Я положительно не дышу - вот-вот... вот сейчас будет сказано...

... В БЕСПРЕДЕЛЬНОЙ СЫНОВНЕЙ СКОРБИ НАШЕЙ О НЕВОЗНАГРАДИМОЙ УТРАТЕ...

Дальше идет так непонятно, что я читаю, почти по складам:

...ПРОНИКШИСЬ ЗАВЕТАМИ УСОПШЕГО РОДИТЕЛЯ НАШЕГО, ПРИЕМЛЕМ СВЯЩЕННЫЙ ОБЕТ ПРЕД ЛИЦОМ ВСЕВЫШНЕГО ВСЕГДА ИМЕТЬ ЕДИНОЮ ЦЕЛЬЮ МИРНОЕ ПРЕУСПЕЯНИЕ, МОГУЩЕСТВО И СИЛУ ДОРОГОЙ РОССИИ И УСТРОЕНИЕ СЧАСТЬЯ ВСЕХ НАШИХ ВЕР-НОПОДДАННЫХ...

Я даже вспотела, пока все это прочитала. А поняла самую малость...

- Папа! Что это значит?

Папа проявляет все признаки отвратительного настроения духа: он пьет чай с невообразимым шумом, все время вызвякивает что-то ложечкой о подстаканник и упорно молчит.

- Ну, папа же!..

- Что тебе надо? - спрашивает он так, словно я - чужая девочка, которая хватает его на улице за рукав пальто.

- Я не понимаю, что тут написано!

- А что тут понимать? - взрывается папа, как ракета. - Все ясно: он очень огорчен тем, что умер его дорогой папа... Он будет все делать так, как делал его дорогой папа... Для дорогой России... Кланяйтесь дорогой Марье Ивановне!..

- Яков! - говорит мама с упреком. - Ты слышишь, что ты говоришь ребенку?

Я надеваю ранец - мне пора идти в институт. В эту минуту слышен плач проснувшегося Сенечки, и мама устремляется в соседнюю комнату. Мы с папой остаемся одни.

- Папа... - говорю я тихонько. - Значит, ничего не вышло?

- Я же тебе вчера говорил, что не выйдет!

- Не позовут никого, чтобы помогать царю? И людям не станет лучше?

- Не позовут. Не станет лучше.

Я ухожу. Жалко, думаю, что так вышло. Но все-таки, может быть, сегодня успели вписать в манифест еще не все? Может быть, что-нибудь еще объявят потом?

Нет, не объявили. Два месяца спустя царь принимал многочисленные делегации и депутации от всей страны. Некоторые из них осторо-о-ожно, отдале-о-о-онно намекали царю на то, что мне говорил папа. Но у царя была заранее заготовлена ответная речь, где все это называлось "беспочвенными мечтаниями", с которыми надо покончить. Речь эта была написана на листе бумаги и засунута за обшлаг рукава его мундира. От непривычки выступать и пользоваться "шпаргалками" молодой царь нечаянно прочитал не "беспочвенные мечтания", а - "бессмысленные мечтания". Так он и брякнул вслух, громко. Скандал получился на весь мир! В самом деле, в течение всего своего долгого и несчастного царствования Николай всеми мерами боролся против "бессмысленных мечтаний" об ограничении самодержавия, о лучшей жизни для рабочих, о земле для крестьян, об освобождении угнетенных народов. Он боролся с "бессмысленными мечтаниями", - а они в конце концов оказались сильнее и победили его! Но это случилось только двадцать два года спустя - в 1917 году.

...Я прихожу в институт, и тут на меня наваливаются очередные неприятности. Во-первых, я - единственная не в трауре: без черной креповой нашивки на воротничке и манжетах.

Дрыгалка поджимает губки самым ядовитым образом:

- Что же, Яновская, ваша мама не знает, что ли, о кончине нашего обожаемого монарха? Или она не понимает, что это - горе, несчастье для всего государства? Она, может быть, даже не плачет вместе со всей Россией?

Ну, что ей ответить? Правду, как учил папа: "Да, моя мама знает, что умер государь, но она не плачет"? Не-е-ет уж! Я теперь ученая и такой правды не говорю.

Оказывается, по случаю смерти государя занятий не будет целых три дня.

У всех девочек такие счастливые лица, как будто государь не умер, а позвал их на бал к себе во дворец.

Сейчас Дрыгалка продиктует нам то, что задано на следующий день занятий.

И тут на меня обрушивается новая беда!

Мы сидим перед своими раскрытыми дневниками.

Целых три дня в дневнике свободные, белые, пустые. И я, как всегда, против этих неприсутственных дней пишу в своем дневнике три раза подряд: "Праздник"... "Праздник"... "Праздник"...

- Что-о такое? - раздается над моей головой не крик, а пронзительный визг.

Это Дрыгалка увидела, что я пишу, и выхватила у меня из-под носа мой злополучный дневник.

- Извольте полюбоваться! Все, все, все! Смотрите! Умер наш государь, а для Яновской - видите? - это праздник!

И та-та-та! И тра-та-та! И доложу госпоже начальнице! И сообщу господину директору! И сбавят по поведению! И прочая, и прочая, и прочая, как пишет новый царь в своем манифесте.

Дневник она мне все-таки вернула.

Ну, слава богу! Три дня, целых три дня - без Дрыгалки. То-то радость!

Зато на исходе этих трех дней меня ожидает грустное известие: пока мы с Полем ходили гулять, в мое отсутствие забегала мать Юльки, Анеля Ивановна. Они внезапно уезжают раньше, чем предполагали: она забежала проститься и оставила мне письмо от Юльки.

Юлька пишет еще очень плохо (читает она уже хорошо, бегло).

Кто-нибудь другой, наверно, даже не разобрал бы этого ее прощального письма, но я ведь - ее учительница, и мне, в общем, все понятно.

МНОГАВЖМАЯ ШАСЬКА УЖАЕМ УЖАСНО ХАПЛАП

СПАСИБА ТИБЕ Я ТИБЬЯ ЛУБЛУ НАПЫШИ АДВЕТ.

Юля

Это означает:

МНОГОУВАЖАЕМАЯ САШЕНЬКА! УЕЗЖАЕМ УЖАСНО ВПОПЫХАХ.

СПАСИБО ТЕБЕ. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. НАПИШИ ОТВЕТ

Юля

...Прощай, Юленька, подружка моя милая!

Глава одиннадцатая. ВНУКИ ИВАНА КОНСТАНТИНОВИЧА

Юзефа заглядывает в столовую и говорит самым недоброжелательным голосом:

- Пришел...

- Кто пришел? - спрашивает мама.

- А ну тот... як яво?..

- Кто пришел, Юзефа? - терпеливо переспрашивает мама.

- Ну, румунец тот...

Это очень неопределенно: румунцами Юзефа называет всех иностранцев.

- Вот наказание! - вздыхает мама. - Никогда у вас ничего не поймешь! Я вас спрашиваю: кто пришел?

- Вы спрашуете, а я кажу: прийшел! Солдат! Того доктора денщик!

Мама, взволнованная, встает из-за вечернего чайного стола.

- Шарафутдинов? - переспрашивает она. - Ну, пусть войдет.

- Еще дело! - ворчит Юзефа. - Солдата у комнаты пускать! Ен напачкаець, а Юзефа - подтирай?

- Как вам не стыдно, Юзефа! Иван Константинович уже два дня у нас не был - может быть, он болен?.. Шарафутдинов! - зовет мама.

Как всегда, страшно топая, в столовую входит Шарафутдинов. Он чем-то очень расстроен, глаза его смотрят растерянно и обиженно.

- Хадила она...- говорит он печально. - Хадила и хадила. Хадила и хадила...

- Кто ходил, Шарафутдинов? - спрашивает мама мягко.

- Ана хадила. Ихням благородиям. Котора тольста... Так Шарафутдинов всегда говорит об Иване Константиновиче.

- А куда он ходил? - продолжает допытываться мама. Она очень обеспокоена.

- Туды хадила, сюды хадила, всем улицам хадила. И я хадила, зонтикам носила. А ана - зонтикам не надо, мине прогоняла, ногами так... - Тут Шарафутдинов показывает, как Иван Константинович топал на него ногами.

- А где же он теперь?

- Домой прихадила. Сидит, плАкаит... как рибенка си равно... - И глаза Шарафутдинова наполняются слезами. - Идем, барина! - говорит он маме. - Ихня благородия плАкаит... Идем!..

Тут в передней раздается звонок. Юзефа идет отпирать - и мы слышим голос здоровающегося с ней Ивана Константиновича. Испуганный Шарафутдинов бросается опрометью удирать по черному ходу.

Это в самом деле пришел Иван Константинович. Заглянув в папин кабинет, - папы нет дома, - старый доктор идет в столовую. Мама радушно предлагает Ивану Константиновичу сесть с нами за чайный стол и уже наливает ему его любимую большую чашку, которую он шутя называет "аппекитная". Но он от чая отказывается.

- Я с вами, Елена Семеновна, голубонька моя, потолковать пришел...

Тактичная Поль незаметно уходит, увозя с собой колясочку со спящим Сенечкой. Мама спрашивает меня:

- У тебя уроки не все приготовлены?

Но я уверяю, что приготовлены - все!

Как же я могу уйти, когда так интересно! Иван Константинович "ходила по всем улицам", а потом "плакала" у себя дома... Значит, что-нибудь случилось! Интересное... И я вдруг уйду!