Волны тьмы разбегались от его рук после каждого аккорда — жгучей тьмы, перемешанной с огнем и горящей серой. Мрак, раскаленный, словно лава, или лава оттенка мрака — вот что вырывалось из отверстия резонатора, из сердца гитары, вдруг обретшей мощь и неуправляемую силу вулкана.

Вадим почти перестал быть. Он знал, что стоит на площади изнанки города, что в руках у него — Предсказанная, что пальцы касаются струн. Больше ничего не существовало: все заполнила чужая, опасная музыка, которая сейчас спасала жизнь ему и спутникам. Упругие темные крылья накрыли площадь, хлесткими ударами выметая оттуда все лишнее. Сила гитары и сила своры были родственны, и стая поначалу растерялась. Твари ошеломленно припали к земле, но очередной удар расшвырял их по площади, заставил скуля убраться в сумерки.

Музыкант шагнул вперед. Ночь изнанки города больше не казалась ему отвратительной — о нет, это была прекрасная ночь, прозрачная для взгляда, подвластная его желаниям. Все было просто, ясно и очевидно: играй и исполнится любая мечта, реализуется любая потребность. Вадим играл, сквозь темный морок музыки вспоминая, что должен защитить, спасти, вывести прочь из Безвременья.

Аккорд — и с громом рухнула самая высокая из башен впереди, накрывая Адскую стаю.

Вадим сделал еще шаг вперед и рассмеялся. Ему посмели угрожать? Нападать на него и друзей? Вот расплата: осталась лишь куча слизи и переломанного хитина. Адскую стаю можно отныне вычеркнуть из легенд Полуночи и Полудня, выбросить из раскладки сил Безвременья.

Аккорд — и с низкого, затянутого серо-оранжевыми облаками, бьет яркий светлый луч, указуя на место расположения Двери.

Вновь короткий недобрый смех, рвущийся из груди. Кто посмел угрожать тому, в чьих руках Предсказанная? Кто посмел морочить и запугивать того, кому подчиняется древний инструмент? Вадиму хотелось, чтобы вышел навстречу более серьезный противник, чем жалкая стая полуразумных тварей, но — никто не посмел.

Аккорд — и раздвигаются постройки, образуя широкий безопасный коридор до самой Двери.

Темная сила плескалась в груди, в руках — не хватало только самой малости, соперника, по которому можно было бы хлестнуть, ударить, вминая его в трещины асфальта, превращая в ничто, в прах и пепел. Хотелось бить — неважно, кого именно, лишь бы враг был достоин, лишь бы имело смысл тратить на него силу.

Противник нужен был, как воздух — ведь именно в схватке с ним можно было проявить себя, дать выход силе, из вечного неудачника и мальчика для битья стать господином и властелином, тем, кому безропотно подчиняются и служат, опасаясь предать…

На этой ноте Вадима самым предательским образом ударили сзади и он отключился.

Очнулся он чуть позже, лежа на земле. Голова раскалывалась, было тяжело дышать, под углом челюсти гнездилась тянущая боль. Должно быть, кто-то ударил ребром ладони, подлым приемом — сзади.

— Какая сволочь?! — поинтересовался Вадим, открывая глаза.

— Я, — жестко усмехнулся Флейтист, убирая руку с его лба. Предводитель отряда стоял перед ним на коленях, внимательно всматриваясь в лицо. Темные тревожные глаза, хорошо различимые на лице, несмотря на потемки, что-то искали. — Ты хотел продолжать? Извини, но это не в моих интересах.

Вадим с трудом вспомнил, что происходило. Собак он отогнал, Дверь нашел, а дальше что? И за что получил пинка — в который уже раз, да что ж за подлая традиция такая?! Что, за посильную помощь нынче принято награждать таким вот образом?

— Не понял юмора… — тяжело выговорил он. В основании черепа пульсировала тяжелая вязкая боль.

— Ты заигрался, — презрительно бросил Флейтист. — Заигрался с той силой, которой мы стараемся избежать…

Вадим постарался осмыслить услышанное и происходившее, совместить между собой. Кажется, командир здорово преувеличивал. Он просто играл на гитаре, помогая другим найти выход и избежать нападения. Помог Флейтисту, который уже исчерпал почти все силы. И вот это — благодарность?!

— Анна, может, у тебя получится? — каким-то надсаженным, ломким голосом спросил Флейтист. — Меня он не понимает…

Девушка была где-то рядом, но вне поля зрения. Вадим ее чувствовал — запах пота, запах недавнего страха. Музыкант рывком сел, чувствуя, как звенит в голове. Ледяные руки на висках, слегка разгоняющие боль — это явно Серебряный, у кого еще могут быть лапы лягушачьей температуры. Сейчас это свойство было удивительно кстати. Огромные темные в сумерках глаза — Анна, почему-то похожая на Флейтиста, видимо, из-за общего крайнего испуга на лицах.

— Знаешь, христиане говорят — «нельзя изгонять бесов силой князя бесовского Вельзевула». Вот примерно что-то такое Флейтист и имеет в виду.

Вадим взвыл. Для религиозных диспутов у него слишком уж болела голова, но оставлять последнее слово за девушкой, сказавшей очевидную глупость, не хотелось.

— На досуге поинтересуйся, кто и о ком именно говорил таким образом, чтобы не смешить грамотных людей. Теолог… доморощенный.

В ответ Анна отвесила ему пощечину. Вадим прикусил язык и заткнулся.

— Прекрати, — рявкнул на нее Флейтист. — Тоже мне, аргумент…

Девушка что-то проворчала, музыкант этим не слишком заинтересовался. Черная неблагодарность спутников удивила его до крайности. Жаль, не было сил подняться и надавать командиру по физиономии — но Вадим надеялся, что удобный случай еще представится.

— Хорошо вы платите за помощь… — сплюнул кровью он куда-то в сторону.

— Ты чуть нас всех не угробил, — заорала Анна. — Ты во что вляпался со своей поганой балалайкой?!

— Я вас тоже всех люблю, — с трудом поднялся Вадим. — И где моя… балалайка?

— У меня, — сказал Серебряный. Вадим развернулся к нему — полуночник стоял, опираясь на гитару, и взглядом сообщал, что не рекомендует приближаться к себе.

Вадим замер и почесал в затылке, пачкая пальцы в давно засохшей крови. Кажется, он все-таки что-то натворил. Так на него еще не наезжали ни разу, даже после гибели Софьи Флейтист защищал его, а тут смотрел исподлобья так, словно примерялся поточнее залепить по морде. Все это здорово озадачивало — музыкант не помнил, чтобы делал что-нибудь особенное. Ну, играл. Ну, разогнал свору…

— Да что я сделал-то? — взвыл он.

— Едва не сделал все то, чего мы так стараемся избежать, — терпеливо пояснил предводитель. — Едва не стал проводником Безвременья.

— Каким образом? Из-за гитары?

— Нет, — покачал тот головой. — Гитара здесь не при чем, она только инструмент. По собственной инициативе. Тебе нужна была сила? Ты хотел сражаться со стаей? Вот сила тебя и нашла, а ты рад был открыться ей. Вот, посмотри, если не веришь.

Полуночник указал себе за спину, на широкий проспект. Вадим посмотрел на него так и этак, склонил голову влево, вправо, потом прищурился, потом протер глаза. Картинка не менялась. Проспект не был образован рядами домов, он был прорублен прямо сквозь них. Словно чудовищный каток проехался по изнанке города, подминая под себя пятиэтажки и башни.

— Это не каток, — сообщил Флейтист. — Это ты…

— Не смешно, — помотал головой Вадим.

— А здесь никто и не шутит, — тонким злым голосом сказала Анна. — Ты бы видел себя со стороны, на что ты был похож.

— Это гитара. Это не я…

— Разговор пошел по кругу, — заметил из-за спины Серебряный. — Предлагаю его закончить и двигаться далее.

— Если еще кто-нибудь хоть раз ударит меня… — оглядывая спутников, начал Вадим.

— То ты всех растерзаешь и съешь без соли, — Анна кивнула, потом сердито встряхнула челкой. — Слушай, ну я знаю, что ты тормоз, но правда, это самое лучшее, что можно было сделать… Честно. Извини.

Вадим ощупал шею. Левая половина опухла и горела, как после ожога, но это еще были мелочи, всего лишь повреждение кожи. Другое было хуже: мерзкое ощущение, что внутри шеи что-то сдвинулось, между позвонками насыпали песка. Головная боль не прошла полностью, осталась в глубине черепа и над переносицей — уже не ощущением ссадины на черепе, но напоминанием, словно десна после хорошей заморозки: боли нет, но что-то не в порядке.