Не снижая темпа передвижения, я пересек на зеленый свет улицу Парижской Коммуны и вдоль маленького сквера, где когда-то нашли труп квартирного вора Кициуса, вышел на улицу Героев Революции. Тут меня обогнал «москвич», за рулем которого сидела вторая половинка моего хвоста. Наверняка сейчас свернет и спрячется за планетарием, чтобы подстраховать напарника. Пускай. Устанет ждать.

Вариант номер раз – специально для дебилов! Почти в самом начале улицы стоит дореволюционный дом с секретом. Со стороны Героев Революции он трехэтажный. Но если зайти с Парижской Коммуны – то он уже шестиэтажный. Так вот, я влетел в средний подъезд и там сразу же вошел в дверь без номера. За ней простирался длинный коридор, в который выходили двери нескольких квартир. Но предпоследняя, хотя и имела номер, написанный краской на дерматине, однако вела не в жилье, а на лестницу – вниз, во двор и на соседнюю улицу.

Я летел по лестнице вниз, словно сексуально озабоченный подросток на танцы с обжималками. Однако тот берковецкий гад имел, кажется, тонкий музыкальный слух. Поэтому отставал от меня всего на четыре пролета.

Вариант номер два – для особо наглых дебилов. Я прибавил скорость, однако не стал выскакивать во двор, а укрылся за дверьми черного хода, предварительно распахнув их наружу. А теперь: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел фраер погулять!» Мой преследователь решил преодолеть порог в длинном прыжке, но тут совершенно неожиданно перед его носом возникла дверная створка. Нет, удивиться он успел. И даже выкрикнуть первый слог известного глагола. Возможно, он даже произнес все слово. Но звуки его голоса утонули в грохоте двух мощных ударов: сначала его головы о дверь, под которую я надежно подставил плечо снаружи, а затем от падения его тела на цементный пол.

Наступила тишина. Только в каком-то из верхних этажей какой-то одаренный ребенок довольно неплохо исполнял полонез Огинского.

Я вышел со двора с невиннейшим видом. К моему удивлению, этот «москвич» уже стоял у бровки тротуара. Водитель смотрел куда-то сквозь меня, дожидаясь, пока в поле зрения появится его напарник. Ну, жди, жди. Это уже твои проблемы. И его. И тех, кто вас послал.

А кстати, кто вас послал?

Блатные зареклись играть со мной в такие игры с того дня, когда в этом же подъезде один любопытный с разбегу наехал… нет, не лбом в дверь, а зубами на ствол моего пистолета. Верхний резец застрял в дуле, пришлось выбивать шомполом.

Существовала еще наша специнспекция. Но они не размениваются на всякие там упреки и подозрения, как тот ревнивый Абрам из анекдота, а работают по конкретике. А вот конкретики, то есть, злоупотребления служебным положением, за мною и не было. Если не считать регулярного кофепития вне очереди в подземном переходе на Крещатике. Серьезных дел я в последнее время не вел, следовательно, анонимки писать на меня было некому.

Остается Контора, тем более что там никогда не жаловались на нехватку людей и автотранспорта. Ну что ж… Я не знаю, что делала та парочка топтунов – сперва вызвали «скорую», а потом рассказали тем, кто их послал, о своем пролете, или наоборот. Для меня главным было подстраховаться – и немедленно. Лучше всех для этого подходил наш Старик. Поэтому я сразу же помчался к нему.

Подполковник сидел в своем задымленном «Беломором» кабинетике и читал «Советский спорт».

– Ты глянь, Сирота, что эти москвичи вытворяют! «Победы киевского «Динамо» лишены эстетической окраски. Каждый забитый ими гол не вызывает у болельщиков того настоящего эмоционального воодушевления, которого требует эта поистине народная игра». Еще бы! Откуда у них возьмется воодушевление, если мы их разделали под орех. Вот вам и эстетическая окраска.

– Извините, товарищ подполковник, мне сейчас не до эстетики. И вам будет тоже, максимум через две минуты.

– Докладывай.

– Какие-то торбохваты вздумали изображать из себя гестапо посреди Киева. И с утра сели мне на хвост.

– Алексей, если я, старый дурень, иногда перехожу на блатной жаргон, так это потому, что у меня образования десять классов, да и то экстерном. А ты грамотный, Университет закончил. Докладывай по форме.

Мой рассказ не отнял много времени.

– Вот видишь, Алексей, не зря писал товарищ Гоголь, что не стоит всуе черта поминать, когда он у тебя за спиной. А касательно гестапо, так не знаешь – не ляпай. Меня Бог миловал, а некоторые из моих друзей-партизан попались… Начитался ты в школе «Молодой гвардии»!.. Брехня все это. Там такие спецы работали, что люди папу с мамой сдавали. Ладно. К черту историю, давай насчет твоих топтунов. Что это не блатные, согласен. Наша специнспекция тоже отпадает – я бы знал. А кстати, где они засветились? На Берковцах? Что ты там делал? Двоюродную тетку хоронил или сам шарил по этому, как ты любишь говорить, «дурному делу нехитрому»?

Пришлось и тут рассказать всю правду, вплоть до разговора с мальчиком из интерната для дефективных о таинственном возникновении фальшивой могилы.

– Алексей, то, что ты глупый, так это тебе согласно штатному расписанию положено. С Генерала что возьмешь? Таких, как ты, у него вот сколько, лишь успевай зад подставлять. Но я же, старый волчара, должен же был догадаться, в чей ты борщ плюнул. Еще тогда, когда тебе «стечкина» подарили. Где, говоришь, твой дважды покойник работал? На заводе Петровского, он же почтовый ящик номер сколько там его, дробь тринадцать? А что там выпускают? Знают все, кроме директора и начальника режима. И вот представь себе, что слесарь высшей квалификации с наивысшим же уровнем допуска вдруг куда-то исчезает. А он же знает больше секретов, чем генеральный конструктор. Кому за это дают по рогам и промеж? Военному кагебе! А мы с тобой, два умника, и забыли об этой службе.

– Господи! – застонал я. – Этого мне только нехватало! Особиста пришиб! Им же из-за того «металлиста», наверное, пять лет премию не платили. Наконец само небо смилостивилось, вернуло беглеца живым, хоть и без памяти, – и что? Какие-то легавые начинают палки в колеса ставить.

– Если по совести, Сирота, то они под той плитой тебя должны были закопать, причем, живьем. Представляешь – на них пять лет такой «глухарь» давил, что куда нашим. И когда наконец-то случилось чудо, прилезаешь ты, как незваный гость на чужую свадьбу. И начинаешь намекать, что невеста – б… Если хочешь, чтобы я тебя прикрыл, придется бежать за бутылкой.

– Спасибо, утешили. Потому что у меня уже, честно говоря, очко взыграло. Начал сомневаться во всесильности всепобеждающего учения научного материализма. Какая-то фигня мистическая мерещиться начала. А тут еще это странное решение суда. Если уж этот слесарь таким козырным был, чего же они его быстренько умершим объявили?

Удивленный взгляд Старика напомнил мне, что ни он, ни Генерал еще не знают о моем вчерашнем походе в похоронный загс. Пришлось рассказать. Старик перестал улыбаться и подтрунивать надо мной. Попросил еще раз пересказать ему все обстоятельства моего посещения на улице Ульяновых и особенно появление там полковника из Конторы.

– Сирота, отставить бежать за бутылкой! Кажется, все не так просто, как нам обоим представлялось. А вдруг, этот слесарь не сам исчез, а, например, со всей бригадой коммунистического труда?

– Какой бригадой, товарищ подполковник? Если верить срочно засекреченной статистике, в тот день в Киеве исчезло столько народа, что хватило бы на всю вечернюю смену.

– Я так мыслю, Сирота, если ты кому-то изрядно всю малину обделал, то Генералу уже накапали. Так что я пойду к нему – причем так, будто ничего не знаю, а ты бегом сейчас в отдел розыска к моему партизанскому корешу. Он в курсе.

– ?!!

– Будет в курсе через минуту. Пока ты добежишь.

В принципе, милиция снаружи – это обыкновенное советское учреждение, которое отличается от, скажем, управления зеленой зоны исключительно присутствием дежурной части. А отдел розыска, который размещался в переулке, был вылитой конторой: коридоры, двери, вонь казенной мастики, а в кабинетах старые канцелярские столы и шкафы, переполненные папками с документами. Эту похожесть еще больше дополняли нарукавники поверх форменной сорочки уже изрядно немолодого подполковника в старых очках с роговой оправой. Единственным намеком для посвященного, что все не так просто, как кажется, была широчайшая, на половину груди, колодка орденских ленточек на небрежно повешенном на спинке стула кителе.