- Яков Ефимович! Вы же умный человек...
- По-моему, - отвечает папа, - вы, Семен Захарович, тоже умный человек.
- Нет, скажите: вы что-нибудь знаете?
- Откуда? - удивляется папа.
- Ну, откуда-нибудь...
- Ничего и ниоткуда.
- Но все-таки как вы думаете?
- Как я могу думать, когда я ничего не знаю! - удивляется папа.
Директор музыкальной школы пианист Трощинский, с головой, похожей на щетку, насаженную на человеческие плечи, врывается в папин кабинет, как буря:
- Яков Ефимович!..
- Василий Васильевич, голубчик! Давайте сразу: я ничего не слыхал, ничего не знаю и потому еще ничего пока не думаю.
- Но все-таки вы считаете: можно надеяться на что нибудь?
- Понятия не имею!
Трощинского сменяет хирург Юндзилл. Он ни из чего не сделан. Вот именно, его еще не сделали! Вроде как начали ребята вылеплять лицо и голову из снега или, может быть, даже скульптор высек резцом эту старческую голову в глыбе камня - и все: больше ничего не успел сделать. Так доктор Юндзилл и двигается - гора горой. Но лицо ему скульптор сделал красивое, умное.
- КохАны Якубе (любимый Яков)...- обращается к папе доктор Юндзилл.
Разговор у них идет по-польски, но я понимаю этот язык хорошо.
- Коханы Якубе... Видишь, я к тебе пришел...
- Я даже знаю, зачем вы ко мне пришли! - словно поддразнивает его папа.
- Якубе! Ты же сам понимаешь... Кухарку сменяем, кучера сменяем - и то интересуемся: а что собой представляет новая кухарка или новый кучер? А тут ведь дело серьезное! - Он понижает голос. - Новый царь! Жизнь меняется! Хочется, чтоб она стала лучше... Что-то у тебя на лице я не вижу этих ожиданий, этой радости, а?
- А откуда их взять, шановный (уважаемый) коллега? - говорит папа невесело. - Есть, знаете, такая русская пословица: "Яблочко от яблоньки недалеко падает!"
- Да... - соглашается Юндзилл. - Яблоня в самом деле была не очень...
Тут в кабинет входит новый человек - невысокого роста, с чем-то вроде абажура над глазами.
- А, - радуется ему папа, - вот кто расскажет нам интересные вещи!.. Вы знакомы с Александром Степановичем, шановный коллега Юндзилл?
Пока доктор Юназилл обменивается рукопожатием со вновь прибывшим, папа проюлжает:
- Александр Степанович Ветлугин - один из самых образованных людей в нашем городе. Историк!
- Преподаете в гимназиях? - спрашивает доктор Юндзилл.
- Нет! - очень резко отстраняет вопрос Александр Степанович. - Для преподавания в гимназиях требуются не только знания - некоторое количество их у меня есть, но и другие добродетели, каковых у меня нет.
Я знаю Александра Степановича и знаю о его бедственной жизни. Взрослые говорят, что его невзлюбило начальство "за смелость и независимость суждений". Я понимаю это так, что Александр Степанович, наверно, не подлаживался к такому начальству, вроде нашей Колоды, и не вторил ей в угоду, как синявка: "Ах, прэлэстно, прэлэстно!" И его уволили из гимназии. Он дает частные уроки, пно их у него мало, да и обращаются к нему все больше малоимущие ученики. Папа и мама очень любят Александра Степановича, постоянно зовут его к нам в гости. Но он - гордый человек, приходит редко, отказывается от обеда или чаю: "Благодарствую. Сейчас вкусил дома".
- Александр Степанович! - говорит папа, усаживая его в кресло. - Что вы можете сказать нам по случаю последних событий?
- Что же? Могу помянуть ныне скончавшегося государя Александра Третьего. Только чем поминать-то? - И, прижмурив под абажуром свои больные глаза, Александр Степанович начинает говорить так гладко, словно он читает по книге. - Рождение Александра Третьего было возвещено в три часа дня жителям столицы триста одним выстрелом с бастионов Петропавловской крепости. Вечером того же дня столица была иллюминована... Неведомый поэт напечатал в журнале "Маяк" приветственную оду:
Наследник ты полсветные державы
Младенец Александр! Как много пред тобой
Светил родных лучами славы
Осиявают путь земной!
- Осиявают? - смеется папа.
- Так точно: оснявают. Затем, - продолжает Александр Степанович, - при самом рождении своем Александр Третий был назначен шефом Астраханского карабинерного полка, а самому полку было пожаловано отличие - носить вензель своего державного шефа офицерам - золотой, нижним чинам - из красного сукна. Вот как будто и все, что я могу сказать об Александре Третьем По крайней мере, такого, за что мне не нагорело бы от начальства Да, вот еще при его рождении отец его - позднее Александр Второй - передал в распоряжение санкт-петербургского военного генерал губернатора три тысячи рублей на "вспомоществование беднейшим жителям столицы". Все.
- Но... -Доктор Юндзилл смотрит на Александра Степановича с величайшим недоумением. - Но ведь мы...мы хотели бы...
- Александр Степанович, - мягко говорит папа, - мы с доктором Юндзиллом хотели бы услышать от вас не о покойном Александре Третьем, а о новом царе Николае Втором.
Александр Степанович открывает под своим абажурчиком красные, воспаленные глаза и в упор смотрит на папу:
- Яков Ефимович! Если о царе, чей жизненный путь сегодня уже закончится, я могу сказать вам лишь так немного, то что же можно сообщить о царе, который сегодня только вылупляется из яйца, как цыпленок? Ничего... Имею честь кланяться.
И Александр Степанович быстро уходит. Он и всегда приходит и уходит неожиданно, сегодня он как то не по-обычному нервничает. А тут еще мама зовет всех чай пить.
- Простите... Тороплюсь по делу... - И нет уже Александра Степановича.
Папа и доктор Юндзилл долго молчат Потом папа вдруг говорит:
- Что ж, дорогой коллега, подождем еще немного. Завтра, вероятно, будет обнародован манифест новою царя. А вдруг там будет что-нибудь неожиданное? Хорошее?
Доктор Юндзилл тяжело поднимается со стула, кладет свои могучие руки на папины плечи и говорит с хитрой улыбкой:
- Ой, Якубе, Якубе! Таким "веселеньким" голоском, как ты это сейчас сказал, - таким я разговариваю только с самыми безнадежными больными, которых я уже никак не надеюсь вы лечить!.. Ну что же, подождем царского манифеста...
Он уходит, папа провожает его в переднюю.
Возвратившись в кабинет, папа застает меня задумавшейся в уголке его дивана. Папа садится к письменному столу.
- Папа... - говорю я. - Я все знаю...
- Все? - спрашивает папа с наигранным удивлением. - Завидую тебе!
- Да, все.
- Какая осведомленность! - балагурит папа. - И какая скромность! "Знаю все"! Не больше и не меньше! Может, скажешь и мне?
- Пожауйста. Все волнуются из-за того, что новый царь. Какой он будет хороший, плохой? Так, папа?
- Так, - подтверждает папа очень серьезно. - А еще что?
- А еще... вот тут я немножко не поняла... Все гадают: будет какая-то очень нужная вещь в манифесте или не будет?.. Чего это они ждут папа, а? Какая это у них желательная штучка?
- "Желательная штучка", - посмеивается папа. - Видишь ли... как бы это тебе сказать?
Я слезаю с дивана и с оскорбленным видом иду к двери.
- Ку у уда? - кричит папа. - Сию минуту подойти ко мне!
Я подхожу.
- Ты что это за фокусы показываешь?
- Никаких фокусов я не показываю! - говорю я угрюмо. - А только надо что-нибудь одно. Не хочешь сказать - ну, так и говори не скажу! И все. А ты начинаешь размазывать: "Видишь ли... собственно говоря... Как бы тебе сказать..." Можно подумать, мне пять лет!
- Да ведь трудно мне объяснить тебе это, тупица ты!
- Ах, я еще и тупица?
- Да постой ты, господи, неугомонная какая! Я обдумываю, как сказать это... Непонятное ведь оно для тебя!
- Если я не пойму, я скажу: объясни еще раз!
- Ну, и кроме того... - Папа водит пальцем перед моим носом. Секретное ведь это!
- А когда я кому-нибудь твои секреты разбалтывала? Когда? - наседаю я на папу. - Даже Полю - нет! Даже Юльке - и то никогда ничего секретного не рассказывала! А ты говоришь...