Даже Хауса, что бы он там ни говорил Уилсону и Форману, тревожит (а это совсем для него нехарактерно!) ответственность команды за смерть пациента. Он сам говорит девушке, что в ее смерти будут виноваты врачи. И отчаянно пытается понять причину ее смерти: «Где мы облажались? Что упустили? Мне нужно знать». Реакция Хауса кажется Форману неуместной, но мы видим, что его чувства выходят за пределы научного любопытства. Когда Уилсон уточняет: «Умерла от обычного стафилококка?», Хаус добавляет: «И еще от нескольких неверных решений». В начале эпизода обсуждались «неверные решения» пациентки, а сейчас за «неверные решения» несет ответственность и Хаус, который действительно чувствует что-то похожее на сожаление.

Однако в целом Хаус больше напоминает водителя, который, сбив человека, не проявляет никакого сожаления агента, если не видит в случившемся своей вины. Современный философ Маргарет Уокер пишет: независимо от нашего отношения к моральной удаче и ответственности агента, «одну вещь, я думаю, мы найдем как минимум неправильной, даже категорически неприемлемой — если агент будет вести себя как ни в чем не бывало».[37] Рассмотрим следующий пример неприемлемой реакции: «Да, это ужасно, кто-то пострадал, но я там оказался по чистой случайности, это все мое проклятое невезение. Я признаю свою небрежность (нечестность, трусость, оппортунизм и т. д.) и согласен, что эта маленькая оплошность заслуживает порицания. Но с вашей стороны было бы абсолютно несправедливо судить, не говоря уж о том, чтобы осуждать, меня за несчастливое стечение обстоятельств, которые я не мог контролировать, а с моей стороны позволить вам это было бы глупостью или чистым мазохизмом».[38]

Уокер показывает, что такая реакция нас бы разочаровала, возможно, даже шокировала, в зависимости от характера инцидента, и что, каким бы ни было участие агента в случившемся, «мы бы подумали, что с агентом что-то не в порядке и проблема гораздо серьезнее, чем его поступок».[39]

Когда Чейз в эпизоде «Ошибка» называет умершую мать двоих детей просто «пациентом» и уверяет Стейси: «Я банально поставил неверный диагноз. Но я делал все по учебнику. Я не мог знать, что так получится», Стейси, больничный юрист, предупреждает его, что такая реакция не вызовет сочувствия у комитета по этике, поскольку может создать впечатление, что Чейз не заботится о своих пациентах. Поскольку Чейз действительно допустил ошибку, Уильямс сказал бы, что его чувства ближе к раскаянию, чем к сожалению агента. Но, если бы женщина выжила, ошибка осталась бы маленькой оплошностью, а во всем остальном Чейз действительно делал все «по учебнику». Желание Чейза признать свою небрежность (незначительную), но нежелание нести ответственность за ее последствия (серьезные) очень напоминает приведенный Уокер пример.

Аналогично, еще до смерти пациентки, когда Хаус говорит Чейзу, что «женщина может умереть только потому, что ты поленился задать один простой вопрос», Чейз огрызается: «Нет, она может умереть потому, что мне повезло рассыпать ваш чертов викодин». Первоначально этой пациенткой должен был заниматься Форман, но капризный Хаус решил перепоручить ее Чейзу в виде наказания за его неловкость. Честно ли винить Чейза в том, что из-за несчастливого стечения обстоятельств женщина оказалась его пациенткой? Отвечай за нее Форман, у Чейза не было бы возможности ошибиться (такую удачу называют «удачей по обстоятельствам» (antecedent luck)).

Насколько интенсивным должно быть сожаление агента, чтобы не мешать врачам, регулярно принимающим решения, от которых зависят людские жизни? Такое чувство не должно парализовать их работу. Как говорит Хаус (о девушке, утратившей способность принимать решения, эпизод «Воспитание щенков»), «Чем была бы жизнь, не будь у нас возможности делать неправильный выбор?». Если органы пациента стремительно отказывают, а результаты анализов придут уже после его смерти, врачам приходится работать с имеющейся информацией, какой бы скудной она ни была, и принимать решение на свой страх и риск. Что делают врачи в «Хаусе», чтобы защититься от непомерного груза эмоций?

В третьем сезоне, в эпизоде «Недоумок» (3/15), Форман предлагает очень опасное, связанное с риском для жизни пациента лечение, и Хаус отвечает: «Именно поэтому Бог создал такие длинные формы информированного согласия на операцию». Речь идет о том, что врачи обязаны предоставить пациенту медицинскую информацию о лечении, которое ему собираются назначить, и получить его согласие в письменной форме. Если бы Хауса заботила моральная удача, он бы относился к формальностям более серьезно (в «Воспитании щенков» диагност проводит вскрытие еще до того, как Уилсон получил согласие родственников, в других эпизодах он угрозами и чуть ли не силой заставляет пациентов или их опекунов подписать согласие на операцию). Больше чем просто юридическая формальность, такие документы могут быть лучшей защитой врача от превратностей моральной удачи.

Философ Донна Дикенсон полагает, что к оформлению всех бумаг следует относиться серьезно не только потому, что это требование закона, а из соображений морального плана, поскольку «именно получение от пациента информированного согласия остановит движение вероятностной машины и тем самым закроет вопросы о моральной удаче и риске для врача».[40] Вероятность неблагоприятного результата лечения существует всегда, но врач все равно не может противостоять чувству вины или раскаяния в случае неудавшегося лечения. Информированное согласие, если оно получено надлежащим образом, переносит часть ответственности за возможную неудачу с врача на пациента (при условии, что последний осознает возможный риск и что врачи не допустят ошибку). Как пишет Дикенсон, «если информированный пациент согласился на лечение, с этической точки зрения вину за неблагоприятный исход этого лечения нельзя будет возложить на компетентного врача. Сознательно упрощая, можно сказать, что врач в такой ситуации окажется не плохим, а просто невезучим и будет испытывать сожаление, но не раскаяние или чувство вины».[41] Если это так, то, действительно, бланк информированного согласия может оказаться для него спасательным кругом.

Разумеется, акцент таким образом смещается с результатов на процедуру лечения. Хаус часто ссылается на итоги применения своих методов: раз больные выздоравливают, к нему не может быть никаких претензий. Это позиция результативиста («результаты поступка определяют, плох он или хорош»), или патерналиста («доктор решает, что лучше для пациента»), или и того, и другого. Как подчеркивает Дикенсон, «аргумент "они вам потом спасибо скажут" исключительно привлекателен для клиницистов».[42] Проблема в том, что, если Хаус потерпит неудачу, он останется абсолютно беззащитным в первую очередь в этическом плане. И хотя его это, может, и не беспокоит, зато беспокоит тех, кто его окружает, и нас, зрителей. Обходясь без согласия пациента либо сообщая ему не всю информацию, Хаус (даже если назначенное лечение кажется единственно верным) не только нарушает стандарты оказания медицинской помощи, но и рискует с точки зрения результирующей удачи: все будет прекрасно, если лечение поможет (как обычно и бывает у Хауса), но невозможно знать наверняка, что так и будет. И хотя, как Кадди говорит Форману в эпизоде «Обман» (2/9), «Хаусу все время везет», это везение не отменяет риска.

Если оценивать врача, основываясь на принципах результативизма, смерть пациента означает, что врач сделал что-то неправильно и виноват. То же и с патернализмом: если результаты не соответствуют интересам пациента, врачу нечего сказать в свое оправдание. Дикенсон утверждает, что оба принципа сомнительны. Она убеждена: «Обязанность врача состоит не в том, чтобы непременно получить надлежащий результат, но в том, чтобы получить его корректным образом <…> абсолютистская интерпретация информированного согласия пациента защищает и врача, и пациента: врача — от моральной ответственности, пациента — от посягательств на его автономию».[43]