Идя к выходу, Ушаков с волнением всматривался в почерневшие, рассохшиеся корпуса судов. Столетие им без малого. Они безмолвные свидетели жарких ба­талий, сберегали живую память былых времен… У вы­хода исправник о чем-то упрашивал Спиридова.

— Господин бургомистр жалует нас, Федор Федо­рович, приютом на ночь.

Ушаков смутился от такого неожиданного обраще­ния к нему, в улыбке согласно склонил голову. Дейст­вительно, на дворе уже смеркалось, путь был не близ­кий, а время у него терпело.

Жена бургомистра с дочерью были в отъезде. Спи­ридов же обрадовался нежданно встреченному, редко­му, приятному собеседнику и возможности подробнее узнать о флотской службе за минувшие пять лет. Тут же попросил на правах старого знакомства обращаться к нему по имени-отчеству.

— А го, не ровен час, скомандую во фрунт, — улыб­нулся он Ушакову.

В уютной гостиной за чашкой крепкого чая у весело пылавшей кафельной печки неторопливо струился раз­говор. Вначале больше спрашивал Спиридов. И Уша­ков сообщал все подряд: о Кронштадте, об Азовской флотилии, где воевал Ушаков. Упомянул Сенявина, и старый адмирал встрепенулся. Вспомнилось неволь­но былое… С особым вниманием вслушивался он в рас­сказы о последних четырех кампаниях Ушакова на Средиземноморье.

В 1776 году, следующем после приезда Ушакова на Азовскую флотилию, решила Адмиралтейств-колле-гия провести в Черное море четыре фрегата под торго­выми флагами. Кючук-Кайнарджийский договор от­крыл наконец для России ворота в Черное море, но только для торговых судов. Спиридов невольно по­думал: используй Орлов в свое время немедля Чесмен­скую победу, могло быть иначе…

На фрегате «Северный Орел» совершил Ушаков пе­реход из Кронштадта в Ливорно. Здесь состоялось назна­чение его командиром корабля 16-пушечного фрегата «Святой Павел». Григорий Андреевич помнил этот фре­гат, он был в его эскадре в Архипелаге. Долго ожидали разрешения пройти в Черное море, но турки не пустили русские корабли дальше Константинополя. На обратном пути Ушаков проходил мимо Хиоса, внимательно всма­тривался в места недавних сражений эскадры Спиридова. Рассказывая об этом, Ушаков спросил:

— Никак в толк не возьму, Григорий Андреевич, как множество великое кораблей турок сумело втис­нуться в столь малую бухту?

Спиридов улыбнулся:

—   Впрямь, до сей поры и сам того до конца не ура­зумел…

—   А как у Хиоса случилось с капудан-пашой неча­янно свалиться?

Спрашивая, Ушаков пытливо смотрел на адмирала, а тот щурился на огонь, словно вспоминая Чесменский пожар…

— Свалились-то не нарочно, так вышло, поневоле. Весь такелаж, да и рангоут был разбит на «Евстафии», якорем сцепился с вантами. — Адмирал перевел взгляд на Ушакова. — Касаемо атаки капудан-паши, то было преднамеренно учинено. Ветер был у нас, турки на яко­рях стояли, а главный выигрыш — время. Мы-то ата­ковали без перестроения из похода… впоперек строя.

Ушаков в душе радовался, но спросил:

—    Но то против тактики линейной господина Госта.

—    И то так. Токмо господин Гост не вечен, как и все мы, — перекрестился, — пора своим умом жить… Турки-то французами учены, по Госту, ждали огня на­шего не менее трех кабельтов. Ан мы не по Госту, на пи­столет подошли и враз двойным ударом смели спесь ба­сурманскую…

Спиридов откинулся в кресле. Ушаков, захвачен­ный его рассказом, невольно подумал: «Вот где акаде­мия, рассуждения-то наши согласные».

— Не притомились? — Адмирал постукивал паль­цами по ручке кресла. — В каждом деле человек творец всяк сам себе. — Он опять прищурился. — Нас тогда нужда к тому враз приневолила, а турки-то силы более нас раза в два имели. Потому на совете англичане да

князь сиятельный супротивники были. — Он усмех­нулся. — Тут я притчу им, быль о великом создателе нашем высказал. В бытность мою в Астрахани адмирал Мишуков мне поведал ее.

Спиридов посмотрел на Ушакова и, видя, что тот го­тов с охотой слушать, начал рассказывать:

— …Летом тысяча семьсот двадцать второго года Петр отрядил флотилию с войсками в персидский го­род Решт. Начальником экспедиции назначил своего любимца капитан-лейтенанта Соймонова, а двумя ба­тальонами командовал полковник Шипов. Он-то и вы­сказал, что войска у него-де мало для такой кампании, а Петр ему в ответ: «Донской казак Разин с пятьюста­ми казаков персов не боялся, а у тебя два батальона регулярного войска…» Тут Шипов и согласился. — Спиридов улыбнулся: — Я к тому сей пересказ вспомнил, что нам, русским, на море с неприятелем биться сужде­но без союзников. На Балтике что шведы, что датчане с англичанами — все супротив нас. Ихние мореходы и корабли многие века в океанах шастают, а нам-то все впервой.

Спиридов отпил оставшийся чай, видимо, за годы отставки некому было излить душу. Ушаков забыл про чай и ужин, подавшись вперед, сидел не шелохнув­шись.

— Потому смекалка должна нас выручать, — ожи­вился старый адмирал, — да лихость в бою. С турками нам тягаться вполне сподручно на море, мы их все одно одолеем, ежели не ввяжутся какие французы. А юж­ные моря теплые, России позарез надобны обороны для и торговли.

Далеко за полночь закончилась их живая беседа.

Поутру в одночасье подали лошадей, и, тепло по­прощавшись, они разъехались в разные стороны. Ки­битка со Спиридовым понеслась по Калязинскому тракту к Нагорью, а Ушаков возвращался в Рыбинск. На прощание Спиридов посоветовал:

— Проситесь, Федор Федорович, на Черное море. В Петербурге одни машкерады. Нынче на юге суждено российскому флоту Отечеству дороги отворять…

* * *

Без малого три месяца после половодья возился Ушаков с корабельным лесом на Волге, пока первые партии начали поступать на Адмиралтейские верфи в Петербурге.

За это время в столице произошли события, о кото­рых вскоре заговорила вся Европа. Россия начала уста­навливать свои порядки на морях, на пользу мирной торговле.

…Испокон веков на морях свирепствовал разбой. Пираты занимались грабежом, как правило, на ожив­ленных торговых путях. Потом появилось каперство — узаконенное морскими державами, и в первую очередь Англией, пиратство. Оно приносило немалые доходы, так называемые «призы» — захваченные суда, а глав­ное, товары, которые эти суда перевозили. В трюмах судов всегда находился ценный груз, зачастую серебро и золото. На собственных каперов правители смотрели сквозь пальцы, особенно в Англии, Франции, Испа­нии. И даже пособляли арматорам, как называли пира­тов гласно и негласно. Потому что часть награбленного оседала в королевской казне. Зачастую такие морские пираты становились национальными героями и полу­чали награды от королей. Английский пират Дрейк до­служился на этом поприще до чина адмирала. Для ох­раны своих купцов державы выделяли военные кораб­ли, иногда целые эскадры.

Со времен Петра I год от года расширялись торговые связи России. Теперь суда под трехцветным флагом бо­роздили северные моря, Атлантику, Средиземноморье. Торговать было чем. Лес, пшеница, меха и пенька, мас­ло, патока, мед, полосовое железо… На русский флаг все чаще начали зариться каперы. В последнее время несколько купеческих российских судов перехватили арматоры у берегов Испании.

В феврале 1780 года Россия «для покровительства чести российского флага и безопасности торговли» приняла Декларацию «О морском вооруженном нейт­ралитете». Воюющим державам — Англии, Франции, Испании — объявлялись российские правила «для под­держания ее подданных противу кого бы то ни было». Правила гласили кратко, но внятно.

«1. Чтобы нейтральные корабли могли свободно плавать от одной пристани к другой и у берегов воюю­щих наций.

2. Чтобы товары, принадлежащие подданным воюющих держав, были свободны на нейтральных кораб­лях, исключая заповедные [т.е. военные] товары.

3.           Что в определении таковых императрица при­держивается того, что означено в артикулах X и XI коммерческого ее трактата с Великобританией, распро­страняя их на все воюющие державы.