— Вышло, — угрюмо отвечает лейтенант Хеллот, зажимая под мышкой шлем. — От Матфея глава третья, стих одиннадцатый.

— Как? — Чей-то голос за его спиной. — Она еще верит в рождественское евангелие? Или это ты веришь в непорочное зачатие? Нет, Хеллот, так не пойдет. Хочешь с нами лосося в воскресенье отведать, сам сперва отнерестись. Да хорошенько пройдись бороной перед посевом.

Но дверь уже захлопнулась. Лейтенант Хеллот вышел из барака, вышел из зоны барачных острот на свежий воздух, наполненный ревом реактивных двигателей. Отличная летная погода, высокое небо, ясно, сухо и по-прежнему нежарко. Молодой капрал вывел «Гусыню» из ангара. Алфик, ломая напряжение в паху, бежит трусцой к ожившей машине.

Первое воскресенье июня. Цвет надежды светло-зеленый, и почки вот-вот распустятся. Солнце в зените, лес в розовом сиянии. Линда Хюсэен и Алфик Хеллот сидят в шезлонгах в саду перед домом учительницы Хюсэен в Олсборге. Алфик впервые побывал в ее обители. В жизни он не видел ничего подобного. Оригинальная графика и стильная мебель только вызывают в нем отпор. Но он держит себя в руках. Больше всего поражают его изречения. Они везде — вышиты на диванных подушках, написаны на бумажках, налепленных на выключатели и солонки, выведены тушью на голенищах резиновых сапог. И хотя он уже слышал подробные рассказы о «Дворце Хюсэ», его все же шокирует фотоальбом с иллюстрациями уровня жизни семейства Хюсэ, которые к тому же сопровождаются пояснениями вроде: «Мы тогда жили в Ницце». В Ницце! Почему непременно в Ницце? Или ее манера говорить: «Touch wood!» Почему не сказать просто: «Постучи по дереву!»?

Алфу Хеллоту многое невдомек, даже после того, как фотоальбом, закрываясь, примирительно выключает прошлое. Алф Хеллот задает вопросы только себе, больше никому, и Линда не исключение. Он не торопится выложить, что у него на уме. Он научился молчать. Сидит на солнце рядом с Линдой Хюсэен, чувствуя тепло. На нем безупречно чистая форма без кителя, рукава аккуратно подвернуты, конец галстука засунут внутрь между второй и третьей пуговицами рубашки. Сидя возле Линды Хюсэен, он чувствует, как в воздухе вокруг них, между ними разливается тепло. Это весна, это лето вдруг, одним могучим прыжком настигло их. Ошеломленные, сидят они перед белым деревянным домом, глядя, как распускается листва кругом, как мышиные ушки почек разом превращаются в зеленые слоновьи уши, как раскрываются цветы, откровенно являя всему свету свои органы размножения. Алфик Хеллот расстегнул воротник. Ослабил галстук. Посидев так, снимает рубашку и майку. Встает с шезлонга, растягивается во весь рост на земле. Молодая трава упирается, встречая его тело, приподнимает в своем росте и покачивает Алфика на зеленом ложе.

В соседнем доме выставляют зимние рамы. В прошлогодней траве потрескивает огонь, пахнет горящим хворостом. Линда по-прежнему сидит в шезлонге. Расстегивает верхнюю пуговицу блузки. Закрыв глаза, обращает к солнцу слепую маску лица.

— Теперь можно, — считает Алф Хеллот. — Вполне можно лежать на траве.

— Не боясь простуды?

Линда, в юбке, соскальзывает с шезлонга и садится на землю, поджав ноги. Меняя положение, натягивает юбку на колени.

У нее припасен шерстяной плед, и она расстилает его на траве. Алфик Хеллот — кожа белая, как сметана, — переворачивается на живот и подпирает голову ладонями, уткнув локти в землю. Линда нерешительно принимает ту же позу.

Алфик чувствует, как солнечные лучи выводят свои горячие письмена на его спине; Линде они щекочут икры. Двое лежат рядышком на животе, ветер шумит, сердца колотятся о землю, время остановилось. Алфик боком придвигается к ней, прижимается вплотную. Высвободив одну руку, кладет на нее.

— Они нас видят! Соседи!

Линда говорит это, не шевелясь, говорит тихо, в землю. Она лежит на животе, положив голову на скрещенные руки.

А хоть бы и весь мир видел! Но Алфик поворачивается, смотрит на соседний дом. Тряхнув головой, смотрит опять. И еще раз. Точно: видят.

— Зато мы их не видим, — шепчет он, наклонясь над ее ухом.

Линда вздрагивает, потом тоже поворачивается, чтобы проверить. Подперев голову ладонью, смотрит, моргает и не видит. Соседний дом пропал. Белый соседский дом канул в зеленую чашу листвы. Пока они с Алфиком лежали на животе, раскрылись почки берез. Березы окружают их плотным кольцом, замыкая Линду и Алфа в трепещущей зеленой беседке.

Никто их не видит. Око всевышнего над макушками деревьев — серо-голубое, без зрачка. Линда вздыхает, зная, что сейчас должно произойти. И она открывается ему. Линда Хюсэен отдается, отдает все, что есть. Алфик в объятиях бури, Линда с ним, Линда над ним, Линда всюду. Напряжение, которым зарядила их зима, не просто искрит — искры родили пламя, оно сжигает их, пламя, летящее по той же извечной орбите, что и солнце над ними, пламя, в котором сгорают строгие ритмы суток. Ночью и днем, вечером и утром Алфик и Линда сливаются в сплошной блистающей волне. Они сталкиваются, взмывают вверх и падают вниз, снова и снова, день за днем, на бесконечной небесной орбите солнца и тела.

В Иванов день учительница Линда Хюсэен и лейтенант Алф Хеллот, оба прож. в Молсэльве, празднуют помолвку. О последовавшей сравнительно скоро скромной свадьбе следует сказать, что я, увы, не был приглашен в шаферы; тем не менее могу засвидетельствовать, что были соблюдены подобающие религиозные формы и что Алф Хеллот при обручении подарил своей избраннице тонкое гладкое кольцо с надписью, а Линда преподнесла суженому антикварное издание «Лапландского путешествия» Линнея с написанным на титульном листе стихом — кого бы вы думали? — Элиаса Бликса, псаломника и министра по делам церкви, уроженца Гильдескола, губерния Нурдланд. Речь идет о пятой строфе псалма «С Иисусом в путь отправлюсь», который звучит так:

Все лето и всю осень эта строфа будит отзвук в мыслях Линды Хюсэен Хеллот. Будит отзвук? Мягко сказано: его слова повергают ее в смятение. Псаломник знал не только свое «отченаш». Стих оказался с двойным дном, и то, что она увидела под вторым дном, испугало Линду X. Хеллот: небесное блаженство и земное счастье суть одно и то же. Собственные ее мысли никак не согласуются с сентенциями военного священника: по старой традиции, невеста — душа, а жених — Христос, возлюбленный. Атмосфера являет нам искаженную картину неба; в то же время без нее не было бы жизни на земле.

Нет. Линда не понимает. Вот она вновь на авиабазе. Нетвердыми шагами спускается с барачного крыльца после прощального поцелуя. Он обращается в лед, едва она выходит из барака, и застывает на губах, превращая все лицо в искривленную маску, отображающую ее черные грехи. Впервые Линда побывала на квартире Алфика в военном городке. Барачный интерьер, насмешливый взгляд дежурного, когда она входила в ворота под руку с лейтенантом Хеллотом, все убожество скудного мужского мира шокируют ее.

Когда Линда вообще думала о воинской жизни, она представлялась ей в духе читанных во французском лицее классиков, например Монтеня, утверждающего в своих эссе, что нет профессии краше военной. «Сие занятие благородно, — считает автор, — ибо отвага есть высшая и самая блестящая добродетель, и оно почетно, ибо нет более полезного, естественного и здравого стремления, нежели стремление оборонять величие и мир своего отечества. Жить в кругу столь многих благородных и энергичных молодых людей — благо, повседневное зрелище трагических событий, простой и вольный дух общения, подобающая мужчинам естественная жизнь, многообразие действий, бодрые звуки барабанов и труб, радующие и согревающие душу и слух, почетность профессии, даже сами трудности и суровые условия приумножают радость…»