Семья Данилы взяла инициативу застольного разговора.

Теперь слово Галине:

— Сейчас многие девочки седьмого класса не умеют разговаривать на чистом русском языке, а только на матершинных слэнгах. Многие вступают в половую связь и уходят в массовую проституцию.

Софья Семеновна закачала головой.

— Мне дает право говорить это постоянное общение с учителями многих школ края и с самими учащимися.

Не редки случаи половых актов в школьных туалетах за деньги, с неявкой на урок.

За столом какой-то гул прошел.

Не обращая внимания, Галина договорила:

— И как результат этого разврата — сплошное бескультурье, всевозможные болезни, ранние аборты, импотенция и потеря интереса к жизни.

— В моем общении я не слышал, чтобы кто-то не мог, — поднимая рюмку, улыбаясь сказал Данило и добавил — у всех все было нормально, только укрощай желание.

Сергей, как всегда, цифрами:

— По статистике сейчас каждый четвертый сорокалетний мужчина не может, да прибавьте к ним законченных алкашей и наркоманов, которые никуда не обращаются.

Галина с удивлением:

— Представьте, какая армия кастрированных мужиков, а как жить женщинам?

Данило с ухмылкой:

— Они и зазывают тех, кто может.

— Вот почему стали в моде гражданские, ни к чему не обязывающие браки, — ответила себе Галина.

— Кто же тогда снимает проституток? — спросила Клава, Славкина жена.

— Кто может и кто не может, — ответил Данило. — Одни для удовлетворения, другие для пробы: с этой не получилось, может с той получится.

Все засмеялись, Софья Семеновна замахала рукой:

— Будет вам, разболтались!

Альберт переменил тему:

— Зато начало трудовой деятельности стареет. Впечатление такое, что молодежи вообще нет.

Ромка подхватил больную для него тему:

— Идет к тому, что скоро некому будет нарезать резьбу к сгонам. Стареют металлообработчики вместе со станками. Несколько последних лет к нам не пришло ни одного молодого лица и не поступило ни одного нового станка. Мне скоро сорок, а я все самый молодой. Сиротеют и станки от пенсионеров.

— Наступит время, — продолжил Альберт, — некому будет заменить батарею отопления, упадут советские высоковольтные опоры электропередач и не смогут поставить на место.

— А зачем их ставить? Разрезать, да в металлолом сдать! — проявил деловую смекалку Юрий.

— А в квартирах ставить печки «буржуйки», да валить городские деревья на дрова, как в Армении все реликтовые порубили, или разбирать заборы и деревянные строения, как в блокадном Ленинграде, во дворах многоэтажек копать колодцы, как в Таджикистане.

— «Буржуйки»-то надо изготовить, электрогазосварщики тоже предпенсионного возраста, — бросил Юрке Роман.

С раздражением вошел в разговор Виталий.

— А кто копать-то будет? Они же ни черта не умеют! К сорока годам станут моральными стариками, к пятидесяти, если доживут, — дряхлыми физическими уродами.

Но самое страшное, — глядя в упор на Юрия, — наши слова доходят только до кончиков ваших ушей, не проникая в зомбированный ум.

Юрий опустил голову с лихорадочно бегающими глазами. Отец в том же тоне долбил оставшуюся полоску его сознания.

— Ум твой скачет, ищет какой-нибудь дурацкий ответ: сдерзить, схамить, съюморить. Вот и наюморил, — празднуем новоселье со слезами на глазах, лишними сединами у матери да морщинами у меня.

Данило, закусывая, утвердительно Юрию:

— Это вы в стадном ажиотаже разрушили памятник погибшим воинам у проходной мясокомбината, сожгли цветы у стелы победителей на улице Васильева — Героя Советского Союза и поломали плиты у памятника Ленину!

— Давайте, все валите на меня, — огрызнулся Юрий.

Додумались ведь дельцы на бывшем мясокомбинате: американские куриные окорочка, выращенные на анаболиках, нашпиговывают смесью воды, соли, красителя, какой-то горчинки, замораживают раздутую вредную организму массу и выбивают деньги из дураков, называя это бизнесом.

Данило закончил свою мысль вопросом, повисшим в воздухе:

— Откуда берутся эти отморозки?

Мужчины выпили, выждав немного, Галина, как бы отвечая мужу, начала перечислять:

— Общепризнанно: телевидение направляется умами воров-прихватизаторов, кинопрокат находится в руках кинобандитов, эстрада поет и пляшет в окружении гомиков и лесбиянок. Большинство программ телевидения воспитывают антикультуру. Все орут, перебивают друг друга, как бы пытаясь отработать уплаченное им и внедрить непотребное.

— Какой-то эмоциональный фашизм, — вставил Альберт.

Много труда, сил и времени потребуется, чтобы возродить былую культуру.

— А молодежь, несмотря на напичканность учебных заведений компьютерной техникой, становится все примитивнее и менее развита в общечеловеческом понятии. Книг не читают, а широта ума распространяется только в пределах рамки телевизора.

— Становится нормой с 9-го класса последние парты оставлять для малолетних семейных пар.

И с осуждающей твердостью и возмущением:

— Нарушены не только моральные, но и физиологические законы.

— Какую-то непонятную жизнь вы создали себе, — с грустью произнесла Софья Семеновна.

— Нет, тетя Соня! — возразил Альберт. — И ваше поколение помогло в этом, многие из вас голосовали за эту власть и ее партию. Она и разделила нас по религиям, этническим признакам, разрезу глаз и цвету кожи, языкам, округам и регионам, на людей федерального, краевого и местного значения, а отсюда бедных, нищих и бомжей, грамотных и безграмотных, рабов и рабовладельцев, пьющих и запивающихся.

— Теперь на бабушку напали, — с тоном защиты произнес Юрий.

Вся жизнь Галины прошла в одной среде обитания, и потому вся боль души лезет наружу.

— Школы дряхлеют вместе с учителями, молодых тоже нет. В Сибири принято для нормального и безопасного обучения всего четыре процента школ, а сели за парты на 7 % меньше прошлого года и так ежегодно. Родители в большинстве своем недовольны и не понимают эту блудливую платную систему образования, а ребенок в семье становится большой роскошью.

Вздохнув, она продолжила:

— Качественное образование становится недоступным, а доступное — потеряло качество и превратилось в ликбез, где отсиживают классы и ставят оценки «3» — два в уме. Зачем учить, все равно вымрут.

Подкладывая хреновину в тарелку со свежими пельменями, она подвела итог:

— Никому не нужна стала грамотность, эта настоятельная потребность советского человека, которая открывала ему дорогу к прогрессу и являлась средством культурного развития.

Все задумчиво молчат.

— Как же так? — спрашивает Софья Семеновна. — В тяжелейшие годы войны и послевоенной разрухи в школах выдавались бесплатно учебники, тетради, даже чернильницы с ручками и перья к ним. Я своим шила мешочки для непроливашек, они привязывали к школьным самодельным сумкам и бегали.

— Вот она, народная власть и наглядный пример ее заботы о молодой поросли, ее будущем! — с пафосом произнес Альберт и как-то незаметно разговор перешел на разные темы, мужчины пошли курить.

А Данило продолжал бубнить Юрию:

— Мы вам оставили мощную страну, отстроенные города и села, работающие на полную мощь заводы. Что оставите вы своим детям и внукам?

Юрий покрутил головой, опустил глаза и начал выходить из-за стола.

— Вот он ваш дебилизм! — вдогонку ему крикнул Данило, налил рюмку, выпил и начал усердно уничтожать все, что приготовили невестки Валерия и Катерина.

И только Вячеслав Анатольевич Новиков оказался не у дел. Гармошка его не потребовалась, а в этих разговорах он не нашел темы, потому что в голове до сих пор творился сумбур. Его мысли перекидывались от сегодняшнего к тому далекому, почти забытому детству.

Учился он неплохо, но шибко не хотел «шпрехеть» по-немецки, ведь на нем говорил этот зараза Гитлер. А Эльза Эдуардовна старалась, чтобы не было отстающих по ее предмету. Сегодня после уроков Славка читал ей долго на этом ненавистном языке.