Теперь заря опаляет щеки Зубалжат. Схватив газету, она остужает пламень смущения, но говорит твердо:
— Я даже думать забыла, что такое калым, зачем же вы, уважаемый Кичи-Калайчи, подозреваете меня сразу в двух пороках: предрассудке и корысти?
И снова в помощь старику подает голос Дибир:
— Он не хотел вас обидеть. Сейчас так все повернулось, что некоторые отцы не соглашаются отдать свою дочь без калыма.
— А я — мать!
— Ха-ха-ха! — закатился довольным смехом старик. — А люди говорят: ты объявила непомерно большой калым, да еще впридачу требуешь, чтоб на свадьбе было не меньше трехсот гостей! Бадави совсем приуныл…
— Он что, родственник твой?
— Ты же знаешь, Зубалжат, у меня половина Северного Кавказа родни, — уклонился от прямого ответа Кичи-Калайчи.
— Ладно. Скажу по секрету: это все проделки моей Фатьмы. Она решила испытать Бадави.
— Жестокое испытание… — покачал головой Дибир. — Какая же это любовь, когда тебе не верят. Я бы усомнился в такой любви…
— Вот когда выберешь время познакомиться, соберешься жениться — тогда и поговорим, — осадил адвоката старый садовник и протянул руку Зубалжат: — Спасибо, дорогая, очень ты меня порадовала! На днях я уже убедился, как приятно обмануться в человеке… в лучшую сторону. Как будто сам себя сначала потерял, а потом нашел, честное слово. А что, Дибир, разве я не прав?
— Верно подмечено. Это так же радостно, как, допустим, следователю поговорить с подозреваемым и убедиться, что он ни в чем не виноват.
— А пока убедитесь, изрядно потреплете ему нервы! Повестка, собеседования, да не по душам, а по страницам протокола, и под каждой надо расписаться, а то еще обяжете дать подписку о невыезде, так ведь? — внезапно атакует Кичи-Калайчи молодого адвоката и совсем юного стажем следователя.
— Если в Марага прошел ливень, не надо говорить, что весь Дербент опустился под воду, как Атлантида!.. Почему люди боятся прокуратуры? Детей милицией запугивают. А коснись беда, на всю улицу кричат: «По-сто-вой!.. Милиция! На помощь!»
— Не обижайся, Дибир, на всякую шутку. Старость болтлива. Зубалжат, налей-ка нам еще по стаканчику; такого чаю разве только в столице на ВДНХ попробуешь, да и то смотря в какую смену попадешь…
— Вот и моя Фатьма шутить любит, но только над другими. А сама такая чуткая на обиду. Здесь, за этим же столом, собрались как-то подруги дочери. Одна и спроси: а что, Фатьма, для протокола и ты, конечно, против калыма, а если выйдешь замуж без выкупа, не пожалеешь? Разве мы хуже других, меньше стоим? Ох, как рассердилась моя Фатьма! Не дала гостям за столом посидеть — объявила: голова болит… у мамы. И поэтому надо срочно расходиться по домам. Наверное, после того раза сказала Бадави о калыме. А сослалась опять-таки на меня!..
— Да, теперь и мне все ясно.
— И с той поры не слышно покашливания под окном комнаты моей дочери. Спрашиваю: поссорились? Отвечает: «А что я, в лесу родилась? Хуже других? Болтать, конечно, людям не надо, зачем нам неприятности, ты же знаешь, где я работаю. Но и он пусть не прибедняется. Был бы студентом, жил на стипендии, тогда другое дело…»
— Так прямо и сказала?
— Слово в слово отрубила!
— И что же будет теперь?
— Наш главный бухгалтер кинотеатра, такая славная женщина, она меня русской поговоркой утешила: «Мать дочь замуж отдает, а сама по миру идет». Конечно, преувеличено, в старые времена люди ее придумали, но, чтоб перед соседями стыдно не было, я сама купила для дочери, вот, поглядите, — она взяла из платяного шкафа коробку с надписью «Печенье Красная Москва», открыла и вынула из-под шелкового платка золотые сережки с бирюзой, такой же перстень, кулон и браслет.
— Красивая работа, — одобрил украшения адвокат.
— Еще не всё! Приобрела два хорасанских платка, отрезы кримплена на платья, вот, гляньте, туфли на платформе, югославские… А вас, уважаемый Кичи-Калайчи, прошу об одном, сделайте так, вроде бы все вещи вы, по обычаю, принесли как подарки жениха. Можно хоть этим порадуем Фатьму? Девушка, пусть она хоть космонавт, хоть косметичка — все равно неравнодушна к нарядам, не хочет быть беднее других.
— Охотно выручу тебя, Зубалжат! — довольно кивает головой Кичи-Калайчи, тем более что при этом присутствует человек, расследующий дело о калымщике-свате.
— По правде говоря, портится характер Фатьмы. Сами знаете, когда девушка хочет замуж — дома горшки бьет, сын собрался жениться — на чужбину едет…
― В решете ли, в сите — воду не удержишь, Зубалжат. Помогу и с подарками, и со свадьбой. Это мой долг перед тобой и Бадави.
— Ой, кажется, дочь вернулась! ― хозяйка кинулась в прихожую. Через минуту они появились на пороге.
Всем известна истина о яблоке, которое недалеко от яблони падает. Глядя на мать и дочь, Кичи-Калайчи вспомнил один неудачный эксперимент местного садовода. Бедняга скрестил грушу сорта «Бере зимняя» с мелкой скороспелкой. И родились плоды: огромные, как «Бере зимняя», твердые, не укусишь. А чуть полежат — сразу начинают загнивать. Ох, шутники-садовники!
Фатьма крупная, на голову выше матери, с ясным холодноватым взглядом, полные губы решительно сжаты. Длинноногая, она одевалась так, чтобы все видели и тонкую талию, и пышную грудь.
— Познакомьтесь, моя Фатьма! — нежно улыбнулась мать, оглаживая взглядом свою единственную и, не без тревоги, всматриваясь в лица гостей: понравилось ли ее сокровище.
Фатьма деловито тряхнула густой копной волос, сверкнула белозубой улыбкой, которая не согрела прохладного блеска карих зрачков. Но вот она увидела разложенные на столе украшения, оттаяла, заискрилась радостным любопытством.
— Это продается? Вы принесли? — смело спросила и сильными холеными руками стала перебирать сережки, примерять браслет. Повернулась к зеркалу, деловито оглядывая себя, то подносила ближе, то отводила в сторону руку с браслетом.
— Мама! Эти вещи мне идут! Надо купить! Ой, а это что? Лакированные, на платформе! Очень даже смотрятся! Все инструктора-девчонки позеленеют от зависти! Да я сама бы заболела, увидев такие корочки на чужих ногах! Не будем ханжами! Сейчас не война, а мирная жизнь. Правительство все делает, чтобы люди жили красиво. Верно, мама? — спросила она, украдкой поглядывая на гостей.
«Именно такой я и представлял тебя», — подумал Кичи-Калайчи, помешивая ложечкой в пустом стакане.
Выше меры короткая юбка Фатьмы не скрывала кромки узорных чулок, неудобно даже смотреть, как примеряет она новые туфли. А, в конце концов! Прошли времена, когда женщин упрекали за долгий волос, и короткий ум. Сегодня так ведь: и модница в мини, и красавица, так мало этого — она еще и доктор наук! Ох, шутники сотрудники НИИ! Но властного эгоизма Фатьмы старик не одобрял. «Бедная Зубалжат! Всю жизнь нуждалась, растила дочь, а теперь, когда надо бы о себе подумать — одинокая старость не подарок! — мать все отдает дочери, живет под ее диктовку, по ее уставу. Но ведь нашей жизни устав — один для всех. Советский…»
— Все вещи — твои, доченька! Дядя Кичи-Калайчи принес от имени жениха, просит согласия на свадьбу.
Фатьма, не отрывая глаз от ноги в новенькой туфле, спросила:
― От имени и по поручению? А кого, интересно знать?
— А за кого бы вы хотели? — спрашивает Кичи-Калайчи.
Фатьма приняла официальное «вы» как знак торжественного момента, ответила небрежно:
― Судя по этим подаркам, видно, человек со вкусом, во всяком случае, знает, что нравится современным девушкам.
— Это от Раджаба подарки! — выпалил Кичи-Калайчи, пристально глядя на Фатьму.
Дибир и Зубалжат с недоумением уставились на старика. Что еще за Раджаб?
— Жаль, очень жаль… — ледяным голосом ответила Фатьма, скинула туфли, вынула из ушей серьги, бросила на стол.
— Мама! Я проголодалась! Ты что-нибудь приготовила? Извините, должна вас покинуть, — она уже не глядела на гостей, забыла о принесенных дарах. — А вашему Раджабу, который неизвестно откуда свалился, передайте: у меня есть жених.