Евлахов поежился и с обреченным видом закрыл окно.

– Айда в кабинет, – сказал я и потащил его за собой.

В смежной комнате все стены от пола до потолка были заставлены книжными полками. А посредине находился письменный стол с пишущей машинкой. Я сел за стол, придвинул машинку поближе и заправил в нее чистый лист бумаги.

– Для простоты возьмем какую-нибудь сказку, – сказал я. – Какую бы тебе хотелось?

Он медлил. Видимо, мучительно пытался понять, что именно я от него хочу.

– Ну, роди уже что-нибудь. – Я начал подсказывать: – „Курочка Ряба", „Репка", „Машенька и Медведь"…

– „Колобок", – наконец проговорил он.

– Отлично! Пусть будет „Колобок"!

Я извлек из кармана „битловки" и, напялив их на нос, принялся барабанить по клавишам, словно джазист на фортепиано в ночном клубе:

„Кол Обок"

(краткий план романа)

В Англии, в графстве Девоншир, жила-была уважаемая аристократическая семья по фамилии Обок. Лорд Обок занимался благотворительной деятельностью, за что его все обожали. К несчастью, его супруга, леди Обок, была подвержена всевозможным неврозам. Лорд Обок мечтал о ребенке, однако она даже слышать ни о чем не желала. Она только и знала, что целые дни напролет просиживать за роялем в большом светлом зале с хрустальной люстрой. Между супругами происходит одна душещипательная сцена за другой. Наконец-то, – о, чудо! – жене удалось наскрести по сусекам достаточно благоразумия, она освободилась от комплексов, стала воздерживаться от применения противозачаточных средств и зачала.

(Поместить подробное описание постельной сцены, предшествующей зачатию.)

Родился мальчик, и назвали его Кол.

Это был дивный ребенок с золотистой кожей, прекрасными рыжими локонами и абсолютным музыкальным слухом. Заботы о его воспитании были полностью переложены на гувернантку

Мальчик рос, его мать по-прежнему не отходила от рояля, и, поскольку мастерство ее казалось сомнительным, а Кол обладал абсолютным слухом, он завел у себя в комнате радио, чтобы заглушать звуки, доносящиеся из зала.

По радио передавали много всякой всячины: новости, пьесы, хитпарады. А время от времени крутили записи юной пианистки из Канады, провинция Соскочеван, которая побеждала в одном международном музыкальном конкурсе за другим.

Когда Кол вырос, он неожиданно спутался с совсем еще молоденькой торговкой кокаином и, вместо того, чтобы поступить в Кембридж или Оксфорд и достойно представлять там свою семью, подло сбежал из дома. Отец с матерью попытались вернуть беглеца, но не тут-то было: Кол пустился во все тяжкие.

Юная торговка окончательно вскружила ему голову, она втягивает его в одну кровавую заваруху за другой. С ними пытается расправиться Босс мафии, но они остаются невредимы. На них затевает охоту Скотланд-Ярд, однако и тут им удается выйти сухими из воды. Оказалось, что когда в детстве Кол часами просиживал у радио, он узнал много всяких полезных вещей, которые теперь спасали его от беды.

Наконец, на него положил глаз Интерпол. К этому времени Кол Обок полностью уверовал в собственную неуязвимость. Ведь он и от папы ушел, и от мамы ушел, и от Босса мафии ушел, и от Скотланд-Ярда ушел. „А от тебя, Интерпол, и подавно уйду". А тут еще с подачи инспектора, которому поручили его поимку, средства массовой информации повсюду раструбили о том, какие у него уникальные криминальные способности. Бони и Клайд – просто маленькие дети, играющие в пасочки, по сравнению с ним. Это его и сгубило. Он клюнул на приманку, и в завязавшейся перестрелке был убит агентами Интерпола. (Стремительно развивающееся действие, грохот выстрелов, захлебывающиеся голоса репортеров.)

Он лежит в луже собственной крови, а в его погружающемся в сумерки сознании звучит музыка пианистки из провинции Соскочеван. ‹В глубине души он не любил торговку наркотиками, он жил мечтой о пианистке.›

Прим. Откровение, заключенное в треугольные скобки, в роман не вводить. Но если об этом помнить в процессе написания, читатель что-то смутно почувствует, некие магические нити потянутся за грань повествования. Это сможет придать роману ощущение глубины.

Евлахов стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, и заглядывал мне через плечо. Я знал, что звуки печатной машинки способны вырвать его из состояния депрессии получше всяких транквилизаторов.

– Ну как? – Я снял очки и принялся тщательно их протирать.

– Обалдеть можно!

– Пользуясь тем же приемом нетрудно сконструировать что-нибудь и из нашей жизни. Хочешь, продемонстрирую?

– Итак понятно: ты осуществляешь функцию декодера.

– Функцию чего? – удивился я.

– Декодера: переводишь атрибуты одного литературного жанра в другой.

– Кстати, сказка необязательна. Можно видоизменять текст и в рамках одного жанра. Да так, что ни одна собака не подкопается.

Евлахов усиленно соображал. Видимо, прикидывал, насколько все это применимо к поэзии. Возможно, в первый момент его внутреннему взору открылись невиданные перспективы. Но он тут же отмахнулся от наваждения и разочарованно вздохнул.

– Ты хочешь сказать, что именно так сработаны все твои романы?

– М-м-м… я пользуюсь приемами куда более изощренными. Мое искусство сродни нейрохирургии, а я продемонстрировал тебе работу Джека-Потрошителя. Для наглядности.

– А что за психоделические выкрутасы в финале с этим читатель-чувствует-о-чем-умолчал-автор?

– О, это один из приемов, с помощью которых можно косить под мастера. А на самом-то деле ты производишь чемодан с двойным дном и потом наполняешь его всякой дребеденью. Вот если я напишу: „Вчера председатель ПЕН-клуба госпожа Момина выступила с сенсационным разоблачением одного известного занзибарского писателя!" Ты почувствуешь, что за этими словами что-то скрывается? Что это – лишь тончайший слой мазута на поверхности, а из глубины к нему поднимаются зловонные пузыри?

Евлахов напряг интуицию.

– Н-нет, – сказал он.

Было видно, что его слегка попустило.

– А „Вчера председатель ПЕН-клуба госпожа Момина выступила с разоблачением одного малоизвестного занзибарского писателя"?

– Ну… – Толька задумчиво покрутил у себя перед носом растопыренными пальцами. – Пожалуй…

Скотина!

– Вот видишь.

– Я исхожу из того, что в Занзибаре известных писателей нет, – пояснил свою позицию Евлахов. – А что это за госпожа Момина такая?

Кстати, именно Евлахов помог мне найти халтуру, благодаря которой я теперь свожу концы с концами.

Хотите узнать, чем я, грешный, зарабатываю себе на жизнь?

Не скажу.

А, впрочем, если вам интересно… Только Моминой не проболтайтесь:

Я пишу эротические романы под псевдонимом Гортензия Пучини.

Не приходилось читать?

Издательство „Роса".

Евлахов познакомил меня с будущим издателем. Это был огромный детина с лохматой бородой и руками скульптора. Он дал почитать мне текст трудового соглашения.

– Но ведь даже профессиональные машинистки получают больше, – возмутился я.

Это его ничуть не смутило.

– Так с тебя и спросу меньше, чем с машинистки. Никакого стиля не требуется. И литературного языка тоже. Всяких там прибамбасов: идеи, художественных средств. Побольше плоти и действия: одно большое влагалище, в которое ты окунаешь читателя на первой странице, а, выныривая, он уже видит слово: „Конец". Тебе даже позволительно делать опечатки – в отличие от машинисток. Только знай себе, гони объем.

Я потом набросился на Евлахова:

– Меня впутал в эту авантюру. Почему бы тебе самому не попробовать?

– Да я вроде, наоборот, как собака Павлова, сначала испытываю все на себе.

Выяснилось, что он тоже вкалывает на этой плантации: ваяет эротические романы под именем Грета Мерлоу.

Весь этот эротический бред величали в издательстве проектом. А само издательство – другими словами, литературный бордель „Роса" – находилось на Лермонтовской, в пяти минутах ходьбы от моего нынешнего дома.