Вдруг раздался громкий возглас, покрывший все звуки:
- А! Это вы? Ах вы...
И вслед за тем в воздухе отчетливо раздалось площадное ругательство. Все сразу услыхали его и на секунду замолчали, отыскивая глазами того, кто обругал их. В эту секунду были слышны только тяжелые вздохи машины да скрип рулевых цепей...
- Это кто лается? -спросил Кононов, нахмурив брови...
- Эх! Не можем не безобразить! - сокрушенно вздыхая, произнес Резников.
Лица купцов отражали тревогу, любопытство, удивление, укоризну, и все люди как-то бестолково замялись. Только один Яков Тарасович был спокоен и даже как будто доволен происшедшим. Поднявшись на носки, он смотрел, вытянув шею, куда-то на конец стола, и глазки его странно блестели, точно там он видел что-то приятное для себя.
- Гордеев!.. - тихо сказал Иона Юшков. И все головы поворотились, куда смотрел Яков Маякин.
Там, упираясь руками в стол, стоял Фома. Оскалив зубы, он молча оглядывал купечество горящими, широко раскрытыми глазами. Нижняя челюсть у него тряслась, плечи вздрагивали, и пальцы рук, крепко вцепившись в край стола, судорожно царапали скатерть. При, виде его по-волчьи злого лица и этой гневной позы купечество вновь замолчало на секунду.
- Что вытаращили зенки? -спросил Фома и вновь сопроводил вопрос свой крепким ругательством.
- Упился! -качнув головой, сказал Бобров.
- И зачем его пригласили? -тихо шептал Резников.
- Фома Игнатьевич! - степенно заговорил Кононов. -Безобразить не надо... Ежели... тово... голова кружится- поди, брат, тихо, мирно в каюту и -ляг! Ляг, милый, и...
- Цыц, ты! - зарычал Фома, поводя на него глазами. -Не смей со мной говорить! Я не пьян -я всех трезвее здесь! Понял?
- Да ты погоди-ка, душа, - тебя кто звал сюда? - покраснев от обиды, спросил Кононов.
- Это я его привел! - раздался голос Маякина.
- А! Ну, тогда -конечно!.. Извините, Фома Игнатьевич... Но как ты его, Яков, привел... тебе его и укротить надо... А то - нехорошо...
Фома молчал и улыбался. И купцы молчали, глядя на него.
.- Эх, Фомка! -заговорил Маякин. -Опять ты позоришь старость мою...
- Папаша крестный! - оскаливая зубы, сказал Фома. -Я еще ничего не сделал, значит, рано мне рацеи читать... Я не пьян, - я не пил, а всё слушал... Господа купцы! Позвольте мне речь держать? Вот уважаемый вами мой крестный говорил... а теперь крестника послушайте...
- Какие речи? -сказал Резников. -Зачем разговоры? Сошлись повеселиться...
- Нет уж, ты оставь, Фома Игнатьевич...
- Лучше выпей чего-нибудь...
- Выпьем -ко! Ах, Фома... славного ты отца сын!
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, всё улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
- Лестью да лаской вы мне теперь рта не замажете! -сказал он твердо и с угрозой. -Будете слушать или нет, а я говорить буду... Выгнать здесь меня некуда...
Он качнул головой и, приподняв плечи, объявил спокойно:
- Но ежели кто пальцем тронет -убью! Клянусь господом богом- сколько смогу - убью!
Толпа людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шёпот. Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми...
- Ну, говорилось тут, что вы это жизнь делали... что вы сделали самое настоящее и верное...
Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли... Купечество молчало, всё плотнее прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал:
- Насчет чего он? А? П -по писанию, али от ума?
- О, с -сволочи! - воскликнул Гордеев, качая головой. - Что вы сделали? Не жизнь вы сделали - тюрьму... Не порядок вы устроили - цепи на человека выковали... Душно, тесно, повернуться негде живой душе... Погибает человек!.. Душегубы вы... Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?
- Это что же такое? - воскликнул Резников, негодовании и гневе всплескивая руками. -Я таких речей слышать не могу...
- Гордеев! - закричал Бобров. - Смотри - ты говоришь неладно...
- За такие речи ой-ой-ой! -внушительно сказал Зубов.
- Цыц! -взревел Фома, и глаза у него налились кровью. -Захрюкали...
- Господа! -зазвучал, как скрип подпилка по железу, спокойно-зловещий голос Маякина .- Покорнейше прошу - не препятствуйте! Пусть полает, - пусть его потешится!.. От его слов вы не изломитесь...
- Ну, нет, покорно благодарю! - крикнул Юшков. А рядом с Фомой стоял Смолин и шептал ему в ухо:
- Перестань, голубчик! Что ты, с ума сошел?
- Пошел прочь! - твердо сказал Фома, блеснув на него гневными глазами. -Иди вон к Маякину, лижи его, авось кусок перепадет!
Смолин свистнул сквозь зубы и отошел в сторону. И купечество один за другим стало расходиться по пароходу. Это еще более раздражило Фому: он хотел бы приковать их к месту своими словами и - не находил в себе таких сильных слов.
- Вы сделали жизнь? -крикнул он. -Кто вы? Мошенники, грабители...
Несколько человек обернулось к Фоме, точно он их позвал.
- Кононов! Скоро тебя за девочку судить будут? В каторгу осудят, -прощай, Илья! Напрасно пароходы строишь... В Сибирь на казенном повезут...
Кононов опустился на стул; лицо его налилось кровью, и он молча погрозил кулаком. Потом > хрипло сказал:
- Ладно... хорошо... я этого не -е забуду...
Фома увидел его искаженное лицо с трясущимися губами и понял, каким оружием и сильнее всего он ударит этих людей.
- Строители жизни! Гущин -подаешь ли милостыню племяшам -то? Подавай хоть по копейке в день -немало украл ты у них... Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела - сыну бы отдал... всё равно, он теперь с другой твоей шашни завел... А ты не знал? Эх, свинья толстая... А ты. Луп, - открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки... Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?
Фома говорил, прерывая речь свою хохотом, и видел, что слова его хорошо действуют на этих людей. Прежде, когда он держал речь ко всем им, они отвертывались от него, отходили в сторону, собирались в группы и издали смотрели на своего обличителя презрительными и злыми глазами. Он видел улыбки на их лицах, он чувствовал в каждом их движении что-то пренебрежительное и понимал, что слова его хотя и злят их, но не задевают так глубоко, как бы ему хотелось. Всё это охлаждало его гнев, и уже в нем зарождалось горькое сознание неудачи своего нападения на них... Но как только он заговорил о каждом отдельно, - отношение слушателей к нему быстро и резко изменилось.
Когда Кононов грузно сел на стул, точно не выдержав тяжести суровых слов Фомы, - Фома заметил, что на лицах некоторых из купцов мелькнули едкие и злые улыбки. Он услышал чей-то одобрительный и удивленный шёпот:
- Вот - здо -орово!
Этот шёпот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех, кто попадался ему на глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.
Раздавались протестующие восклицания, но негромкие, краткие, и каждый раз, когда Фома выкрикивал чье-либо имя, - все молчали и слушали и злорадно, искоса поглядывали в сторону обличаемого товарища.
Бобров смущенно смеялся, но его маленькие глазки сверлили Фому, как буравчики. А Луп Резников, взмахивая руками, неуклюже подпрыгивал и, задыхаясь, говорил:
- Будьте свидетелями... Я этого не прощу! Я - к мировому... Что такое? - и вдруг тонким голосом завизжал, протянув к Фоме руки: -Связать его!.