В душе моей - целая буря невежливых напутствий: "Скатертью дорожка!", "К черту!.." Я еле удерживаюсь от того, чтобы не выпалить это вслух.

Между тем Тамара так же спокойно и непринужденно продолжает:

- Иван Константинович, кстати о журфиксах: надо все-таки обновить здесь сервировку. Что за чашки, что за тарелки, боже мой! Как в трактире...

- Обновим, птичеиька, обновим! - добродушно соглашается Иван Константинович. - Возьми завтра с собой Шарафута и ступай с ним по лавкам, делай покупки.

- Дедушка! - вдруг встает Леня во весь рост из-за самовара. - Я желаю тоже! У Тамарки будут через одну субботу журфиксы - ну, а у меня пусть будут в свободные субботы жирфуксы. Гениально, правда?

- Гениально! - расплывается Иван Константинович. - Просто гениально! А кого ты пригласишь?

- Ну, первую, конечно, вот эту! - показывает Леня на меня. - Шашуру... Придешь, Шашура?

- Конечно, приду!.. Если мама позволит...

Мама с улыбкой кивает головой.

- Потом приглашу одного моего одноклассника - он очень хорошо играет на скрипке, а я буду аккомпанировать ему на рояле. И сестру его позову - она ни на чем не играет, она стихи пишет, очень славная. На Тамаркиных журфиксах будет ржать Ляля-лошадь, а на моих жирфуксах будет замечательная музыка! Дедушка, придете слушать?.. Тетя Лена, дядя Яков, придете?

Ну бывает же на свете такое! Все бессердечие, все чванство, надутая спесь - сестре. А вся милота человеческая - ее родному брату!

- Да, забыл! - спохватывается Леня. - Мне, дедушка, новой посуды не надо: чай у меня будет разливать Шашура, а она, черт косолапый, все перебьет, и тогда...

Фраза остается недоконченной: я бросаюсь к Лене, чтобы надрать ему уши; он убегает, мы с хохотом носимся по квартире.

- Чура-чура! - кричит Леня. - Я придумал роскошную вещь: в концерте жаба Милочка споет романс, а попугай Сингапур спляшет камаринского. Плохой жирфукс, что ли?

- Не жирфукс, - поправляет Тамара, - а журфикс.

- Вот-вот: у тебя - журфикс, а у меня - жирфукс...

Как всегда, Иван Константинович и Леня провожают нас домой. Взрослые идут позади, мыс Леней - впереди.

- Вся беда, - говорит вдруг Леня, - что Тамарка - наоборотка.

- Это что еще значит? - удивляюсь я.

- Ну, наперекорка - вот она кто! Бабушка наша, Инна Ивановна... - Голос Лени вдруг обрывается, потом он продолжает очень ласково, очень нежно: - Я думаю, такой бабушки ни у кого на свете нет и не было! До того она была добрая, так любила нас... А Тамарка с ней такая была хамка! Никогда не подойдет, не приласкается, слова доброго не скажет... А дедушка наш... он, конечно, нас тоже любил, но сколько раз, бывало, он Тамарку шлепал, даже по щекам бивал! И что ты думаешь? Она в дедушке души не чаяла, она ему в глаза глядела, она его и дедусенькой, и дедунчиком... Понимаешь?

- Понимаю. Она - неблагодарная, вот она кто.

- Во, во, во! - кивает Леня. - Это верно: неблагодарная!

- И Ивана Константиновича она не ценит! - говорю я сердито. - Ка-а-ак она с ним противно разговаривает! Сервировку ей новую подавай! Для журфикса!

Мы и не догадываемся, до чего печально обернется дело с этим Тамариным журфиксом!

В назначенную субботу все должно состояться. Я не интересуюсь этим балом - я ведь не пойду! От Лени, который забегает к нам каждый вечер, я узнаю все новости и подробности; Тамара купила посуду - с ума сойти! Чашки обалдеть! Готовится угощение - ба-а-атюшки!

В субботу, перед третьим уроком, когда кончается маленькая перемена, я случайно натыкаюсь в коридоре на группу девочек. Тамара, прощаясь со своими "знатными" подружками и махая им рукой, кричит:

- Так помните: сегодня в шесть часов я вас жду!

- Придем, придем!

- Обязательно!

- Непременно придем! - кричат они ей, уходя в свое первое отделение.

А ровно через час, когда кончился третий урок и начинается большая перемена, Дрыгалка задерживает нас в классе. Удивительно, до чего она обожает портить нам большую перемену! Все стремятся выбежать из класса в коридор, завтракать, шуметь, а Дрыгалка непременно сократит перемену: хоть на пять минуток, хоть на минуточку, да сократит!

- Хованская! - вызывает Дрыгалка.

Тамара встает.

- Ваш дедушка подавал заявление о переводе вас в первое отделение?

- Нет, мой дедушка - князь Хованский - умер. А заявление подавал мой опекун, доктор Рогов.

Дрыгалка делает удивительно противное, насмешливое лицо и говорит с насмешкой:

- Ваш дедушка был князь? Вы в этом уверены?

- Он мне так говорил...

- Ах, он вам "говорил"? - уже открыто издевается Дрыгалка. - А вам известно, что такие вещи доказываются не словами, а документами?

Тамара молчит. Она очень бледна, и по губам ее пробегает что-то вроде мелкой судороги.

- Дедушка говорил мне... - выжимает она из себя наконец с усилием, что наша грамота на княжество утеряна... но что мы все-таки князья.

- Ну, так вот, - с торжествующей интонацией продолжает Дрыгалка, свободных мест в первом отделении нет. Дирекция готова была - для такого случая! - перевести кого-нибудь из первого отделения к нам во второе, а вас перевести от нас в первое. Но никаких документов о том, что вы - княжна, не имеется. Вы не княжна, а самозванка! И вас в первое отделение не переведут!..- Затем, обращаясь к нам, Дрыгалка говорит, словно точку ставит: - Можете идти в коридор, медам!

И сама уходит из класса. Девочки со своими завтраками бегут в коридор. Часть девочек осталась в классе, в том числе и я. Я стою и боюсь поднять глаза. Боюсь посмотреть на девочек и увидеть: а вдруг они злорадствуют по поводу Тамары?.. И боюсь взглянуть на Тамару: а вдруг она плачет?

Но нет, девочки тоже не смотрят на Тамару, словно ничего не произошло. Мы выходим из класса группкой. Обернувшись в дверях, я вижу, как Тамара, очень бледная, поспешно, роняя вещи на пол, укладывает все свое классное хозяйство в сумку...

Выйдя в коридор, Меля запускает зубы в кусок пирога с капустой и говорит почти нечленораздельно:

- А ну его к богу, княжество это! Одна морока!

Остальные молчат. Но лица у них серьезные: сцена Дрыгалки с Тамарой произвела на всех тяжелое впечатление.

Мимо нас вихрем проносится Тамара, - в руке у нее сумка с книгами и тетрадями. Она мчится к лестнице и стрелой убегает вниз.

- Куда она? - тревожно говорит Маня Фейгель.

- Домой, наверно...

- Девочки! - говорит Лида с упреком. - Не будем заниматься чужими делами. Это называется: сплетничать.

Все молчаливо соглашаются с Лидой. Спустя минуту беседа бежит, как веселый ручеек, от одного предмета к другому. О Тамаре все забыли. Или делают вид, что забыли. Я - тоже. Конечно, мне ее немножко жалко: наверно, она огорчилась тем, что ее не хотят переводить в первое отделение. И Дрыгалка так насмешливо говорила ей: "Вы не княжна, а самозванка!" Кому же приятно слышать такое?

Но - удивительное дело! - слух об этом происшествии уже облетел весь институт. В коридоре все говорят только об этом. Ко мне подлетает Зоя Шабанова.

- Это правда? - спрашивает она с любопытством.

- Что "правда"?

- Да вот - про Хованскую?

Вокруг нас уже собралась толпа. Девочки набежали отовсюду, как куры на просо.

- А что такое - про Хованскую? - спрашиваю я с самым искренним недоумением.

В глазах Зои, да и некоторых других девочек, - жадное любопытство. Вот с таким выражением лица ходят по квартирам, чтоб посмотреть на незнакомых им покойников, или толпятся у церквей и костелов, чтоб увидеть незнакомых им новобрачных.

Это очень противно...

Очевидно, Лида Карцева чувствует то же, что и я, потому что она очень холодно смотрит на Зою и других девочек, обступивших нас.

- Да что такое мы должны знать про Хованскую? - говорит Лида спокойно. - Ничего мы не знаем! Дайте нам пройти...

Нас пропускают. Мы идем по коридору со своими завтраками и говорим о другом. О чем угодно, только не о Тамаре Хованской.