И впервые Линда Хюсэен узнает о слухах. Слухах, которые ходят не первый год. На всех базах ВВС к северу от полярного круга только об этом и говорят. Один из пилотов эскадрильи 333 уверяет даже, будто своими глазами видел то, что послужило поводом для слухов. Будто бы он видел, только не стал об этом докладывать, черный самолет без опознавательных знаков, с огромным размахом крыльев. Машина летела со скоростью 0,5–0,6 М на высоте 15 тысяч метров, потом вдруг пошла круто вверх, в стратосферу, словно притянутая действующей в пустоте неведомой силой.
В своем хождении по кругу через дежурки, бараки и офицерские столовые слухи о Черной Даме, как прозвали загадочное нечто, обрастали фантастическими толкованиями. Соответственно проценту алкоголя в крови Черная Дама оказывалась когда спутником, когда самолетом-шпионом. Советский или американский? Друг или недруг? Атмосферное явление? Гости с чужих планет? Летающая тарелка? Зеленые человечки с Марса? Эскадрилья ангелов из рая? Или просто-напросто чья-то невзорвавшаяся ракета?
Эротический инстинкт Алфа Хеллота выражается не менее загадочной баллистической кривой. Он выступает в роли разносчика слухов. Немногие достоверные сведения о Черной Даме, чего уж там скрывать, получены Алфиком от меня. Ими он тоже делится с Линдой Хюсэен. Экраны многих радиолокационных станций пересекала крупная яркая цель. Целый ряд операторов независимо друг от друга засекали ее высотомером. Выше всех известных рекордов высоты. И тут же пропадает. Черная Дама.
Линда Хюсэен встревожена. Вдруг молодой лейтенант ВВС выдает ей военные тайны. Она перебивает его, просит не продолжать, устанавливает пределы интимности.
— That's not my cup of tea, — говорит она, подавая Алфику руку, когда они прощаются перед ее домом в Олсборге. — Это не моя стихия.
Нет так нет. Но Алфик не волен менять орбиту. Он садится в машину и едет к себе на базу. На другое утро холод сгустился еще на один градус и, сухой и белый, сыплется со звоном на мерзлую землю. Легкий флер сверкающих кристалликов устилает ее, хороня под строгим белым пологом всякие чувства и всякую жизнь. Линда Хюсэен и Алфик по-прежнему часто видятся — на людях, с учительницей музыки в роли дуэньи. Но не сближаются друг с другом, напротив. Мороз набирает силу, ударами невидимого молота гонит вниз красные столбики термометров. С каждым новым морозным днем из красочной гаммы света выпадает еще один теплый оттенок, и под конец лишь призрачный неон противостоит мраку на гранях между белой землей и черным небом. Если не считать зыбкого свечения и снега, безраздельно царит темнота, высокий безбрежный мрак, и всякий намек на рассвет тотчас тонет в этой безбрежности. Мороз вонзил могучий коготь в землю и принуждает людей замыкаться в домах, замыкаться в себе. Все белее и злее, мороз над всем краем раскрывает свою пасть, сверкая белыми зубами. И кусает. Кусает скулы, кусает кончики пальцев сквозь кожу перчаток, острыми клыками пронзает толстую юфть башмаков.
В тусклом полуденном свете мелким и быстрым шагом возвращается из столовой Алфик Хеллот. Снег поскрипывает под каблуками. Выдох сгущается в пар. Клубы белой морозной дымки у рта — и летучие черные тени на снегу, тающие в свете фонарей на дорожках военного городка. Алф Хеллот топчется по кругу в четырех стенах своей комнаты и вокруг собственной оси и замечает, как от стужи и сухого воздуха растет заряд статического электричества. Напряжение вокруг него, меж ним самим и окружающим миром так велико, что к чему ни прикоснись — проскакивают искры. И сам он искрит, стоит его задеть. Но Линда Хюсэен остается холодной, как ни полны электричеством их рукопожатия.
Приходят зимние бураны. Снег не падает с неба, как в других местах. Его несет ветер, с воем несет вдоль земли вихрь за вихрем, сбивает в кучи, вздымает с крыш искристыми белыми факелами.
Но настает день, когда вновь появляется солнце. Его чуть видно у самого горизонта. Учительница Хюсэен и лейтенант Хеллот ходят вдвоем на лыжах. Кто-то пробует расплавить паяльной лампой литье промерзшей земли. Гигантская рука регулирует подачу газа, и первые лучи высекают искры на горизонте. Тут же они пропадают. Солнце выглянуло, но не поднялось в небо. Лишь полежало — красное, тусклое, — качаясь на белом окоеме, и закатилось. Лицо Алфа Хеллота вылеплено из серого хлеба. Солнце выглядывает опять и намазывает его теплым медом. И когда Алфик с Линдой встречаются теперь на воздухе, их лица больше не напряжены и не перекошены стужей. Потому что солнце уже светит долго, яро, ослепительно, бушует в небе высоко над землей. И снег тает, съеживается, растворяется в прозрачном воздухе, испаряется, течет стремительными струями. Мороз угрюмо отступает в свои эмпиреи, понемногу обнажая первые клочки земли внизу. Открывает дороги между домами, освобождает скалы, отпускает бесснежные болота, зеркало озер.
А затем все останавливается, замирает. Больше ничего не происходит. Земля показалась, но не раскрылась. Лежит темная и холодная. Май приходит, и май уходит, такой же безучастный и неприступный. Каменное небо, сумрак и растопыренные ветви голых деревьев над серыми космами прошлогодней травы.
Для Линды Хюсэен эта оцепенелая, застойная весна исполнена долгой и нездоровой внутренней борьбы между христиански чистой душой зимней поры и одолевающими ее жаркими страстями. Хотя она ничуть не сомневается. Она встретила своего избранника. Имя его Алф Хеллот. Она будет любить его душой и телом. Желание сжигает ее плоть, испепеляет всякую разумную мысль, пожирает дни ее и ночи, бросает в жар и пот, холод и дрожь. Но Линда Хюсэен держится стойко. Кроме священника, которому она исповедуется, никто не ведает, что происходит в ее душе. Своей характерной семенящей поступью (которая, как выясняется, есть плод первых в уезде Молсэльв каблуков-шпилек) приходит она в класс толковать о пестиках и тычинках, без труда поддерживает дисциплину и так же легко (чтобы не поцарапать деревянные полы и не зацепиться за решетки на лестнице) семенит в учительскую, где невозмутимо беседует с коллегами, однако снова и снова про себя возмущается тем, что они едят фрукты — скажем, апельсины — руками, вместо того чтобы пользоваться ножом и вилкой. Это шокирует Линду Хюсэен. Но она сдерживается. Она владеет собой.
Что до Алфика Хеллота, то он сходит с ума. И наверно, впрямь помешался бы, не будь радикальных способов снимать напряжение. Ночью видит эротические сны, но днем обороняется от наваждения напряженнейшей тренировкой. Готовится к первенству страны по военному пятиборью, чтобы защитить чемпионское звание. Бросает свою «Гусыню» (более или менее ласковое прозвище «Тандерджета») в такие пике, что перегрузки плющат его на сиденье, выжимая все мысли о Линде из головы, всю силу и потенцию — из тела. В бане нагоняет такую жару, что товарищи по службе остерегают: быть ему не способным к размножению на месяцы и годы вперед. Колосники соперничают красным цветом со столбиком термометра, который подбирается к ста градусам Цельсия, с потолка из досок капает смола. А Хеллот берет шланг и поливает печь водой, долго поливает, снова и снова, пока парне начинает душить его за горло, а остальных гонит под холодный душ. Один Алфик продолжает сидеть в парилке, опаляя себе волосы, сжигая лицо, туманя глаза; под мышками, в паху, под коленями вздуваются волдыри, все тело покрывается бело-розовым мраморным узором. Только теперь Алфик Хеллот слезает с верхнего полка. На душ и не смотрит. Не замечает и тридцатиградусный мороз, ныряя нагишом в снег на дворе. Но глаза Линды Хюсэен волнуют его, и голос задевает самое чувствительное место, когда назавтра они встречаются и чистый взгляд ее сталкивается с его взглядом и она говорит, почти неслышно, выталкивает языком через губы изо рта все то же «нет, нет».
— Ну как? — спрашивают товарищи утром на предполетном инструктаже. — Вышло что-нибудь? Смягчилась — хоть на хлеб намазывай?
— Взошел хлеб, как в печь ты его поставил?
— Не опал после выпечки?
И так далее в том же духе.