— Что ты делаешь, учитель?!

— Не хочу твой белый мешать со своим серым! — объявил Кичи-Калайчи, принимаясь чистить чеснок. — У тебя своя компания, у меня своя.

— Но котел-то один!.. Ой, да в нем и воды не осталось! Ах, учитель, зря насылал ты семь раз по семьсот трехцветных проклятий на мою голову: вот же, объявилась дырявая посуда! Давай залатаю, три года будет служить — слово даю!

— Эх! — крякнул с досады старик, стянул с палки котел, вывалил хинкал-ожерелье и свой, ненанизанный, прямо на траву, а остатки жижы плеснул на дорогу, прямо под ноги коню, который вез всадника в кожаной куртке. Следом ехали люди, вооруженные винтовками.

Человек в кожаной куртке легко спешился и подошел не к старику, как положено в горах, а к молодому Салиху, пожал ему руку и крепко обнял.

Кичи-Калайчи замер с горячим котлом: такие важные командиры, при сабле, с биноклем на ремне, неужели знакомы с его непутевым учеником?

Пока отряд поил коней, человек в кожанке отвел Салиха в сторону и с большим вниманием выслушал, что говорил вполголоса Салих. Потом они рассматривали карту, и палец командира послушно, как нитка за иголкой, следовал за пальцем Салиха. Командир спрятал карту в планшет, отстегнул от своего пояса серебряную цепочку, державшую часы, и отдал их Салиху. Что сказал командир и как ответил Салих, старый лудильщик не слышал: в эту минуту к нему подошел боец отряда, уже напоивший коня.

— Что, старик, собрался хинкал варить?

— Пустая затея! — отозвался Кичи-Калайчи, прикладывая к обожженным пальцам лист подорожника.

— Ты кто, такой сердитый?

— Человек.

— Вижу. Чем занимаешься?

— Облака сторожу.

— Странное ремесло…

— А что остается лудильщику, когда заказов нет?

— Э-э, не скажи! Бедняку на этом свете всегда дело найдется. Если заказов не имеешь — идем с нами,

— А у вас что за дело?

— За землю воевать, за свободу…

— Свободы и у меня — девать некуда. А вот земли нет. И никогда не было.

— …и не будет, пока сам у богатеев не отберешь, Землю с боем приходится отбирать.

— С пустыми руками какой из меня вояка.

— Ты прав, старик. Без оружия земли не добыть, но и оружие добыть не просто…

Кичи-Калайчи перевернул котел днищем кверху, обтер сажу пучком травы. Посмотрел на гору, освещенную солнцем, и покачал головой:

— К чему мне этот тарарам? Только глупец прячется под бурку после грозы. Вы царя в России сбросили, а теперь нашим князьям одна дорога — в Стамбул!..

— Не торопи время, старик! В этих горах буря еще только начинается. Насчет бурки — сам соображай, а вот оружие надо добыть! Очень понадобится, не сегодня, так завтра. А теперь прощай!

Отряд во главе с человеком в кожанке исчез за поворотом дороги, указанной Салихом Кубталаном.

Ни о чем не спрашивая ученика, Кичи-Калайчи нанизал полусырой хинкал на кизиловые ветки и положил жариться на углях.

«Пожалуй, парень прав… — раздумывал Кичи-Калайчи, обдувая налипшие угольки и золу с подрумяненных боков хинкала. — До того как ускачут князья в Стамбул, они расправятся с нами, как волки с овцами. Каждый день приходится встречаться с вооруженными людьми; те всадники, которых вел человек в кожанке, зла не причинили, а каковы будут следующие?»

— Что будем делать, учитель? — спросил Салих, прикончив свой хинкал.

— Зачем спрашиваешь? Привык получать совет и мне же во вред использовать?! Делай что хочешь, а я пойду домой, соберу все, что можно продать, и куплю быка. Одного быка.

— Не скупись, учитель. Если тратиться, так уж на пару быков…

— Второй у меня в сарае мычит. Завтра приведу с базара быка, запрягу обоих и двину в поле.

— Ты же говорил, учитель, что своей земли не имеешь.

— Куплю — вот и будет!

— Ты? Купишь? И быка, и землю?

— А ты забыл: бык — для земли, земля — для быка. Нечего лудить — стану пахать. Как-то надо жить.

Салих пожал плечами, легко поднялся с камня и подошел к роднику запить сытный обед. Он уже подставил лицо под искристую на солнце струйку воды, но обернулся и спросил:

— Тебе хоть известна цена земли?

— Спрошу, когда буду приценяться.

Салих выпрямился и показал рукой на чернеющий клочок поля у склона горы:

— Смотри, учитель, велик ли этот лоскуток? А цена ему такова: если имеешь овец, веди их на поле и ставь так тесно, чтоб они закрыли все поле! Вот сколько стоит у нас земля.

Кичи-Калайчи пожал костлявым плечом:

— Таких бешеных денег у меня нет. Неужели такие цены?

— Правду говорю. Я сам видел бедняка, которому не хватило одной овцы, и тогда он велел сыну рядом встать на четвереньки. Малыша продал!

— Оставпируллах! Страшно жить на свете! Что же бедному человеку делать?

— Ты говорил, есть в сарае бычок. Придется обменять его на оружие и идти воевать с теми, кто лишил нас земли.

— А кто даст мне землю? За Порт-Артур мне крест Георгия дали… А тут не крест, а целое поле!

— Советская власть землю даст.

— Чья эта власть?

— Наша, учитель, всех бедняков власть.

— Если правду говоришь, что наша власть, — согласен променять последнего быка. Но где найти желающего отдать то, что самому необходимо?

Салих чуть помедлил, оглянулся, хотя никого постороннего не было у родника. Тихо, как человеку в кожакой куртке, сказал:

— Слышал я, в Мозгарауле есть такой человек. Зовут его Давла-Мустафа.

— Советуешь к нему обратиться? Поможет?

— Человек верный, многих выручал.

— Так, значит? А раньше не мог сказать? Сижу здесь, время теряю, а там Давла-Мустафа все оружие раздаст… Прощай!

— Удачи тебе, дорогой учитель! До встречи!

Они пожали друг другу руки и разошлись. Горы словно дожидались этой минуты; сразу где-то загрохотали и прокатились эхом не то взрывы, не то обвалы. Под ясным, нестерпимо синим небом шел жестокий бой.

Богатство — штука ненадежная: сегодня нашел — завтра потерял, если не ограбят, то само сгниет, пропадет. Но если у человека есть характер — это достояние всегда при нем. У Кичи-Калайчи был характер. Уж если лудильщик что задумал — его ни переубедить, ни запугать никто не мог. Даже мольбы и проклятия жены лудильщика Айши. Весь аул слышал, как вопила женщина, заклинала не терять разума, оставить бычка в сарае, а если уж приспичило губить скотину, то зарезать и досыта накормить всех родных и кунаков, порадовать людей, которые не только вкус, даже запах вареного мяса забыли.

Айша голосила, бычок мычал, а Кичи-Калайчи, не говоря ни слова, делал то, что задумал: нашел обрывок веревки, накинул бычку на рога и потянул его за собой. День шли — с утра до вечера, и еще день — с зари до сумерек, пока бычок не уперся в ворота сакли Давла-Мустафы.

— Ассалам-алейкум! — крикнул Кичи-Калайчи, распахивая ворота.

— Ваалейкум салам! — густым басом отозвался хозяин, и голос его, заполнив ущелье, вернулся оттуда эхом: «…лам! лам!»

Оглушенный лудильщик заорал во всю мочь:

— Ты даешь в обмен оружие?

— Пусть отсохнет язык у того, кто наплел тебе такое! — «…Ое! Ое!» — отозвалось ущелье.

«Вот это голосина! — подумал Кичи-Калайчи, рассматривая хилого, ростом с ребенка, мужчину средних лет, без бороды и усов. — С таким духовым оркестром в глотке только глашатаем быть!» А вслух спросил:

— Выходит, зря я тащил скотину два дня и одну ночь?

Хозяин на пальчиках, как танцор, обежал бычка, похлопал по взгорбку, ткнул сухим кулачком между рогами. И перешел на шепот:

— Сытый бычок… ухоженный.

— Когда со двора выводил, совсем гладкий был, лоснился. Подумай, сколько ему пришлось подъемов и спусков одолеть до твоего двора! Эх, к чему я все это говорю! Ведь зарекался не раз, не надо слушать советов непутевого Салиха! Кому поверил? Мальчишка годами, ребенок умом…

— Зачем скрыл, что тебя Салих послал?! — воскликнул хозяин. И ущелье снова отозвалось: «Лих-лих!.. Ла-ал!..»

Оглядев крыши соседних саклей, Давла-Мустафа потянул веревку и бычка на ней под навес сарая.