Здесь не шли бои. Здесь не было сожженных хат и взорванных строений. Здесь не было бесконечных траншей, свежих братских могил. Но печать войны лежала на всем.

По редкому жнивью, по заброшенным лугам бродили исхудалые коровы. В прогнивших соломенных крышах зияли черные дыры. Разгороженные дворы лежали пустырями.

Очень часто поезд надолго застревал в сутолоке вагонов. Стояли мертвые, без угля, без машинистов, паровозы.

В городах были очереди. Долгими часами толпились старики, дети, женщины за керосином, за хлебом, за спичками, за солью. Измученная войной и голодом страна превращалась в нищую.

И Орци представлял себе, какая же нужда ожидает его дома.

А что он ответит людям, которые, как и здесь, будут смотреть в глаза и с тоской и надеждой спрашивать: «Ну, когда же вы там?.. Когда же ей конец?..» Что ответит он?

«День — вперед… два — назад… Десять — на месте!.. Полгода — вперед, полгода — назад… И так все время!..» Скажет, что и там, на фронте, все это надоело людям до смерти…

Где-то за Ростовом Чаборз узнал, на какой станции следует запастись мукой. Оказывается, во Владикавказе все втридорога.

Купил мешок муки и Орци. На большее не хватило. Все не с пустыми руками.

Дал Чаборз телеграммы родственникам Байсагурова, Бека и своим. У Орци некого было извещать.

— А как же ты повезешь свой гроб? — удивился Чаборз.

— Ты поможешь… — с невозмутимым спокойствием отозвался Орци. — Ведь если ты свой увезешь, а я попадусь, я не стану брать груз на себя!

— Как не станешь? — стараясь понять его, пялил глаза Чаборз.

— Да очень просто, — ответил Орци. — За это же арестуют! А раз бумаги на тебя, тебе и отвечать за груз! Да и по возрасту — ты старший. И телеграммой я никого не вызывал! Не могут же они подумать, что я на своей спине собирался нести этот железом набитый гроб: а, брат! Они сразу сообразят, кто из нас хозяин, и побегут за тобой!.. Если ты об этом не подумал, я не знаю, как столько лет ты мог быть у нас старшиной! Так что я в полной надежде на тебя.

— Удивительные головы у вас с братом! — воскликнул Чаборз. — Сам шайтан, наверное, свил гнездо в ваших мозгах!

— Я ведь раненый, так что и грузить гробы придется тебе. Ты только не забудь пустить слезу. А я, как дальний родственник буду успокаивать тебя, — говорил Орци, не обращая внимания на ругательства Чаборза.

— Не было у меня счастья, чтоб в этих ящиках лежал ты! — перекрикивая стук колес, заорал Чаборз. — Хорошо, я как знал, братьям дал телеграмму, чтоб они встретили меня на двух подводах…

Орци все еще продолжал смеяться, потом оборвал смех, подошел к Чаборзу и, глядя на него в упор уничтожающим взглядом, сказал:

— А разве ты не знал?..

— Что не знал?.. — нагло переспросил Чаборз.

— Не кривляйся! Ничего из ваших планов не выйдет…

— Каких планов? — Чаборз побледнел.

— Тех, что вы с Бийсархо надумали: меня в госпиталь, а оружие себе… Я ведь все слышал.

Чаборз с трудом преодолел растерянность.

— Так ты ж ничего не понял! — Он пытался улыбнуться. — Мы договаривались на тот случай, если твоя рана не заживет…

— Не будет вам того случая!.. Вот, — Орци снял руку с перевязи и взмахнул кулаком. Чаборз шарахнулся в сторону. — Сорвалось? Я еще подумаю, как мне быть с вашим гробом…

«Прав был отец. Пока эти братья живы, покоя не будет… — тяжелыми тучами проносились мысли в Чаборзовской голове. — И я не я буду, если не избавлюсь от этих выродков!»

На горизонте показались очертания Кавказских гор.

Побродив по российским просторам, древняя вражда Гойтемировых с Эги возвращалась домой. Где она кончится?

Знаменитый Брусиловский прорыв на Юго-Западном фронте имел большое значение для всей кампании 1916 года.

Австро-германской армии пришлось оттянуть из-под Вердена и из Италии свои дивизии. Потери их дошли до полутора миллионов человек. Только пленными прошли в Россию девять тысяч офицеров и четыреста тысяч австро-германских солдат.

Этот удар русских вместе с успехами наступления англо-французских войск на Сольме свел на нет инициативу командования немцев и заставил их на сухопутном фронте перейти к обороне. А австро-венгерская армия и вовсе потеряла способность вести значительные наступления до самого конца войны.

Но Ставка царя оказалась бессильной поддержать свои войска, развить успех фронта в стратегический успех всей армии.

Бездарное руководство Верховного главнокомандования не могло организовать ни подвоза подкреплений, ни снабжения фронта боеприпасами. И наступление стало выдыхаться. Солдаты расплачивались за это кровью, а промышленники и помещики набивали карманы прибылями и вели между собой борьбу за власть под лживыми лозунгами защиты интересов отечества и народа.

В это время в стране повсеместно стала расти и крепнуть большевистская организация. В нее вливались все новые и новые силы российского пролетариата. Народ объединяла мысль о прекращении войны.

Желание это шло от измученных солдат в тылы и возвращалось обратно в настроениях новобранцев, которых гнали на фронт из разоренных сел и голодающих городов России.

Всадники Кавказской туземной дивизии не были исключением. Горцы-крестьяне, они хорошо понимали, какое бедствие принесла народу война. Но незнание русского языка и иная вера до поры до времени отгораживали их от мыслей изменить сложившийся порядок жизни.

Однажды осенью кавалерия фронта получила приказ срочно передвинуться на юг и занять новый театр военных действий.

Рассчитав, что настало удобное время вступить в войну и отторгнуть себе часть австро-венгерских земель, в конце августа 1916 года румынские заправилы толкнули свою страну на войну с Австро-Германским союзом.

России был выгоднее нейтралитет Румынии. Она понимала, что вступление в войну этой страны только новым бременем ляжет на ее же плечи. Но при поддержке Англии и Франции Румыния все же осуществила свой план и вошла в Антанту.

Первое время ей удалось потеснить австровенгров. Но очень скоро она получила сильнейший ответный удар в Трансильвании и Добрудже. Немцы вторглись на ее территорию, заняли Бухарест и захватили свежий источник продовольствия и нефти. А румынская армия, не в силах сдержать их натиска, обнажила южные границы России.

Чтобы заткнуть эту брешь, русское командование бросило в нее свыше десяти кавалерийских дивизий и к концу года подогнало тридцать пять пехотных.

Так был образован Румынский фронт, который увеличил линию обороны России на пятьсот верст!

Но все это войскам стало известно потом. А в те часы, когда был получен приказ, невиданная масса русской конницы, а с нею и полки «дикой дивизии» двигались по всем дорогам на юг России, ни днем, ни ночью не давая отдыха ни людям, ни коням.

На лошадях везли все: солдат, боеприпасы, штабы, их имущество. Истощенные животные гибли, усеивая дороги тысячами трупов. Порой на одном коне ехало по два, по три человека. Никто не считался ни с уставными нормами, ни с потерями. Приказ гласил: «Вперед!» — и его выполняли.

А мимо этого потока, двигавшегося к границе, в обратном направлении, в тыл, шел другой поток — из людей, потерявших веру в свои силы, в себя. Это были румынские солдаты, которыми уже никто не управлял.

Вот тогда в этом всеобщем движении вперед, в решимости, с которой шли русские, чтобы грудью встретить и отразить нависшую над родиной новую беду, конники-горцы особенно сильно почувствовали общность судьбы всех народов, боровшихся за Россию.

Только к зиме на этом фронте установилась линия постоянных позиций и командование получило возможность посменно отводить войска на отдых.

В феврале 1917 года Ингушский полк отдыхал недалеко от Кишинева.

Из центра доходили тревожные слухи о предстоящих переменах власти. В стране была полная разруха. В соседних русских полках солдаты почти открыто говорили, что все их беды — из-за беспомощности царя и его генералов.

Горцы не решались судить, так это или нет, и помалкивали.