С точки зрения логики абдукция — недостоверный метод, и значит нельзя с уверенностью утверждать, что вывод будет истинным, даже если истинны предпосылки. Например, мы можем начать с неожиданного результата и сформулировать отличное правило, объясняющее этот результат, но с тем же успехом можем и ошибиться. Вывод никогда не будет с неизбежностью следовать из посылок, более того выводов может быть несколько. Но абдукция и не обещает единственно правильного заключения. Все, что она дает, — это правдоподобная гипотеза, объясняющая, что могло бы быть причиной какого-то факта. Как метод исследования реальности, абдукция чуть надежнее гадания на кофейной гуще.

Во многих эпизодах Хаус имеет дело с двумя медицинскими казусами: один — на амбулаторном приеме; второй, вокруг которого строится эпизод, выбран за его сложность. Эти два типа случаев соответствуют двум типам абдукции, как их определяет Умберто Эко: сверхкодированной и недокодированной.[58] Пациенты, являющиеся в клинику без предварительной записи, требуют сверхкодированных абдукций — их случаи банальны и безынтересны. Пациент еще не успел удивиться, что его кожа оранжевого цвета, а Хаус уже знает почему. И знает не только это, как выясняется из их диалога в пилотном эпизоде:

Хаус начинает с первого результата: у человека оранжевая кожа. Если человек в огромных количествах поглощает морковку и поливитамины, его кожа окрасится в оранжевый цвет. Но никто не сказал человеку, что он поменял цвет кожи, а ведь он носит обручальное кольцо. Если бы у его жены был роман, это объяснило бы отсутствие интереса к мужу, — и в дальнейшем мы узнаем, что Хаус был прав.

Но гораздо больше интереса представляют случаи, которые Хаус выбирает сам и которые требуют недокодированной абдукции. После того как симптомы зафиксированы на доске, в игру вступает команда Хауса, члены которой один за другим предлагают варианты, объясняющие аномалию. Хаус записывает их, какие-то сразу же отвергаются как слишком неправдоподобные, другие — как несоответствующие какому-то из симптомов. Постепенно количество возможных диагнозов сокращается до нескольких, и их организуют в иерархическом порядке в соответствии со степенью правдоподобия и достоверности анализов. Этот цикл «абдукция — анализы — абдукция» повторяется до тех пор, пока на руках у команды не окажется верного диагноза. Хаус закрывает дело.

Однако построение последней недокодированной абдукции часто бывает невероятно сложным, и для решения загадки Хаус должен полагаться на свое фантастически богатое воображение. Тут Хаус, этот современный Шерлок Холмс, использует метафоры, позволяющие увидеть проблему свежим взглядом, например в эпизоде «Аутопсия» (2/2):

Так работает абдукция. После удаления опухоли ее симптомы остались. Но, если до операции от опухоли успел отделиться крошечный тромб-террорист, этот тромб может вызывать те же симптомы, что объясняет аномалию.[59]

Подчиненные Хауса слушают его с изумлением и недоверием. Они думают, что он безумен, — и они правы, и это тоже сближает его с Холмсом. Холмс, правда, в два раза безумнее — его разум раздвоен, как будто в нем живут два разных человека. Один из них кипит лихорадочной энергией и не знает покоя, пока не найдет все улики: «Вставайте, Уотсон, вставайте! — говорил он. — Игра началась. Ни слова. Одевайтесь, и едем».[60] Второй Холмс вял, апатичен, погружен в бездеятельное созерцание, словно спит с открытыми глазами. Уотсон так описывает эти состояния: «Его удивительный характер слагался из двух начал. Мне часто приходило в голову, что его потрясающая своей точностью проницательность родилась в борьбе с поэтической задумчивостью, составлявшей основную черту этого человека. Он постоянно переходил от полнейшей расслабленности к необычайной энергии».[61]

Поначалу Уотсон не до конца понимает, с чем связаны странные перемены в настроении Холмса, но постепенно узнает, что такое состояние транса, более подобающее зомби, чем человеку, — первейший шаг к распутыванию любого сложного дела. Изучив улики, Холмс возвращается в свою комнату на Бейкер-стрит и, утонув в кресле, музицирует либо застывает «не произнося ни слова и почти не шевелясь. В эти дни я подмечал такое мечтательное, такое отсутствующее выражение в его глазах, что заподозрил бы его в пристрастии к наркотикам, если бы размеренность и целомудренность его образа жизни не опровергала подобных мыслей».[62]

(Пирс определяет это предшествующее абдукции состояние как musement (что с некоторой натяжкой можно перевести как «чистая игра воображения». — Прим. пер.). После того как все улики собраны, детектив должен отойти в сторону, закрыть глаза и расслабиться. Там, в царстве фантазий, перед его мысленным взором вспыхивают безумные картины и схемы причинно-следственных связей. Разложив все результаты и все возможные гипотезы, он разбивает их на пары и выбирает из них самые гармоничные.[63])

Таков и Хаус — в нем тоже соединены две личности, хотя выраженные далеко не столь ярко, как у Холмса. Вот он стоит у исписанной диагнозами доски, искрит бешеной энергией, изводит Кадди, издевается над Кэмерон, Форманом и Чейзом, тычет в них своей тростью — и вдруг внезапно замолкает, удаляется в свой кабинет, расслабленно опускается в кресло и впадает в холмсовское состояние чистой игры воображения, дрейфуя в логическом беспамятстве под музыку Джона Генри Джайлса, как в эпизоде «Отказ от реанимации» (1/9). Эта сцена словно сошла со страниц «Союза рыжих»: «Весь вечер просидел он в кресле, вполне счастливый, слегка двигая длинными тонкими пальцами в такт музыке: его мягко улыбающееся лицо, его влажные, затуманенные глаза ничем не напоминали о Холмсе-ищейке, о безжалостном хитроумном Холмсе, преследователе бандитов».[64]

Переходя из одной ипостаси в другую, Холмс, как известно, искал поддержки в психостимуляторах. Хаус предпочитает викодин, отчасти потому, что лекарство снимает боль и дает ему возможность сосредоточиться на деталях дела, но так же из-за его эйфоризирующего и расслабляющего действия; другими словами, викодин благоприятствует игре воображения и помогает Хаусу справляться с недокодированными абдукциями.[65]