис Кэдуоллер-Бофорт продолжала свой душещипательный монолог:

– Я видела, как здесь возводились и рушились дома, мистер Баркер (вспомнила!), и вот теперь настал мой черед. Конец всего указан уже в самом начале. Поместье это – порождение индустриального века, и сама история, воздвигшая его, станет свидетельницей того, как оно уподобится песчаному берегу, который размывает отлив и вновь намывает прилив.

– Не так уж это неизбежно, – вмешалась одна из пожилых леди, но миссис Кэдуоллер-Бофорт была словно в трансе.

– Свет падает на поля, и ветер гонит рябь по морю, и какое для них может иметь значение, здесь я или нет меня?

– Но здесь ваша история, – подал я голос, – все ваши воспоминания связаны с этими местами. – С чего это я начал ее отговаривать в последнюю минуту, когда уже поздно что-то менять? Трусость тому причиной. Все никак не могу привыкнуть, что я давно уже в рядах мерзавцев.