Вытянул руку и положил ее на плечо инженера:
- Небольсин, вы сделаете это?
- Я теперь все сделаю, - ответил ему путеец.
Полковник вынул из кармана пропуск - точно такой же, какой Аркадий Константинович когда-то доставал в Мурманске для своего покойного брата. Это был пропуск "на право вхождения в Советскую Рабоче-Крестьянскую Россию".
- Спрячьте его поглубже, - посоветовал Сыромятев. - На нашей стороне вас проводит мой верный человек, а это пригодится на всякий случай, во избежание недоразумений на стороне большевистской. Вас с этой бумажкой никто пальцем не тронет!
Небольсин поднялся, стукнувшись о низкий потолок.
- Полковник, зачем все-таки вы меня позвали?
- Только за этим.
- Только за этим?
- Да. Ну, и притом никогда не вредно начинать долгий опасный день с хорошего английского завтрака. Итак, я жду ответа от товарища Спиридонова. Или пан или пропал! Прощайте...
Дорога через фронт оказалась совсем нетрудной: в поддень Небольсин уже ступил на улицы Петрозаводска...
* * *
Спиридонов говорил так:
- Измазался в нашей крови, а теперь... Я ведь знаю, чего он хочет от меня добиться: чтобы мы его приняли обратно в нашу армию. И совесть, видать, пошаливает... Впрочем, - спросил Иван Дмитриевич, - как он хоть, дьявол, выглядит?
- Хорошо.
- Ему, сукину сыну, конечно, хорошо...
- Он говорит, что время злобы прошло.
- И началось отчаяние? Я его понимаю. Как же! Пошел он... просто материться не хочется. Теперь мы сами с усами. И без него справимся...
- Иван Дмитриевич, - возразил Небольсин, - не надо забывать, что семнадцать человек, прошедших через каторгу, будут ждать. И - мучиться! Они же твои бойцы, ты их не оставишь...
Спиридонов горько улыбнулся:
- Вот видишь, инженер, какой он хитрый, этот бес Сыромятев! Ведь он знает, что ради своих я с самим чертом пойду на любовное свидание. Да, поддел он меня на крючок... Ну до чего же ловкий мужик!
За окнами зеленел Петрозаводск, весь в цветении садов, и было так отрадно ощущать покой бытия. Всё! Теперь он дома. В этот день они многое обговорили, о многом переспорили. Это был хороший день - для Небольсина, и для Спиридонова - тоже. Аркадий Константинович уяснил свое положение на стороне большевиков, Спиридонов же получил инженера на магистрали, который его никогда не подведет... И магистраль знает отлично!
- А куда мне теперь? - спросил Небольсин.
- Нам от тебя, - отвечал Спиридонов, - не требуется ни стрельбы, ни пафоса. Езжай на депо, там рабочие складывают бронепоезд. Инженеры там больше саботажники. Тянут! Спецов мало... Но есть слесаря, сормовские и обуховские, которые давно из Мурманска, еще при Ветлинском, удрали. Они тебя знают. Вот ты с ними сцепись в одну шестеренку и - давай, Константиныч, давай как можно скорее... Нам "бепо" во как, позарез, нужны!
Потом, когда прощались, Спиридонов задержал Небольсина.
- Я понимаю, - сказал он, потупясь, - тебе после Печенги и подкормиться бы не мешало. Да уж ты извини, брат, у нас ничего нету... Вот погоди до осени. Картошка вырастет, опять же сады уберут... Как-нибудь выкрутимся - не подохнем!
Небольсин пожал ему руку:
- Знаешь, Спиридонов, не городи ерунды. Мне ведь известно, что у вас ничего нет. И не за хлебом я пришел к вам...
Он стал налаживать на заводе бронирование платформ, годных для установки орудий. Пришлось кое-что почитать: не все было ему знакомо. Он вспоминал французский бронепоезд, который прорывался по Мурманке до самой Званки. Эдакая лавина брони и литых колпаков, не знающих преград... Красный "бепо" получался неказистым, но хотелось придать ему особую мощь и жизнестойкость.
Потекли дни - трудные. В грохоте, в голоде, в огне.
Он не узнавал сам себя: Небольсин сильно изменился.
Глава двенадцатая
В канцелярии Миллера было пусто, только несчастный Юрьев американской бритвой точил карандаши для его превосходительства. Евгению Карловичу очень нравилось, как точит карандаши бывший председатель Мурманского совдепа. Юрьев был мрачен: это все, что ему осталось, - точить карандаши да подшивать входящие-исходящие с астрономическими номерами.
"Да, - признался он себе, - было же времечко... Только что портретов наших на улице не вешали, а так... Все было".
Вошел лейтенант Басалаго, вертя ключик на пальце.
- Здравствуй, Лешка! А тебе привет от Брамсона.
- Пошел он со своими приветами, монархист кривобокий... А впрочем, как он там поживает?
- Да ничего... Пишет, что с Ермолаевым служить можно. Не жалуется. Сейчас в Мурманске ведь тихо, а все начальство в Кеми, поближе к фронту. Знаешь, что я тебе скажу: может, это и хорошо, что мы из Мурманска удрали...
- Боишься, скнипа? - спросил Юрьев, язвительный.
- Я немного знаком с церковнославянским, - ответил Басалаго. - И за то, что ты меня окрестил гнидой, можешь получить оплеуху... Я не посмотрю, что ты где-то там боксировал!
Лейтенант воткнул ключ в несгораемый шкаф, тонко пропели внутри потаенные пружины. Открылась бронированная дверь, и Басалаго вынул оттуда святая святых - списки белогвардейцев и их семей, которые, в случае натиска большевиков, должны быть эвакуированы с севера в первую очередь.
- Не будем ссориться, Лешка, - сказал примирительно. - Нас с тобой большевики на одном сучке вешать будут.
- Ты меня плохо ценишь, - с гордостью возразил Юрьев. - Меня Ленин сам Ленин! - поставил вне закона. Меня повесят на верхнем сучке, а тебя где-нибудь в низу елки. И ты будешь задевать землю ногами, обутыми в лакированные американские "джимми".
- Хороший у тебя юмор, Юрьев, - ответил Басалаго, садясь со списками к столу. - Просто душа радуется, как послушаешь.
Замолчали. Юрьев чинил карандаши. Басалаго листал списки беженцев, помеченные грифом "Секретно, для служ. пользования". Проснулась за окном муха и стала жужжать.
- Смотри-ка ты, а? - удивился Басалаго. - Ванька Кладов тоже в эти списки, подлец, затесался. Кому-то, видать, крепко в лапу сунул, чтобы обеспечить себя каюткой до Европы...
- Вычеркни его, - хмуро подсказал Юрьев. - Пусть и он на нашей праздничной елке болтается. Шкура поганая!
- Вычеркиваю, - рассудил Басалаго. - В самом деле, по Ваньке давно веревка плачет... даже английская!
Внезапно кровь отхлынула от смуглого лица Басалаго, он закусил коричневую губу и откинулся на спинку стула. Юрьев заметил волнение лейтенанта и подошел к нему.
- Не лезь! - крикнул Басалаго, закрывая списки ладонью. - Тебя это не касается... Иди чини карандаши свои!
Но дошлый Юрьев все-таки успел заметить, что красными чернилами лейтенант уже вычеркнул из списков княгиню Глафиру Вадбольскую с ее маленькой дочерью.
- Ты не имеешь права этого делать, - заметил Юрьев, возвращаясь за свой стол и берясь за бритву.
- Имею... я имею, - нервно произнес Басалаго.
- По какому же праву?
- По праву... любви! - отозвался Басалаго. - Лешка! Поверь, я люблю эту женщину... С первого взгляда! Навеки...
- Ты ненормальный, - сказал ему Юрьев. - Эта дамочка тебя и на порог не пустит. Говорят, у нее муж был крупная шишка в армии Краснова, и теперь она овдовела. И найдет для себя кобеля получше тебя... Что ей взять-то с лейтенанта?
- Лешка, ты циник... Заткнись!
- Хорошо. Я буду молчать.
- Ты меня плохо еще знаешь, - снова заговорил Басалаго. - Я пришел на Мурман, где все качалось. Я выправил положение громадного края и повернул его.
- Повернул я! - сказал Юрьев.
- Врешь! Именно я повернул Мурман в сторону союзнической ориентации. Я могу сделать все, что пожелаю. И этой бесподобной женщины я добьюсь, чего бы мне это ни стоило.
- Валяй, - ответил Юрьев спокойно. - Только, по-моему, это подло: вычеркнуть имя любимой женщины из списков, чтобы ее сожрали потом большевики. Хороша у тебя любовь, лейтенант!
- Я имею право на это. А как ты думал? Она уедет, а я останусь? Потом ищи ветра в поле... мир широк! Нет, она уедет отсюда с последним эшелоном. Только так. И не в Европу, где от русских скоро тошно станет, а в Америку... туда что-то немного я вижу охотников: далековато от России!