— Как зовут вашего племянника?

— Я же сказал, Бадави.

— Работает, учится?

— Первоклассный винодел. В заводе-совхозе.

— Ах, этот Бадави? Я его знаю. Недавно справил новоселье, получил однокомнатную квартиру с лоджией на море. Теперь самый раз и жену привести в новый дом.

— А ты, Дибир? Все еще холостяк?

— Да все как-то не сочетается: кто мне по душе — тому я ни к чему, а иной раз наоборот… А тут еще навалилась вторая работа. Веришь, Кичи-Калайчи, месяц в кино не был, голоса друзей только по телефону слышу. Вот поможете распутать хитрый узел с этим странным сватом, тогда хоть на девушек буду смотреть. А сейчас хожу по улицам и только стариков разглядываю, не тот ли самый.

— Помогу, Дибир, конечно же! Как раньше выручал, так и теперь.

— Нет, все-таки поразительное дело! А вас этот плут не удивляет?

— Меня, сынок, только один Тавтух Марагинский способен удивить! Ну и шутник, с ним не соскучишься!

— Тавтух? При чем он здесь? Он же не носит черкеску с газырями, — говорит следователь, выходя вслед за стариком, И замечает, как спина старика дернулась.

— Заходите, пожалуйста, всегда рада гостям! — Зубалжат широко распахнула дверь в переднюю, а когда Кичи-Калайчи и Дибир перешагнули порог, хозяйка повела их в столовую, убранную с таким вкусом и старанием, как это умеют делать горянки: ни пылинки на ковре, спущенном на тахту, по белоснежной скатерти наперегонки бегали зайчики лучей, прячась в букете осенних астр. В крохотном буфете перемигивались гранями хрустальные бокалы и рюмки.

Кичи-Калайчи давно заметил: в доме, где нет пьющих, — уйма посуды для вина. И наоборот, там, где не садятся за стол без бутылки, пропади она пропадом вместе со своим содержимым, — там пьют из чего попало. Даже из футляров от карманных фонариков!

Да что там футляры!

Кичи-Калайчи сам не раз слышал, как директор санатория лекцию для вновь прибывших заканчивал словами: «Все мы, друзья, люди, и ничто человеческое нам не чуждо! Можно и симпатичную вам даму в кино пригласить, не грешно и потанцевать под хорошую музыку. А если у кого день рождения придется — сам бог велел поужинать с друзьями и отметить славную дату бокалом сухого марочного вина. Бокалом! А не грелкой, куда один выпивоха наливал, втайне от врачей, напиток, который местные шутники называют «Один бык, два рога».

Шутник-ревматик! И путевку лишь наполовину использовал, и, наверняка, «отложение солей» получил вместе с нелестным отзывом в адрес предприятия, где он работал…»

Кичи-Калайчи представил своего спутника хозяйке дома. Садовник помнил Зубалжат совсем молоденькой медсестрой в военном госпитале. Потом она выучилась, стала рентгенологом, но медики ведь тоже могут заболеть, тем более если по две смены просиживать в затемненном кабинете. Зубалжат переменила профессию, села за окошечко кассы в лучшем кинотеатре города.

Тоже вроде в будке за двойным стеклом; приходится и нервничать, а порой добавлять свои рубли-полтинники, потому что в спешке нетрудно принять трехрублевую бумажку за пятерку…

Нет, дорога жизни Зубалжат никогда не была устлана мягким паласом. Отец погиб на войне, мать не пережила потери, и девочку определили в детский дом. В свой срок Зубалжат вышла замуж, родила дочь, но семья не сложилась. Муж был не против жены с дипломом, только отъезды в столицу для сдачи сессии его не устраивали. Охотно поверил он сплетням и уехал в другой город. Время показало, кто был прав, и виноватый пожелал сохранить семью. Но тут взбунтовалась уже взрослая дочь, Фатьма. Как чужого встретила, все сказала, что накипело на сердце:

— Как ты жалел меня, маленькую, так теперь я жалею тебя, старенького! Выбирай, мама, или этот человек — или я.

Когда женщина воспитывает ребенка без мужа, да еще если ребенок этот единственный, тогда дочь ли, сын — забирает власть в доме, считает себя если не старшим, то главным.

Зубалжат осталась с дочерью. А Фатьма с каждым годом становилась все более своевластной. Еще в школе числилась в активе, избирали ее и старостой, и пионервожатой, потом пригласили в аппарат райкома комсомола. Правда, в сектор учета, работа тихая, только мать все чаще замечала: дочь не просит, а почти приказывает. Но как не простить своей единственной? Фатьма была светом в окне одинокой жизни кассирши. Не зря говорят — и ежиха своего ежонка зовет: «Мой бархатный!»

— Чай у тебя, Зубалжат, как всегда, вкусный, — благодарит Кичи-Калайчи. — А ты, Дибир, как находишь?

Адвокат, смущаясь, как девушка, опускает глаза.

— Чай, почтенный Кичи-Калайчи, я бы сказал, ароматный. Не каждая хозяйка сможет так приготовить.

— Позвольте, еще налью! — польщенная Зубалжаг снова наполняет стаканы густым терпковатым чаем.

— Спасибо, мне достаточно.

— Ну, а вы, Кичи-Калайчи, не откажетесь еще стаканчик?

— Всегда пожалуйста.

— Как поживаешь, Зубалжат? Все еще одна?

— Почему «одна»? Дочь со мной. Маленькая — но семья.

— Семья-то, конечно, семья, только ведь до поры, до срока… У Фатьмы есть жених, значит, скоро расстаешься с дочерью.

— Тогда и о себе подумаю. Есть один добрый человек, тоже врач-рентгенолог, овдовел, детей растит сам…

— Счастья желаю тебе, Зубалжат. А не побоишься на двоих детей выйти?

— Что вы, Кичи-Калайчи! Его сыновья старше моей Фатьмы. Уже внуки растут, так что я сразу стану многодетной бабушкой! Но сначала надо выдать Фатьму — не в горских обычаях старухе бежать в загс впереди собственной дочери. Верно ведь?

— Материнская правда твоя, Зубалжат. Все правильно сказала.

— Ваша дочь играет на пианино? — спросил Дибир, открывая сияющую лаком крышку.

— В десятом классе загорелась было: «Мама, купи инструмент!» Были у меня деньги отложены — внесла и в рассрочку два года выплачивала. А вскоре дочь охладела к музыке: «Скучные, бесконечные сольфеджио! А преподаватель не разрешает играть по слуху то, что мне нравится! Не буду учиться! Пианино можешь продать. Лучше купи сервант».

— Да, на серванте играть учиться не надо. Поставил — и набивай посудой… — заметил Кичи-Калайчи, но тут же сменил тему. — За кого засватала свое сокровище, Зубалжат?

— Помолвки пока не было… Есть один лирический тенор… всю зиму покашливал под окном Фатьмы.

— И такая есть специальность? — полюбопытствовал Кичи-Калайчи, хотя прекрасно знал: Бадави не только отличный винодел, но и ведущий солист народного театра оперы. Они и познакомились на республиканском смотре, куда старика садовода пригласили как почетного члена жюри. Тогда винодела отметили наградой за исполнение романса, слова и музыку которого, кстати, сочинил сам Бадави.

Притихшему залу юность доверяла грусть неразделенного чувства:

— Что вы, Кичи-Калайчи! Он только вечерами кашляет, а днем делом занят! Совхоз, где Бадави работает виноделом, снова премию получил на международной выставке. Вроде парень душевный, хотя несколько заносчив. Впрочем, ему есть чем гордиться.

— Слышал я… Зубалжат, ты не очень одобряешь выбор дочери?

— И ты поверил? Чтоб я стала мешать счастью своей Фатьмы?! Давно уже все-все, что надо, приготовила к ее свадьбе…

— В добрый час! — вставляет утешительное словечко Дибир, видя огорчение доброй женщины.

— Спасибо на добром слове! — кивает благодарная хозяйка. — Желаю и вам счастья в семье.

— Да он закоренелый холостяк! — смеется Кичи-Калайчи, ввергая в краску адвоката. И сразу, посерьезнев, деловито справляется: — Сколько калыма просишь?