Глава девятая. Из тьмы веков

О сложных условиях политической жизни Петрограда, Москвы и других промышленных центров России, где после Февральской революции власть фактически перешла к буржуазии, на фронте знали в общих чертах. Командование внушало армии мысль, что после отречения царя война перестала быть захватнической и Россия вынуждена вести ее ради защиты родины и революции от внешних врагов.

Партия большевиков посылала своих лучших пропагандистов в войска. Они разъясняли истинные цели и задачи революции. Но все-таки еще многие солдаты не могли отличить интересы страны от интересов буржуазии и считали своим долгом сражаться «до победного конца».

В мае вместо генерала Алексеева, который после Николая Второго стал главковерхом, на этот пост был назначен популярный в войска генерал Брусилов.

В середине июня было предпринято еще одно бесплодное наступление, за которое народы России заплатили шестьюдесятью тысячами жизней.

Эта бойня, организованная Временным правительством, вызвала возмущение в войсках. Многие полки и дивизии отказывались идти на передовую. В тылу поднялась новая волна забастовок и демонстраций. Народ все больше становился на сторону партии большевиков, которая призывала его готовиться к вооруженному восстанию, чтобы прекратить войну, свергнуть буржуазию и установить диктатуру пролетариата.

Но Временное правительство в свою очередь стремилось закрепить положение.

Ровно через месяц после назначения четвертый с начала войны главнокомандующий русской армией генерал Брусилов был смещен. Вместо него назначили монархически настроенного генерала Корнилова, в котором реакция видела будущего диктатора.

В сговоре с Временным правительством и буржуазией он немедленно приступил к проведению в жизнь своего плана удушения революции. Этот план прикрывался патриотическими фразами об общегосударственной необходимости поднять дисциплину в армии и навести порядок в тылу.

Для того, чтобы обвинить солдат и большевиков во всех поражениях на фронтах, по его приказу 21 августа была сдана немцам Рига. И тогда якобы для защиты столицы Корнилов направил к Петрограду Третий кавалерийский корпус донских и уссурийских казаков и «дикую дивизию» — части, которые Ставка считала лучшими, наиболее изолированными от большевистского влияния.

Сделано это было с ведома Временного правительства, которое рассчитывало силами казаков и горцев расправиться с большевиками и революционным гарнизоном столицы.

Но генерал Корнилов имел другие планы.

Ингушский полк в августе находился в районе Черновиц, когда дивизия получила приказ сняться с позиции.

Походным порядком один за другим полки стали прибывать в Каменец-Подольск. Здесь станционные пути были забиты порожняком. Части грузились непрерывно.

Третья бригада в составе Ингушского и Черкесского полков первой двинулась в путь. Всю ночь с короткими промежутками от Каменец-Подольска отходили поезда. Никто, даже командиры, не знали, куда и зачем их везут. Было известно одно: приказ Ставки — двигаться на север.

Поезда, громыхая на стрелках, пролетали мимо полустанков, не сбавляя хода.

Ночью паровозы, как запаленные, брали воду и уголь и шли дальше. В вагонах под потолками раскачивались фонари, дремали дежурные, а всадники, укрывшись черкесками, спали мертвецким сном.

Под утро Калой проснулся. Долго лежал он, закинув за голову руки. А когда забрезжил рассвет, встал, напился из чайника, задул фонарь и снова забрался на нары, к своему окну.

Где-то на краю света бледнело небо, темной громадой лежала под ним необозримая земля, на которой иногда ранним огоньком обозначалось человеческое жилье. Калой смотрел и, казалось, ничего не видел, ни о чем не думал. Но потом, когда засияло солнце, разливая утреннюю радость по бескрайним полям, он покачал головой и в ответ на какую-то свою мысль тихо сказал:

— Россей!..

В пути всадникам разрешали ненадолго выходить из вагонов, размяться, набрать кипятку.

На одной из станций выдали хлеб и сахар. Сахара давно уже не было, и такая щедрость начальства подняла настроение.

И снова в путь. Местные жители провожали их с непонятной тревогой. Калой заметил, что у здешнего народа нет к солдатам того сердечного отношения, с которым обычно их встречали и провожали за эти годы на разных дорогах войны. Отчего бы это?..

Теплый воздух врывался в открытые двери и наполнял вагоны сладким запахом трав. Мелькали разъезды, станции, вдали проплывали деревушки под шапками соломенных крыш. Редко где можно было увидеть человека. Он казался затерянным в этих просторах земли.

Всадники маялись от непривычного безделья. Одни, свесив ноги, часами просиживали в дверях, другие играли в карты, а были и такие, что все время спали и открывали глаза лишь для того, чтобы узнать — день на дворе или ночь.

Порой из вагонов неслось тоскливое религиозное пение. Приложив ладони к щекам и закрыв глаза, горцы пели стихи из Корана. Но думали они не о потустороннем мире и загробной жизни, а о покинутых семьях, о своей судьбе и бесконечном скитании по свету, затянувшемся и печальном, как однообразный мотив и эта долгая дорога.

Вечером эшелоны подошли к станции Жлобин. Здесь их ожидали многочисленные интендантские команды. В спешном порядке выдавалось чистое белье, обмундирование, заменялась рваная обувь. Неожиданная забота властей насторожила солдат. К чему бы это?

Позже всадники узнали, что впереди Могилев — Ставка Верховного главнокомандующего.

Как этот новый генерал решил распорядиться ими?..

В Могилев прибыли в полночь. На станции — ни одного гражданского. Приказано было из вагонов не выходить. На перроне — дежурные юнкера, офицеры, солдаты ударных батальонов. На левом рукаве их гимнастерок — голубые щиты с изображением белого черепа и скрещенных костей.

Через два часа все тридцать два состава с горскими полками подтянулись к головным и проследовали дальше на север.

Поезд штаба дивизии остановился в Орше.

Князь Багратион собирался хоть немного поспать. Но лязг и грохот на путях не утихал ни на минуту. Он проникал сквозь тяжелые шторы окна, лез под думку, гнал и без того тревожный сон.

А причин для бессонницы хватало.

Багратион знал о недавнем Государственном совещании в Москве, знал о рабочих волнениях, о возможности монархического переворота. Но он никогда не предполагал, что ему придется очутиться в центре этих событий. Дивизия его дралась далеко на юге, за многие сотни верст от столицы, участвовала в июньском наступлении, и задачи ее были предельно ясны.

Но события последних дней изменили все. Неожиданно ее двинули на Северный фронт. А дальше стало известно, что дивизию разворачивают в Туземный корпус, что ей для этого придается из Третьей Кавказской дивизии, стоящей на юге в резерве, Первый Осетинский и Первый Дагестанский кавалерийские полки, а также Осетинская пешая бригада.

Ночью в Могилеве от друзей — офицеров Ставки, посетивших его в вагоне, князь узнал, что кроме него в Петроград идет из Финляндии Пятая Кавказская казачья дивизия, а снизу — Третий конный корпус генерала Крымова в составе Первой Донской и Уссурийской дивизий. Все они вместе с Кавказским туземным корпусом образуют Особую армию, которой будет командовать Крымов.

Эти военные приготовления вокруг столицы заставляли генерала думать и волноваться еще и за семью, которая жила в Петрограде.

На рассвете, поняв, что ему уже не уснуть, он встал и оделся.

Вскоре постучал дежурный офицер, который принес очень важные и срочные бумаги.

Генерал вскрыл пакет. В нем оказался приказ Ставки еще от 22 августа. Пересылал его наштакор Третьего кавалерийского генерал Дитерихс.

«С получением сего, — говорилось в нем, — приказываю поступить в подчинение командиру Третьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенанту Крымову». Подписывал приказ генерал от инфантерии Корнилов.

Наконец Багратион узнал точно, в чье подчинение он идет.