- Что же за мысль такая, как зверь, - скребет? - усмехнулся капитан Пономарев, всматриваясь в узкие глаза Михаила.

- Страшная, товарищ капитан.

Они встретились взглядами.

Капитан не выдерживает, его взгляд слабеет и сламывается, как соломинка. Теперь ему понятно, что Михаил очень сильный духом человек.

- Страшная? - переспросил он.

- Да, товарищ капитан. - Михаил помолчал и тихо добавил: - Убить я вас хотел. Вон из той двустволки. Ехали вы сюда, а я рукой к ней тянулся. Вот и колотит меня.

- Что же не стрельнул?

- А как потом жить, товарищ капитан?

- Н-да, браток, на что только люди не идут, лишь бы быть свободными.

Неожиданно капитан Пономарев подумал: "А не отпустить ли мне Михаила?" Но резко поднялся и твердо сказал:

- Едем назад. Скорее!

Никто ему не возразил; стали спешно собираться в путь.

* * * * *

Через несколько дней капитан Пономарев и Михаил Салов улетали из Говоруши. Провожали их Виктор, Людмила и трое ее сыновей. На взлетно-посадочном поле стоял вертолет. Было холодно, волгло: настойчиво надвигалась осень. Говоруша, взбухшая и посеревшая от обвальных горных дождей, гулко и тихо ворчала, уже ничего не рассказывала людям, не прощалась, порой угрожающе пенилась и плескалась у берегов, слизывая глинистые обвалы, увлекая вглубь ветви упавших в воду берез и кустарников. Желтоватая сыпь упала заморозковой ночью на сопки - тлен тронул листву, лиственничную хвою. Поблекли травы, ниже пригнулись к земле. Туман, прилегший на седловины сопок и холмов, мешковато, как уснувший старик в шубе, сползал в говорушинскую долину. Мелкий дождь сеялся в прозрачном, свежем, холодном воздухе. Капитан Пономарев, Михаил и провожающие стояли на поле возле аэропортовской избушки и сдержанно прощались. Всем было грустно и неловко. Людмила и Виктор переминались с ноги на ногу, беспричинно покашливали; мальчики сердито отталкивали от себя лайку, которая пыталась с ними играть.

- Что ж, прощайте, - наконец, сказал капитан Пономарев и неуверенно, в полпротяга подал руку Виктору, сомневаясь - пожмет ли?

Виктор жмет неожиданно крепко, и капитан ему подмигивает, не улыбаясь. Молча, не посмотрев в глаза, поклонился Людмиле, которая в ответ слегка покачнула повязанной шалью головой; потрепал за неподатливые плечи детей и ушел к вертолету.

Летчик крикнул всем, что можно взлетать. Капитан устало повалился в сиденье, осознавая одно желание - скорее улететь бы от этой затянувшейся муки, от этой странной, непонятной вины.

Белолицый, крепкий летчик строго крикнул:

- Время - деньги!

Капитан Пономарев не мог смотреть, как прощались под дождем с Михаилом. В его памяти снова всплыла бревенчатая таежная дорога, которую бросили люди и которую заполонили кустарники и валежники.

Наконец, вертолет взлетел. Михаил сидел напротив капитана с закрытыми глазами; его скуловатое азиатское лицо было сурово-неподвижным.

- Жизнь, парень, не кончается, - сказалкапитан, отворачиваясь к иллюминатору. - Ты хорошую выбрал в жизни дорогу, но... терпи, терпи, терпи, браток.

Михаил не открыл глаза, и капитан Пономарев не понял, услышал ли беглец обращенные кнему слова.

МИСТЕРИЯ

"Надеюсь на свет после тьмы..."

Ветхий Завет, Книга Иова

1

Что произошло? - не мог понять Николай Лоскутов.Сон или явь были? И вообще - возможно ли такое: какое-то фантастическое, безумное, жестокое и в то же время живое, жизненное, благотворное? Все запуталось, перекрутилось в его мыслях, и он так устал, измучился, обессилел, что пока не мог распутывать узлы. Хотелось просто смотреть в это дымчатое чистое осеннее небо и прислушиваться к своей отдыхающей душе - она стала легкой, прозрачной и светлой, какой может быть, видимо, у новорожденного. Лоскутов будто бы снова родился, и его неожиданное второе рождение было тяжелым, мучительным, беспощадным.

Раскинув руки, Лоскутов лежал на земле, сырой и холодной после дождя, смотрел в небо и удивлялся- как же раньше он не понимал, какое радостное занятие просто смотреть в небо, втягивать в себя его бледный синий свет, по-детски желать уцепиться за раздуваемые ветром белые шары облаков и полететь неведомо куда и зачем. Он увидел вырывавшиеся из-под красноватых облаков, лежавших у горизонта, бойкие солнечные лучи, которые ныряли из облака в облако, неслись по утреннему небу, ему, как ребенку, радостно наблюдать за облаками и лучами.

- Надо же, таким пустякам радуюсь, - сказал Лоскутов, улыбаясь.

Лоскутову показалось, что в нем открылось другое зрение, - словно бы раньше он многое видел иначе - только глазами, но не душой.

Что же случилось с Николаем Лоскутовым, что у него неожиданно открылось зрение?

Раньше он не любил свою жизнь. Когда двадцать лет назад со вздохом сбросил с плеч институтскую маету, ему казалось, что непременно будет не сегодня-завтра большим начальником, знаменитым инженером, однако вперед вырывались другие. Он ходил в простых заводских инженерах. В ранней молодости мечтал, что женой у него станет красавица - блеску добавится ему. Он настойчиво знакомился, выбирал очень красивых девушек, играл роль удачника и весельчака, на последние деньги покупал им подарки, катал на такси, но девушки замуж почему-то выходили за других.

Лоскутов все же женился. Не то чтобы Татьяна была не красивой, дурнушкой, но Лоскутов как бы сказал себе - пойдет, бывает и хуже.

Татьяна была худощавой, молчаливой, покладистой. Через несколько месяцев поняла, что Николай ее не любит, - плакала, но тайком.

Пошли дети, - родилось двое сыновей. Лоскутову хотелось, чтобы сыновья были умными, удачливыми. Однако старший, Петр, после девятого класса бросил школу и целыми днями сидел дома, через наушники слушал "металл". Младший, любимец родителей, Миша, неожиданно стал получать вместо привычных для него пятерок тройки и даже двойки; отцу приходилось строго разговаривать с сыном.

Однажды Лоскутов понял, что невзлюбил свою жизнь. Тихо тлел в своем раздражении и бессилии перед жизнью, судьбой. Порой он воспринимал свое существование как нечто чужеродное для себя, как упрямого, хитрого врага, который задумал что-то неладное, гадкое.

Но вчера вечером произошло нечто невероятное.

2

Утром Лоскутов встал по обыкновению в половине седьмого на работу. Татьяна сготовила скорый завтрак. Вчетвером сели за стол.

- Не чавкай! - сказал отец Мише.

- Я, папа, не чавкаю, - обиделся сын; склонил голову и поджал губы.

- Еще поговори мне!

- Коля, тебе подлить чаю: я подогрела? - предложила Татьяна, отвлекая мужа.

- Подлей, - угрюмо отозвался он. Шумно хлебнул из стакана свежего чая, - неожиданно сморщился и выругался. - П-почему не предупредила, что горячо?!

- Думала, ты понял. - У Татьяны покраснели веки.

- А-а, черт вас всех побрал бы!

Лоскутов вышел из-за стола и хлопнул за собой дверью.

- Мам, почему папка у нас такой дурак? - спросил Петр.

- Молчи, - вздохнула мать.

Лоскутов с трудом забрался в трамвай, - отовсюду напирали люди, протискиваясь, прорываясь к выходу.

- Полегче, уважаемый! - сердито сказал Лоскутов пробиравшемуся в середину вагона пожилому мужчине.

- Не шипите, - добродушно улыбнулся мужчина. - В тесноте, да не в обиде.

Но незлобивый ответ почему-то не понравился Лоскутову, и ему хотелось сказать что-нибудь колкое и дерзкое; однако мужчина оказался довольно проворным и уже продвинулся далеко вперед.

На работе Лоскутов одной своей сотруднице заметил, что у нее не совсем удачный цвет лица, хотя этого можно было не говорить. Другой нечаянно напомнил о ее годах, и женщина ушла плакать в другую комнату. Даже нагрубил начальнику, который в столовой пристроился в очередь не в конец, а к своему стоявшему впереди товарищу.

- Вы не хотите ли, Анатолий Иванович, встать за мной? - умышлено громко сказал ему Лоскутов. Но начальник, покраснев, притворился, что не расслышал. - Почему мы должны подолгу стоять, а он лезет вперед? - обратился Лоскутов к соседу по очереди, - но человек промолчал, поведя плечом.