— Это сами должны были сделать, вашесокородие! — с досадой сказал он. — Ишь, как с лица сошли! Кровушки-то выхлестало!..

— Что там? — приподнявшись, спросил Байсагуров.

— Дум-дум[170]. Прямо в коленку… Отвоевались!.. Ну да не беда! Лишь бы жизнь!.. Доктур сейчас… Его не хватает… — Он вышел. Рядом с Байсагуровым присел на корточки Калой.

— Что он сказал? — спросил Калой командира.

— Сказал, все будет хорошо… — ответил тот.

Перед его глазами встал залитый солнцем владикавказский перрон, звон… Он на костылях сходит со ступенек вагона… Навстречу с ярким букетом роз бежит Вика… Он обнимает ее, забыв о костылях… А потом беспомощно прыгает на одной ноге, а она со слезами на глазах поднимает его палки.

Вспомнил далекий день их расставания и ее голос: «Я буду ждать тебя…» По лицу Байсагурова прошла судорога. Он резким движением заставил себя сесть. Достал из кармана бумажник.

— Слушай… — обратился он к Калою. — Все может случиться. Если я умру, это письмо перешлешь по адресу! Сам! Карточку отдашь моей матери… Деньги… От меня твоему сыну… Молчи, молчи… — Около палатки послышались голоса. — Скажи, чтоб не входили!..

Калой выглянул и передал просьбу Байсагурова. Всадники и офицеры переглянулись, отошли.

— Флягу!

Калой отстегнул с пояса командира флягу со спиртом. Байсагуров сделал несколько глотков.

— Трубку!

Калой набил ему трубку. Зажег. Байсагуров торопливо, жадно затянулся.

— Ну, и здорово мы их! Теперь наш полк — без сучка и задоринки!.. А все-таки поскакал за мной, а?! Я знал. Не такие, как ты, бросают друзей!.. И Бек поскакал… Если б я остался жить… ты стал бы моим побратимом?.. — Байсагуров закрыл глаза.

— Да, — от всего сердца ответил Калой.

— Спасибо… Покарауль там… Чтоб не входили… Хочу отдохнуть.

Калой вышел. Собравшиеся окружили его. Он пожал плечами.

— Приказал покараулить, чтоб никто не входил…

В палатке было тихо.

Через несколько минут прискакал Бийсархо. Узнав, что Байсагуров здесь, он кинулся к нему. Но у входа стоял Калой.

— Солтагири! Солтагири! — крикнул корнет. Никто не ответил. Тогда он сорвал палатку…

Солнце ударило в белое лицо Байсагурова. Вытянувшись, он лежал на бурке, закрыв глаза. Рядом валялся подкинжальный ножичек, перерезанный жгут с ноги, трубка, записка…

— Доктора! — крикнул Бийсархо.

Люди кинулись за доктором. Но старик уже сам бежал сюда… Он взял Байсагурова за руку. Поднял записку, прочитал: «Калекой не мог…» Старик встал, пожал плечами, задумался.

— Да… Понять это можно… Но оправдать — никак! Фанфаронство! — И торопливыми шагами побежал к другим палаткам, где его ждали.

Ингушский полк отличился. Ингушский полк не расформировали. Никто не говорил о том, чего ему и другим полкам стоил разгром «Железной дивизии». Не говорилось, что стало бы с полком, запоздай к нему на помощь все три бригады и артиллерия. Победа искупала все. Убитых всадников под пение муллы, звуки траурного марша и троекратные ружейные залпы закопали в братские могилы. Живых через одного поздравили с наградой. Сотню Байсагурова передали произведенному в штаб-ротмистры Бийсархо.

Даже Мерчуле, который в этот день едва передвигался за полком с тяжелой мигренью, был пожалован орденом.

А двух кавалеров георгиевского оружия: Байсагурова и его лучшего друга, командира второй сотни Бека Борова — после короткого прощального слова в цинковых гробах отдельным вагоном отправили домой, на Кавказ.

Сопровождали покойных раненный в плечо Орци и в полном здравии маркитант Чаборз.

Орци ни за что не хотел уезжать, оставлять брата. Но с Калоем трудно было спорить. Он решил, что один из них должен сопровождать Байсагурова, а так как Орци был ранен, то и ехать ему.

Новый командир сотни не возражал. Он боялся и терпеть не мог Орци. А тут представился случай не только избавиться от него, но и заткнуть ему рот, втянув самого в спекуляцию оружием.

В углу вагона, под брезентом и бурками, стояли два гроба, наполненные винтовками и патронами. Перед самым отходом поезда Бийсархо незаметно приписал в сопроводительном документе к фамилиям отправляемых на родину убитых офицеров фамилии двух «геройски погибших урядников».

Фронт продвигался вперед, и поредевший Ингушский полк отвели в село, где он ночевал перед последней атакой.

Все видел Калой за годы войны — убийство, контузии, болезни, даже самострелы. Но такого, как сделал Байсагуров, никогда. Калой был потрясен. Он думал, пытался доискаться причины, но, как ни прикидывал, не мог найти. Не мог оправдать его, не мог отыскать в этом «ума». А ведь Байсагуров не был глупым! Значит, что это? Все та же гордость? Желание быть лучше всех, красивее всех, счастливее всех? Значит, все мысли, все заботы всегда о себе?..

Калой сам не знал, как и за что привязался он к командиру. Он и сейчас, будь в его власти, ни за что не дал бы ему умереть! Но когда наконец он понял, что жил и умер его друг себялюбцем, он совсем освободил свою душу от этого человека.

Через несколько дней выяснилось еще одно обстоятельство, показавшее, как бессмысленно было рвение Байсагурова «кровью смыть позор» с Ингушского полка. Оказалось, что полковую кассу ограбили вовсе не ингуши, а три преступника-мингрельца, которых Мерчуле принял на свой риск не через маршевый эскадрон. Один из них во время дележа награбленного убил своих товарищей и скрылся, прихватив все деньги.

Узнав об этом, Калой еще раз подумал о Байсагурове и горько улыбнулся.

Как-то в полк приехала никому здесь не известная девушка — сестра милосердия. Искала она четвертую сотню. Ее привели к Бийсархо.

Когда она спросила, как ей увидеть ротмистра Байсагурова, Бийсархо, бросив на нее мимолетный взгляд и сделав мгновенный вывод, что с такой женщиной Солтагири ничего, кроме официальных отношений, иметь не мог, спокойно, как и полагалось фронтовому волку, для которого смерть — дело обычное, с наигранной грустью сказал:

— К сожалению, должен вас огорчить… Его вы уже никогда не увидите!

У незнакомки расширились глаза… Руки поползли к воротнику.

— Как мне понять вас?..

В ответ Бийсархо, читавший какую-то газету, не глядя на нее, небрежно бросил:

— Как понять? Убит. Вот как. Тут и понимать нечего.

Разговор этот происходил во дворе, где жил Бийсархо. Всадники издали наблюдали за ними. Приезжая попыталась уйти, сделала шаг, другой, а потом медленно опустилась на землю…

Оторвавшись от газеты, Бийсархо увидел девушку на земле. Серые, без кровинки губы… вокруг них капельки пота…

— Что с вами? — Он кинулся, чтоб помочь ей, но она не могла подняться.

— Не беспокойтесь… — пробормотала она. — Сейчас пройдет…

По знаку командира всадники взяли ее на руки, отнесли в дом и уложили на топчан.

— Кто вы? Простите, ваша форма… Я думал, вы просто из санитарных работников…

Видно было, что девушка старалась сдержать слезы… Больше всего не любила Вика мелодраму.

Нет, она не расплакалась, не стала причитать. Вздрагивали губы, но она знала: это пройдет… Она попросила воды. Выпила. Сунула мокрый платок на сердце.

— А вы кто? — спросила она, когда ей стало немного легче.

— Я друг Солтагири… Мы вместе с первого дня войны… — бормотал Бийсархо. — Я допустил бестактность. Но, знаете… право, он мне был чересчур дорог… И мне просто надоело пустое любопытство многих…

— Вы Соси? — спросила Вика.

— Да, — ответил Бийсархо. — А откуда вы знаете? Он мне никогда не говорил о вас…

Вика достала из кармана гимнастерки письмо и подала Бийсархо.

— Читайте… Теперь можно… Вы многого не знали, а я знала… Я рвалась сюда… Я б его спасла! Но он такой… Он не разрешил… даже свидания!

Пока Бийсархо читал, Вика окончательно взяла себя в руки, села. Возвращая письмо, он посмотрел на нее, и в этом взгляде было не только любопытство, но и уважение.