Он: Будь ты с нами – показались бы. Пока сидят – еще ничего. А как поднимутся в воздух по тревоге... Как будто на аэродроме оказался. И помет летит, как настоящие бомбы.
Она: Смешно, наверное?...
Он: Ага. Усраться можно от смеха. Особенно когда попадут. И лодка вся в говне.
Она: Папа тоже все время ругался?
Он: Нет. Он вообще слишком правильно говорил для этой гребаной страны.
Она: Ты, когда не ругаешься, тоже правильно говоришь.
Он: Поэтому и матерюсь через слово. А он так и не научился.
Она: А это что?
На экране – детская возня на фоне заснеженных сопок.
Он: А это – я...
Она: Странное чувство. Как будто я смотрю на собственного ребенка...
Он: А это – он.
Она: С бородой?
Он: Ага. Тогда это было модно. Все читали Хемингуэя, а он был бородатый.
Она: Я тоже читала Хемингуэя.
Он: И как?
Она: Рассказ про женщину и кошку меня просто наизнанку вывернул. А остальное – так себе. Книги для мальчиков.
Он: На Камчатке их читали и девочки. Которые хотели быть похожи на мальчиков.
Она: Странно.
Он: Что?
Она: Мы как будто смотрим на мир его глазами.
Он: Не как будто, а так и есть. И... Знаешь...
Она: Что?
Он: Мне всегда было странно то, как он смотрел на мир. А теперь как будто его часть переселилась в меня – и мне стали не нужны эти пленки, чтобы видеть, как он.
Она: В его мире совсем нет людей.
Он: Да. Он не верил людям и боялся пускать их на свой чердак. Особенно после того, как ушла мама.
Она: Можно жестокий вопрос?
Он: Да.
Она: Может, она ушла именно потому, что он не замечал людей? Начиная с нее самой?
Он: Нет. И ее, и меня он видел прекрасно. Мы были его частью.
Она: Тогда почему?
Он: Не знаю. На поминках была наша старая участковая. Она помнит папу и маму с тех времен, когда и меня еще не было. Она рассказала мне, как переживала, когда они расстались. И еще...
Она: Что?
Он: Еще она сказала, что когда она пыталась отговорить маму, ты сказала ей только одну фразу: «Он мне ничего не может больше дать». Сильно, правда?
Она: Странно.
Он: А твои тоже разошлись?
Она: Нет. Но лучше бы разошлись. Живут под одной крышей, как звери. Водка, скандалы... А в перерывах молчат.
Он: Понятно.
Она: Он тяжело переживал уход твоей мамы?
Он: Я только теперь понимаю, как тяжело. Но держался молодцом.
Она: Ты тоже сейчас держишься молодцом.
Он: Это потому что ты со мной.
Она: Вот видишь. А ты не хотел, чтобы я приезжала.
Он: Не хотел, чтобы в медовый месяц тебе пришлось выносить судно из-под незнакомого человека. А потом – хоронить его.
Она: Твой отец – это часть тебя. Он не чужой мне.
Он: Знаешь... Так пусто сейчас внутри. Если бросить камень, не дождешься, пока он стукнется об пол. Я как будто ушел вместе с ним.
Она: Я тебя не отпущу. Слышишь!
Он: Да тише ты, руку оторвешь... Я здесь.
Она: Да. Если пойдем, то вместе... Слышишь? Вместе! А это кто?
На экране Он, лет на семь моложе, идет за руку с молодой, симпатичной девчонкой. Лица у них обоих глупые, но счастливые. Совершенно по-театральному идет снег.
Он: Это долгая история.
Она: Та, которую ты мне уже рассказывал?
Он: Да. Мы приехали на каникулах, чтобы пожить недельку в папиной квартире. А он неожиданно вернулся из путешествия. Встретились прямо на вокзале. Получилось очень глупо.
Она: Так и жили втроем? Или вы развернулись и уехали?
Он: Нет. Он светски раскланялся и уехал к приятелю на неделю.
Ему пришлось ездить оттуда на работу через весь город. А к нам приехал только один раз, очень важный и с камерой наперевес. Сказал, что пора когда-то и людей начать снимать.
Она: Твой папа был хороший человек.
Он: Он был скупой и любил поворчать после работы. В последние годы это ворчание иногда по-стариковски затягивалось на целый вечер... А еще он был ипохондрик и с каждой царапиной бежал в больницу... Он был самый лучший человек из тех, кого я встречал. Самый чистый и честный. Мне стыдно, что я не такой.
Она: Наверное, ему трудно жилось.
Он: Не очень. Люди любят безвредных чудаков, даже когда не понимают их. С ними веселее. И потом, у папы было еще кое-что, что люди очень ценят.
Она: Дай я попробую угадать... Чувство юмора?
Он: Нет. Он никогда ни к кому не лез в душу. И помогал, только когда просили, а не наоборот, как большинство других.
Она: Что он тогда сказал про твою... девушку?
Он: Порадовался вместе со мной, что в нашем доме поселилась настоящая принцесса. Он разбирался в женщинах примерно так же сильно, как я... тогда.
Она: А мне так и не удалось с ним поговорить...
Он: Он смотрел на тебя и держал за руку. Знаешь...
Она: Что?
Он: Я ведь до сих пор не сказал тебе «спасибо».
Она: Перестань.
Он: Я найду слова потом, ладно? Когда мы снова научимся спать и вообще жить, как нормальные люди. Когда у нас, все-таки, начнется медовый месяц...
Она: Мне очень стыдно, но я счастлива даже сейчас. Мы стали еще ближе за эти дни.
Он: Ближе? Да мы просто срослись, как сиамские близнецы.
Она: Это даже страшно.
Он: Почему?
Она: Потому что теперь мы никогда не сможем расцепиться. Даже если захотим.
Он: Но мы ведь не захотим?
Она: Ох, дядька... Давай попробуем поспать.
Он: Мы уже пробовали полчаса назад.
Она: Пора еще раз.
Он: Хорошо. Ты первая закрывай глаза.
Она: Нет. Ты первый закрывай и ложись ко мне на коленки. Вот так... Дядька мой... Я научу тебя снова улыбаться, только дай время...
Напевает, как детскую колыбельную, протяжную народную песню.
Пленка заканчивается. Белый экран держится еще секунду-другую и гаснет.
Камера идет по коридору. Бежит по коридору. Слышны чужие деловитые голоса. Мелькают полосы света и тени. Очень длинный коридор. Бесконечный.
Он, отвернувшись, лежит на кровати. Она, с камерой, подходит к Нему.
Она: (тихо) Вставай.
Он молчит.
Она: (громче) Вставай!
Молчание.
Она: (орет) Вставай!!!
Он вяло шевелится, но не отвечает.
Она: (нормальным голосом) Говорю последний раз. Вставай.
Он не подает признаков жизни.
Она идет с камерой к штативу и устанавливает ее. Потом возвращается к постели.
Теперь мы видим и ее, и то, как она подурнела и поправилась, ожидая ребенка.
Она: (обернувшись к камере) Хмурое утро. Дубль первый.
Берет в руки таз, до половины наполненный водой, и выливает его на мужа. Тот, естественно, просыпается и садится в постели. По его опухшему лицу становится понятно, что речь идет не об обычном сне, а о тяжком похмелье.
Он тупо смотрит на нее, потом берет таз и ставит его на пол. Наклоняется над тазом. Она садится рядом, прямо на мокрую постель.
Он долго смотрит в таз, пару раз сглатывает ком в горле, но рвота не приходит. Он мутно смотрит на жену.
Она: С добрым утром.
Он: (хрипло) Сколько времени?
Она: Какая разница? На работе тебя уже не ждут.
Он: Почему?
Она: Две недели подождали, потом перестали.
Он: А где я был?
Она: Тебе виднее.
Он: (помолчав) Прости меня...
Она: Нет.
Он: Пиво осталось?
Она: Нет.
Он: Можно, я к тебе на колени лягу?
Она: Нет.
Он: Дай, хоть за руку подержу.
Она: Нет.
Он: Вот заладила... А что можно?
Она: Бросить пить.
Он: Не могу.
Она: Я это уже слышала.
Она: И не хочу.
Она: И это слышала.