Поспешили! Чтобы все сразу: убил, закопал и надпись написал, что у кого-то был бродяга, кто-то его любил. Потом съел он кусок сала, а черт его знает, что он съел. Главное, что его убили, закопали и надпись написали. И надгробие воткнули не через год, как у нас положено, а сразу. Гнали, чтобы отчитаться, вот и прокололись. Я подошел вплотную и ногой разгреб свежую землю. Все правильно – на небольшой глубине вкопаны две железобетонные шпалы и к ним привинчено надгробие. Чтобы не осело. Я оглянулся, нет ли кого поблизости, повесил свой веночек на оградку, отломал от какого-то старого венка кусок палки и потыкал им под надгробием. Угадал – твердая, сухая земля. Кенотаф! Фальшивая могила! Две шпалы, надгробие, чуток сырой земли вокруг для маскировки – и все. Нет, возможно, где-то там, посередке, закопана небольшая урна с прахом таинственного бродяги, но классической могильной ямы под плитой нет.

Я поднялся, отряхнул брюки и тут вдруг откуда-то сверху голос со странными интонациями произнес:

– Дяденька, а вы тоже знаете, что там никого не закопали?

Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся. На кладбищенской стене сидел юноша и как-то странно улыбался. Голову даю на отсечение, что еще минуту назад его там не было.

– Дяденька, я видел, что они делали. Но вы никому не говорите. А то училка будет бить за то, что я ночью на кладбище хожу.

До меня постепенно начало доходить. И голос, и манера говорить не соответствовали возрасту юноши. Потом припомнилось, что вон там, за кладбищенской оградой какая-то сволочь додумалась поместить интернат для умственно отсталых детей. Действительно, эти бедняги именно так и разговаривают: скажут фразу и молча на тебя смотрят, ждут, как ты на них прореагируешь? По голове погладишь, или подзатыльник дашь?

Я улыбнулся этому маленькому мальчику в теле большого парня. А он порадовался, что дяденька попался добрый, и оживленно продолжил рассказ:

– Я вот тут ночью сидел-сидел и смотрел: может, мертвые из могил выйдут. А они не вышли. Только большая машина приехала. Такая, как нам хлеб возит. Я испугался, что училке скажут, и спрятался за забором. Но тут все видно через дыры. Я думал, что они кого-то выкопают, а они немного покопали сверху, плиту поставили и уехали. Я еще сидел-сидел, но мертвые уже не вышли. Их эти испугали, макаки!

Юноша соскочил с забора на землю и доверчиво подошел ко мне почти вплотную:

– В интернате скучно. Училка дерется. Чужие дети дразнят нас дурками. А на кладбище хорошо. Мы тут конфеты с могил собираем. А у вас есть конфеты, дяденька? Если нету, то дайте денежку, я сам куплю.

Я выгреб из карманов всю мелочь, отдал бедняге, погладил его по голове и распрощался. Малый радостно сиганул через забор, а я пошел по главной аллее к выходу, размышляя по дороге в стиле Станислава Ежи Леца: ну хорошо, эту стенку я головой пробил, а что прикажете делать в соседней камере?

Двух мужчин приблизительно моего возраста я зафиксировал на троллейбусной остановке чисто механически. Во-первых, народа было немного, во-вторых, они, кажется, куда-то спешили, потому что все время посматривали на часы. Затем начали тихо совещаться: может, стоит поймать такси? Но тут подошел троллейбус, и они вскочили в него после меня. В троллейбусе я по привычке забился на последнее сидение, а эта пара почему-то осталась стоять посреди салона, хотя свободных мест было предостаточно. За мотоциклетным заводом я вышел, чтобы пересесть на шестнадцатый маршрут, – и те двое тоже выбрались наружу. Подошел шестнадцатый. И вот тут один из двоих вскочил в салон снова вслед за мной. Я еще подумал: а может, это меня карманный вор пасет. Но он протиснулся мимо меня поближе к средней двери.

Через пятнадцать минут я изготовился выходить и рефлекторно взглянул в окно. Наш троллейбус медленно обгоняли какие-то «жигули», и я готов был поклясться, что рядом с водителем сидел тот, второй, который остался на остановке у мотозавода. Его спутник по Берковцам вслед за мной не вышел, а поехал дальше, на конечную. Моя оперативная память зафиксировала все эти мелочи, и если бы не дальнейшее стечение обстоятельств, то уже через час эта информация выветрилась бы из моей головы. Но в то утро я не случайно оттягивал свое появление в Управе. Дело в том, что меня уже третий день упрямо разыскивала одна личность, само упоминание о которой вызывало идиосинкразию. Естественно, я имею в виду нашего замполита. Но придется зайти. Иначе накапает Генералу. А оно мне нужно?

Наш комиссар сидел за столом с видом хана Батыя, который рассматривает поверженный к его ногам Киев. Я отрапортовал ему о своем прибытии, выдержал длинную начальницкую паузу и дождался:

– У окна на столике документ, ознакомьтесь, не выходя, и распишитесь там, в списке.

Он произнес это так, словно предстояло спасать земные цивилизации. А на самом деле речь шла обо всем известных старых шуточках каких-то юмористов из Львова. Вот уже который год подряд в преддверии советских праздников они украшали стены своего древнего города трезубцем и короткими националистическими лозунгами. Причем, технически это делалось весьма остроумно: рисунок и буквы вырезались как трафарет на листах картона, которые в свою очередь прикладывались к стенам или афишам, за две – три секунды аэрозольным баллончиком напыляли краску – и готово! «Москалі – геть!»

Повторяю, проделывалось это исключительно во Львове. Но главная Контора с маниакальной последовательностью несколько раз в году рассылала соответствующий циркуляр по всей республике – дабы упредить распространение опыта. А мы, глупые легавые, вынуждены были из года в год все это читать и расписываться в ознакомлении и неразглашении.

Текст ориентировки я знал чуть ли не наизусть. Однако, развернувшись спиной к замполиту и лицом к окну, сделал вид, что внимательно изучаю. Из комиссарского кабинета хорошо просматривалось самое начало Большой Житомирской – угол площади, троллейбусная остановка, газетный киоск, небольшая толпа кандидатов в пассажиры… Моя оперативная память еще не успела остыть. Поэтому я несколько секунд спустя выделил среди желающих облегчить себе жизнь посредством толкотни в общественном транспорте две знакомые фигуры. Мои случайные попутчики по Берковцам. Они продолжали нервно посматривать на часы, о чем-то советоваться и вообще делать вид, что ужасно спешат. Однако когда на остановку друг за дружкой подкатили сразу три восемнадцатых и один шестнадцатый троллейбус, эта парочка ни в один из них не села. Не привлекли их внимание и несколько машин такси с зелеными огоньками, которые медленно ехали вдоль по улице, явно выискивая пассажиров.

Вот тут до меня, наконец, дошло, как до жирафа. Эти мальчики не дожидаются транспорта. Они достаточно аккуратно держат в поле зрения главный вход-выход из нашей Управы. Но если тебе нужен кто-то из нашей братии, то лучше всего стоять под самой дверью. А то и посидеть в вестибюле, как это делают все нормальные люди. Но если ты ненормальный человек? Тогда лучше места для внешнего наблюдения за Управой ты не сыщешь. Троллейбусная остановка, люди входят и выходят, рядом школа, на перерывах по тротуарам детишки бегают. Чуть в стороне – ЦК комсомола и партийный горком, тоже весьма оживленные учреждения. Действительно, идеальное место. Остается проверить последнее предположение…

Я расписался в ознакомлении, выслушал короткую лекцию касательно «зловредных буржуазных националистов и их подлых намерений», распрощался по уставу и вышел. Говорят, что самая лучшая импровизация – это та, которая заранее подготовлена, поэтому я выбрал уже когда-то мной отработанный вариант. Вылетел из главного входа, озабоченно свернул налево к остановке, сделал несколько шагов, хлопнул себя по лбу, развернулся на сто восемьдесят градусов и быстро зашагал в противоположном направлении. Прошел мимо Управы, перебежал улицу, свернул влево. Перед светофором, как и надлежит порядочному пешеходу, внимательно посмотрел налево и увидел, что один из пары быстро бежит мимо Управы, чтобы сесть мне на хвост, а второй открывает дверку «москвича», припаркованного на тротуаре возле шестой школы. Я вижу, машины вы, граждане, меняете чаще, чем носки!