Облака рассеялись, самолет быстро прошел сквозь их разреженные полосы. Внизу до горизонта раскинулось море; кое-где по нему скользили тени облаков. На подлетном курсе, на границе моря и пестрой суши, из туманно-голубой дымки появилась группа небоскребов, которые становились все рельефнее, все разнообразнее в своих очертаниях. Между скоплениями зданий извивалась лента коричневой реки Хуанг-Пу, заполненной большими и малыми судами.

—  Шанхай, — сказал китаец. — Ты был здесь?

—  Нет.

—  Вот и побываешь.

—  Я что, выхожу? С вами?

—  Выходишь, но не со мной. На поле и в аэропорту ко мне не приближайся. Иди в зал ожидания, тебя встретит Чен. Покажет Шанхай, Сучжоу и монастырь Шаолинь.

—  Спасибо... но почему?

—  Ты спросил, как становятся учениками. Я сказал — «здесь и сейчас». Так что? — Китаец пристально посмотрел в глаза Андрею.

—  Сэ, Ши-фу! Спасибо, Мастер! — чуть склонил голову тот.

Посвящение состоялось — русский курьер Андрей Николаевич Шинкарев стал учеником китайского Мастера.

Потом был раскаленный, окутанный смогом Шанхай, а за ним — город императорских парков, «благословенный» Сучжоу. Перелет в Пекин, и там знаменитая площадь Тяньанмэнь, или «Ворота небесного спокойствия», — просторная, вымощенная квадратными светло-серыми плитами. Сами ворота массивные, розовато-красные, с портретом председателя Мао под свесом черепичной кровли. Из Пекина — одиннадцать часов на поезде до города Чжень-Чжоу, затем местный поезд до деревушки Дэнфен. Автобус, ползущий по горной дороге, обсаженной каштанами. И наконец, стена серого камня, массивные темные ворота, над ними три иероглифа: «Шао-Линь-Сы»—Шаолиньский монастырь, или «Обитель Молодого леса»...

Тот суточный путь — от моря до авиабазы — был ли он «приемным экзаменом»? Вступительным испытанием ученика? Кто знает...

А кто знает? — да кому надо, тот и знает!

Знает, да не скажет...

Глава тридцать первая

В Шанхае зной накалял улочку старого города — узкий коридор между плотно стоящими домами, на стенах которых, из-под осыпавшейся серой штукатурки, виднелся темно-красный кирпич. На каменных плитках лежали пятна жаркого солнца и зубчатые полосы теней, падающих от черепичных карнизов. Стояли ящики с овощами, лавировал велосипедист; важно переваливаясь, шли куда-то толстые желтоносые утки. Пропустив уток, по улочке двинулась пара — скромно одетый пожилой китаец и с ним под руку молодая европейская женщина. Завернув за угол, они вошли в небольшую калитку, прорезанную в глухой высокой стене.

Во дворе их уже ждали — там собралась группа китайских мужчин с черными повязками на головах. Чена среди них не было. Недовольно поискав его глазами, Ши-фу подтолкнул Патрицию к дому. Через несколько минут она вышла, одетая в военные брюки, рубашку и кепи с длинным козырьком; на лице черные очки.

Мужчины образовали круг. С другой стороны двора навстречу Крысе вытолкнули американского сержанта, недавно завербованного в члены «Фалунгуна». У него была крепкая голова с короткой военной стрижкой, круглое скуластое лицо, светлые выгоревшие брови. Маленькие серо-зеленые глаза с выгоревшими ресницами напряженно разглядывали женщину.

Оценив ситуацию, он встал в боксерскую стойку, сжимая крепкие кулаки. Лицо Патриции осталось бесстрастным. Правую руку она подняла над головой, шевеля пальцами; кисть отведенной назад левой руки чуть отогнула вниз — в ней был зажат стилет. Пристально глядя в глаза фалунгуновцу, Крыса сделала шаг вперед...

***

Здесь в Шанхае, в служебной квартире американского Красного Креста, узкие лучи света прорывались сквозь закрытые жалюзи. Светлые полосы разлиновали подушки и одеяло, шли по женскому телу, словно одетому в тельняшку, выгибались на плотно сжатых ягодицах, на спине, на плечах.

— Опустоши меня, Чен, опустоши! — просила женщина. — Еще! Еще! Только на лицо не смотри!

Лицо ее распухло, один глаз заплыл, на верхней губе — корочка засохшей крови. Мужчина — крупный китаец, — подмяв под себя женщину, поцеловал ее в эту корочку. Когда все закончилось, Элизабет полежала с закрытыми глазами, потом поднялась, села к столу, запустила ноутбук и продолжила главу своей диссертации, посвященной роли биоэнергетики в учении Зигмунда Фрейда.

***

Где-то на городской окраине невысокий крепкий китаец Джекки был занят обычным мирным трудом. В его комнату только что втолкнули невысокую филиппинку, предназначенную для публичного дома. Перекатив потухшую сигарету в угол рта, не говоря ни слова, Джекки отвесил девушке тяжелую пощечину. От удара та упала спиной на кровать и зажала ладони между судорожно сведенными ногами. Заведя ей руки за голову и держа одной рукой обе ее кисти, другой рукой китаец стянул с филиппинки узкие синие джинсы и белые трусики. «Нет!» — дернув головой вбок, филиппинка зажмурила глаза. Джекки раздвинул локтем гладкие смуглые бедра, а затем, двумя пальцами, осторожно расширил вагину. «Целка, точно!» — поставил он галочку в какой-то ведомости. «Одевайся!» — приказал филиппинке, швырнув ей джинсы и щелкнув зажигалкой. «Давай следующую!» — крикнул он в приотворенную дверь.

***

Группа русских мужчин собралась на баке японского сухогруза «Асахи-мару», идущего в Иокогаму с заходом во Владивосток.

—   Джекки сказал, тут люди нужны — в горы идти, чурок выбивать. Говорит, если приеду, взвод дадут, бабки, как местному летёхе, платить будут, — сказал здоровый светлобородый мужик.

—   Поедешь?

—   В Москве водки попью, а там поглядим. Слышь, Рахим, а ты-то поедешь?

—   Поеду. В Таджикистане плохо, совсем работы нет, понимаете.

—   Ты ж мусульман. Как по своим-то палить будешь?

—   Ишак им свой! Чья очередь палубу мыть? А то капитан сказал, если работать не будем, всех в Пусане высадит.

—   Я ему, блин, высажу! — Борода лениво поднялся и принялся разматывать шланг. Среди его вещей была припрятана посылка от Джекки — деревянный ярко раскрашенный Будда, в круглом животе которого пряталось несколько полиэтиленовых пакетов с первосортным героином.

***

Прохладным августовским вечером на аэродромном бетоне Пулково, медленно вращая лопастями турбин, остывал «Боинг-737» компании «Эйр Чайна». От турбин еще тянуло теплом, которое чувствовали пассажиры, сходившие по трапу. Одним из последних показался крепкий загорелый мужчина в сером костюме и белой футболке. Выйдя из самолета, он улыбнулся стюардессе, симпатичной китаянке, и остановился на секунду, набрав в грудь влажный воздух. Через полчаса, пройдя таможню и паспортный контроль, прибывший уже мчался в такси по Пулковскому шоссе. За очередным путепроводом машина свернула к группе высоких домов.

Уезжая, Андрей всегда оставлял ключи соседям.

—  Здравствуйте, Ольга Михайловна. Узнаете? Мне бы ключики забрать.

—  Ой, Андрюша! Какой у вас загар! А тут все дожди, дожди...

На кухне Андрей выставил на стол снедь, прихваченную в ближайшем ларьке: бутылку водки, черный хлеб, банку маринованных огурцов и кусок колбасы. Кофе и сахар у него всегда были в запасе.

«Вот так. И больше ничего не надо».

На душе пустота. Хотелось назад — к Чену, к Патриции, к Ши-фу. Особенно к Патриции. Он нарезал хлеб, колбасу, налил водки.

— Cheers, Крыса! Вспоминаешь меня? Вспоминай!

За окном желтый свет фонаря падал на липы, дробясь в неподвижной листве. По желтому асфальту, смеясь, прошли девушки — звонко простучали каблучки. Соседский ротвейлер поднял толстую лапу на колесо красной «Тойоты».

Водочное тепло катилось по жилам; вызывающе терпко пахла закуска.

Пора медитировать — как-никак, он стал Учеником. Андрей выключил свет, сел на пол, скрестив ноги. Через полчаса завалился на бок, так и заснул на домотканом половичке, расстеленном перед диваном.

***