Я совсем засыпаю. Мне снится что-то замечательное... Тамарочка и Леня несутся, как снежинки, на коньках... Потом над нами оказывается свод густых старых ветвей и множество свисающих почти черных вишен... Вообще что-то очень удивительное, веселое, чудесное!

На следующий день - в воскресенье - в квартире Ивана Константиновича начинается веселая суматоха. Мама и Поль с повязанными от пыли головами священнодействуют. Им помогает Шарафутдинов, ошалевший от радости, веселый, как жеребенок. Только тут я понимаю, как скучно, вероятно, бедняге Шарафутдинову жить в обществе одних только зверей, - ведь Ивана Константиновича целые дни не бывает дома. Иван Константинович тоже пытается помогать в уборке и переустройстве квартиры, но его все гонят прочь, правда, вежливо объясняя ему, что он мешает, пусть-де сидит потихоньку в своем кабинете, читает газету, а обо всем, что нужно, с ним будут советоваться. Я тоже всем мешаю, меня тоже гонят прочь, но уже без всякого уважения.

- Что, брат Сашурка? Не нужны мы никому?

Вчера мне казалось: Иван Константинович теперь уже всегда будет такой грустный, просто убитый. Но сегодня сквозь его печаль проглядывает деловитая забота: ведь он уже не бобыль, не колос, упавший с воза, - он нужен, нужен тем двоим сиротам, которые внезапно вошли в его одинокую жизнь.

Прежде всего звери, аквариумы и террариумы устраиваются в двух комнатах вместо прежних трех. Довольно с них, по-моему! Юлька с матерью и Степаном Антоновичем жили в одной комнате - и небольшой! Зачем же зверям такие просторные хоромы? В перемещении зверей Иван Константинович принимает самое деятельное участие - здесь его не гонят: кто же еще так понимает, что нужно животному, как он? Иван Константинович ласково приговаривает, перенося клетки и стеклянные ящики. Но мне все-таки почему-то кажется, что жаба Милочка смотрит на него обиженными глазами.

Ну, вот одна "звериная" комната освободилась. В ней будет жить Леня. Шарафутдинов, стоя на стремянке, белит в этой комнате потолок, потом оклеивает ее новыми веселыми обоями.

- Мододец, Шарафут! Как-к-ой маляр оказался, собака!

Шарафутдинов, сияя зубами и белками глаз, весело повторяет те два слова, которые он понял из похвалы Ивана Константиновича:

- Маладец! Сабакам, сабакам!

Пока Шарафутдинов белит потолок и клеит обои, Иван Константинович поит нас чаем с вареньем собственной варки, из ягод собственного сада. Мама в это время кормит Сенечку, которого мы принесли с собой и который все время мирно спал на диване. Сенечке пошел уже второй месяц - он очень серьезно смотрит на все красивыми темными глазами. Я очень горда тем, что меня он безусловно узнает и даже радуется мне: улыбается беззубым ротиком, а когда я приплясываю перед ним, даже громко смеется! В общем, конечно, он славненький, и я его люблю. Жаль только, что он все-таки такой глупенький... И пока-а-а это он хоть немножко поумнеет, я уже буду совсем старушка!

Затем очищается комната для Тамарочки. Иван Константинович отдаст ей свою спальню, а вся его "хурда-мурда", все его "хоботье", как он называет, переносится в его большой кабинет - теперь он будет жить там.

Пока Шарафутдмнов белит и оклеивает обоями комнату Тамарочки, приближается время отъезда Ивана Константиновича. Он очень нервничает, укладывая свой дорожный баульчик, пихает в него почему-то пепельницу со своего стола и один башмак.

- Иван Константинович... - выговаривает ему мама ласково. - Зачем вам в дорогу эта пепельница, а?

- А - ни за чем! - разводит руками Иван Константинович. - Ну вот решительно ни за чем... Прямо сказать, окосел, старая туфля, и все...

- И кстати о туфлях: зачем вы сунули в чемоданчик один башмак? Ног-то ведь у вас, слава богу, две!

- Две, голубенькая, две... - вздыхает Иван Константинович, словно ему жаль, что у него так много ног. - Совершенно бесспорно. Черт побери мои калоши с сапогами!

Мама уговаривается с Иваном Константиновичем, что за четыре-пять дней его отсутствия она купит только занавески и повесит их на все окна.

- Зверям, голубчик, не надо... - просительно говорит Иван Константинович. - У них, знаете, у зверей, вкусы, как у меня: спартанские. На что нам природа солнце дала, если от него тряпками завешиваться?

Мы уходим. И все пять дней, пока отсутствует Иван Константинович, я не переставая трещу всем, в особенности классным подружкам, какая едет к нам прелестная новая девочка. Тамарочка Хованская, как с нею будет весело, интересно дружить.

Иван Константинович отсутствует шесть дней. Вечером пятого из этих дней мы получаем телеграмму.

ПРИЕДЕМ ВСЕ ТРОЕ ЗАВТРА ПОЕЗДОМ СЕМЬ

ПРИШЛИТЕ ШАРАФУТДИНОВА НА ВОКЗАЛ С ПОДВОДОЙ

РОГОВ

"С подводой" - это надо понимать так, что они везут с собой много вещей. Права была мама, когда уговаривала Ивана Константиновича не покупать пока мебель. У детей, говорила мама, есть, наверное, своя мебель, к которой они привыкли, есть и вещи их бабушки, которые им дороги. "Привезите все это сюда, расставим; если окажется - не хватает чего-нибудь, вот тогда и прикупим, что нужно".

Все-таки Иван Константинович настоял перед отъездом, чтобы купили маленький туалетный столик с зеркальцем, - все обито, как будочка, тюлем. Мама очень отговаривала покупать:

- Ведь она еще девочка! Зачем ей туалетный столик?

Но Иван Константинович заартачился:

- Купим туалет!

И купили. В беленькой, свежеоклеенной комнате Тамарочки этот туалетик-будочка, весь обитый белым тюлем, выглядит мило и трогательно. А Иван Константинович просто сияет - вот какую чудную вещь он купил для Тамарочки!

Я было начала шептать маме - при Иване Константиновиче, - что, может, хорошо бы повесить в Тамарочкиной комнате портрет ее бабушки, который есть у Ивана Константиновича. Но мама сказала, что, во-первых, шептаться нехорошо ("Иван Константинович может обидеться! Если хочешь что сказать, говори вслух!"), а во-вторых, у Тамарочки, вероятно, есть бабушкин портрет, вот пусть он у нее и стоит. А тот портрет, который у Ивана Константиновича, ему, наверно, подарила сама Инна Ивановна, - пусть у него и остается. Иван Константинович ничего не сказал, но поцеловал маме руку, и еще раз, и еще раз! Видно было, что от души.

До чего мне в этот день скучно в институте! Я все время думаю о приезде Лени и Тамары. Л впрочем, даже без этого, даже если б мои думы не были заняты другими делами, не институтскими, все равно скука в классе, как всегда, невообразимая! Сейчас все девочки очень увлечены писанием друг другу стихов в альбом. Стихи чаще всего глупые, да и вообще, по-моему, это не стихи:

Едет, едет лодочка,

Несет ее волна.

В ней сидит красоточка,

Марусенька моя!

Или:

Любить тебя - есть цель моя.

Забыть тебя не в силах я.

Люби меня, как я тебя.

Мы обе - институтки.

У всех девочек есть альбомчики - бархатные, кожаные, всякие. В углу каждой страницы наклеены картинки. Есть альбомчик и у меня - синенький, славненький, но полный такой стихотворной дребедени, вписанной руками моих одноклассниц, что не хочется и перелистывать его. Нас - Лиду Карцеву, Маню Фейгель, меня - подруги особенно осаждают просьбами написать им что-нибудь в альбом: мы знаем много стихов - правда, все больше неальбомных. Мы часто и пишем стихотворения, не предназначенные авторами для альбомов, но красивые, хорошие стихи. И хозяйки альбомов обычно очень этим довольны.

Сегодня из-за этого произошло у Дрыгалки столкновение с Лидой Карцевой. Лида написала в альбом одной девочки стихи:

О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!

Жрецы минутного, поклонники успеха!

Как часто мимо вас проходит человек,

Над кем ругается слепой и буйный век,

Но чей высокий лик в грядущем поколенье

Поэта приведет в восторг и умиленье!

На память Нине Поповой - от Лиды Карцевой

В минуту, когда Нина Попова, получив на перемене от Лиды свой альбом со стихами, упиваясь, читала эти строки, а мы все стояли вокруг, тесно обступив ее и Лиду, - вдруг сверху протянулась хорошо знакомая нам сухонькая лапка, и Дрыгалка цапнула альбом из рук Нины Поповой. Дрыгалка прочитала стихотворение, очень кисло поджала губки, неодобрительно покачала головой. И пошла, унося альбом. У всех нас засосало под ложечкой от предчувствия беды.