Кто автор картины «чудесное явление орбитальщиков народу», ясно было с самого начала. Именно с такого перемещения объектов в пространстве начался контакт с Прагмой. Пугало другое — четверку дипломатов не обнаружили ни на Вольне, ни на Синрин. Искали их тщательно, в этом Кантор не сомневался. Эпизод с разговором на неизвестном языке позволял предположить самое худшее, вплоть до сговора или ранее проведенного Прагмой внедрения. Синринцы выслали к базе роту спецназа, но ранее пяти утра 37 дня, или 15 по счету Вольны, они прибыть не могли.

Кантор не представлял, что обнаружит на базе. Утешало, что на четырех кораблях эскорта летит рота вольнинских космодесантников, их элиты — спецназа. Однако Прагма, с легкостью перебросившая на многие миллионы километров сначала исследовательский бот с персоналом, а потом и двадцать четыре человека, могла с тем же успехом зашвырнуть невесть куда и семьдесят спецназовцев. Хорошо еще, если на Вольну, а не прямиком в светило.

Потом все стало еще хуже. Невидимая гранитная плита упала сверху, переломала все кости и лишила возможности дышать. Дикая головная боль, — такой Анджей не испытывал никогда, хотя с мигренью, профессиональным заболеванием экстр, был на «ты» с двадцати лет, — до рвоты, до судорог. Хорошо еще, что блевать было нечем, кроме желчи — ее он ухитрился сглотнуть. Иллюзия полного паралича, а потом боль в мышцах.

Появившийся через пару минут пилот, которого вой системы контроля жизнедеятельности заставил оставить рубку, нажал несколько кнопок в изголовье ложемента. Сердечное, анальгетик, противошоковое — все, чего требовали надписи на мониторе. Начал он с Чеха, за что Анджей его не винил, но пять минут до того, как пилот принялся за него, показались пятью часами.

— Авария? — спросил Кантор, когда смог дышать.

— Никакой аварии. Вам стало плохо. Обоим. Без причины. Первый раз такое вижу.

— Как профессор?

— Две желтые линии… уже одна, — ответил пилот. — Чтоб мне такое здоровье на пенсии!

Желтая линия — «состояние пациента стабильное, умеренной степени тяжести». Почти нормально, некоторые с такой отметкой на дисплее летят всю дорогу, если неустойчивы к перегрузкам.

— Новостей не было? Сообщений от эскорта?

— Я бы доложил, — обиделся пилот. — Ладно, если что — приду еще. Чуть не обгадился, м-мать…

Да уж, эмоции пилота, который в одиночку вел курьерский бот на максимально доступной скорости, сидел в кресле за приборной панелью, а не дрых на ложементе, можно было понять. Президент собственной персоной и ценный пассажир неполетного возраста грозятся отдать концы без причины, а на борту больше никого.

— Это там… у них, — едва слышно сказал старик. Анджей и не думал, что сможет так радоваться звукам его голоса. — Но не все еще, нет…

До полуночи Кантор спутника не тревожил, но в конце концов пришлось наплевать на деликатность и беспокойство.

— Что мы там увидим?

— Четверку только что инициированных по-настоящему экстр. Такой силы, рядом с которой мы клопы. Не обученных ничему вовсе. Живых, но едва ли здоровых. Вот этот вот удар — это кто-то начал работу с идеоматрицами… Грубо, резко. Наобум… — профессор все время делал паузы, чмокал соской, но Анджей не торопил его. — Отдачу получил… нас вот краешком коснулось, а там — сам представь. Еще — будут две оси, любви и ненависти. Крест-накрест, одна отсюда, другой оттуда.

— Я прочитал. И об осях, и о сценариях связей, — Анджей очень не хотел думать о том, что в пресловутой «оси любви» окажется Арья и какой-то паршивый синринец. Но куда сильнее пугало другое — полная, заведомая предопределенность всего: действий, отношений, событий, — уготованная четверке. Он не представлял, как можно сунуться в конструкцию, где чувства и поступки запрограммированы, где помощь одному обернется неудачей другого, где везение и успех измеряются по «осям», по параметрам «баланс» и «противовес»; где события в жизни одного повторяются в жизни другого… — Что же мы сможем сделать?!

— Лечить… учить… мозги вправлять. Что-нибудь. Они должны выжить, иначе всем нам уже не жить.

— Экстрам?

— Всем… идеоматрицы взбесятся, даже базовые, эра катаклизмов… Короче, как Сашка и писал.

— Подвижки тектонических плит и прочее?

— Да.

В нарисованные буйным воображением Ефимова картины Кантор не верил, не поверил и после слов Чеха. Все могут заблуждаться. Четверка экстр не может разнести планетную систему, этого просто не может быть. Угробить себя, натворить бед на самых высоких уровнях информационного поля — да запросто. Чем это обернется, неизвестно никому. Тем не менее, есть пределы возможного. Но, главное, они покалечат себя. Если насчет взаимосвязей между четверкой креста Ефимов не присочинил, то гибель одного — гибель всех.

Откуда-то Анджей знал, кто именно из четверых вызвал бурю.

Аларья клевала носом, сидя в кресле врача между двумя койками. Приглушенный свет лампы не позволял читать, а включать его на полную мощность не хотелось. Очнувшемуся Фархаду она сделала пару инъекций препаратов, которые выбрал Бранвен, и теперь он мирно спал, но Аларья не доверяла ни ремням, ни лекарствам. В перечне показаний на крышке аптечки как раз значилось сотрясение мозга. Хотя симптомов не наблюдалось, — его не тошнило, и зрачки на первый взгляд казались одинаковыми, — само полученное повреждение заставляло предполагать, что все-таки сотрясение у консультанта имеется. Бранвен, правда, высказал иную версию.

— Нет мозга, нечему трястись.

— Не, дорогой. Если голова болит, значит, она есть. А что он болен на голову, по-моему, ясно.

— Он не болен, — неожиданно серьезно сказал Белл. — Он просто не мог иначе. Мы все не могли иначе.

— Оригинально — не мог не пытаться убить… — Аларья думала, что рассердится, но ни гнева, ни досады не было. Сестра и Наби конфликтовали с первого дня, стоили друг друга, а теперь оба оказались в равном положении. Своеобразная справедливость. — Главное — как, по-подлому…

— Они связаны. Как мы. Только иначе… — Аларья подняла голову. Бранвен растирал указательным пальцем складку между бровями и тщательно подбирал слова. — Я думаю, он не мог так легко принять все новое, как я. У меня подготовка — три секунды на любое решение, успевай или вылетай с должности. Он — другой. Кабинетный ученый, тонкая настройка…

Аларья пожала плечами, промолчав. Сейчас ей было не до умствований на пустом месте. Разборы ситуации в духе «кто виноват?» ее тем более не интересовали. Перед ней с Бранвеном стояла простая задача: выжить самим, помочь выжить обоим покалеченным и дождаться помощи. По расчетам Белла, более двадцати часов ожидание занять не могло.

— Я думаю, что к нам вылетели намного раньше. Двадцать часов — предельный срок. Мы продержимся.

Вой аварийной сигнализации заставил бы подняться и мертвого, но Арья была жива, и к ней это не относилось. Первая паническая мысль «что делать?» заставила Аларью бессильно обмякнуть. Нужно было бежать в рубку, но как оставить медблок? Бранвена она отправила спать, сказав, что сама подежурит до семи утра. Конечно, он проснется — но не случится ли за это время чего-нибудь непоправимого? Что значит этот сигнал? Что делать?!..

Потом она подумала, что звук как-то связан с сигналом передатчика, и, наверное, нужно бежать в рубку. Не было времени даже надеть туфли. Неумолчный вой бросил Аларью вперед, но у двери она все же оглянулась. Наби спал, сирена его не разбудила. Понадеявшись на то, что он не притворяется, а руки надежно скованы ремнями, женщина босиком помчалась по коридору.

На лестнице ее догнал Бранвен, заспанный, с растрепанными волосами. Весь костюм состоял из коротких шорт. Тем не менее, он уже разобрался в ситуации.

— В нашу рубку! — бросил он, опережая Аларью в прыжках через три ступеньки.

Аларья с трудом догнала его, и, плечо к плечу, они добежали до рубки. Красный куб передатчика, казалось, раскалился от собственного истошного воя. Бранвен нажал несколько кнопок, и устройство замолкло, потом из динамика раздался голос, как в анекдоте — «живой и человечий». От неожиданности женщина вздрогнула.