Иосиф. — Богу или дьяволу?

Некоторое время он стоял, не шевелясь, потом резким движением схватил горящий факел. Толпа в ужасе отшатнулась. Иосиф швырнул факел к подножию груды. Огромный столб пламени по­лыхнул к небу.

Стоя перед толпой на фоне огня, Иосиф воздел руки.

— На колени, безумцы! Кайтесь, говорю вам —

иначе вечно гореть будете в геенне огненной, и

сатане достанутся ваши грешные души!

Монахи упали на колени и начали молиться, истово крестясь. Помолившись вместе с ними, Иосиф встал с колен и снова заговорил спокой­ным, строгим и властным тоном:

— Отныне, во искупление тяжких грехов ва­ших, будете есть черствый хлеб и пить ключевую воду. Три месяца ни один из вас не покинет этих стен, ни под каким предлогом, и никто не войдет в эту обитель. Отец Сергий, прикажи выдать из монастырской казны всем тяглым людям на ва­шей земле по одному, а вольным по два золотых, чтобы они могли скорее забыть обиды, нанесен­ные погрязшими в грехах иноками. И, наконец, каждые три часа в течение дня и ночи все как один будете на коленях молить Господа о проще­нии тех грехов ваших, которые еще не ведомы мне, но ведомы вам и Ему. Прежде чем я покину обитель, этот нечестивый инок — он указал на молодого монаха, все еще лежащего на земле у ворот, — получит пятьдесят плетей за оскверне­ние святой обители, а тот, что стоял на страже у калитки, — он сурово взглянул на Медведева, — получит столько же за лихоимство и нарушение заповедей Господних.

Услышав в толпе легкий ропот, Иосиф нахму­рился и закончил строгим предупреждением:

— В скором времени я снова навещу эту оби­тель и, если хоть одно из моих указаний не будет выполнено, предстану перед лицом митрополита московского, дабы просить его доложить велико­му князю о ваших тяжелых проступках. Гнев и строгость государя вам хорошо ведомы. Вы знае­те, как он с вами поступит.

Иосиф сказал несколько слов игумену, тот не­громко отдал какие-то распоряжения. Затем к ним привели толстого рыжего монаха, который стоял на страже у калитки. Иосиф с игуменом строго о чем-то его расспрашивали, монах отвечал, затем что-то передал Иосифу, и, продолжая рассказы­вать, несколько раз указал жестом на даром и на противоположную сторону Угры, а один раз в сторону Березок; Иосиф хмуро слушал его, кивая головой, потом оставил монаха с игуменом и по­дошел к Медведеву.

— Мне сказали, что ты живешь где-то по сосед­ству:

Медведев показал ему свою жалованную грамо­ту. Иосиф внимательно прочел ее и вернул.

— Государь поступает мудро, укрепляя рубежи

молодыми и достойными дворянами. Тут непро­

стые места и опасная жизнь, но для такого чело­

века, как ты, Василий, именно здесь и сейчас от-,

крываются большие возможности добиться славы

и почестей на службе государю и отечеству. Что

до меня, то я с юных лет отдал себя служению

Господу в монашеском чине. Ты можешь звать ме­

ня просто Иосиф, а в миру мое имя Иван Санин. Я

прибыл сюда по поручению митрополита, кото­

рый интересуется состоянием дел в дальних пору­

бежных обителях Здешние иноки совершили

много серьезных проступков, и Господь моей ру­

кой покарал нерадивых грешников. Что же каса­

ется исполнения обряда, о котором ты просил, —

подожди немного, пока мы с игуменом побеседу­

ем о наших монастырских заботах, а после этого

я охотно пойду с тобой и сам отслужу заупокой­

ную службу по усопшему. —1 Он протянул Медве­

деву золотой великого князя. — Я возвращаю тебе

незаконно взятую мзду и прошу простить несча­

стного грешника. Пусть этот золотой. сослужит

тебе лучшую службу и приумножится стократно,

дабы ты и твои близкие не знали нужды.

Медведев принял монету, легким поклоном скрывая улыбку.

Кто-то уже произносил похожие слова.

Иосиф остановил проходившего мимо монаха.

— Позаботься, брат, чтобы вашему соседу был оказан достойный прием, пока я буду занят. — И, кивнув Медведеву, направился к игумену.

Монах предложил Василию отобедать, но он отказался, попросив взамен накормить коня.

Монах провел его по тропинке вокруг одного из строений — по ту сторону оказался целый скот­ный двор, — открыл один из сараев, предложил мешок овса и, сославшись на дела, ушел. Василий отсыпал полмешка овса в ясли и, отстегнув подуз-док, подвел Малыша. Из соседних сараев доноси­лись похрапывание лошадей, визг свиней, мычанье коров, и можно было не сомневаться, что убыток, нанесенный Иосифом, быстро возместится.

Напротив сараев тянулась тыльная бревенчатая стена одного из строений, окружающих церковь, с узкими длинными окнами, многие из которых были открыты. Василий впервые в жизни оказался в монастыре, он никогда не видел монашеских ке­лий, поэтому, привстав на цыпочки, стал с инте­ресом разглядывать сквозь узкое распахнутое окошко внутреннее убранство. Его постигло неко­торое разочарование — ничего особенного — обыкновенная маленькая комнатка, жесткая, ши­рокая лавка у стены, в углу маленький иконостас, Грубо сколоченный стол у окна — на столе боль­шая чернильница, свитки бумаги и десяток гуси­ных перьев; на единственном табурете лежала по­душка.

Дверь, расположенная прямо напротив окна, резко распахнулась, и Медведев невольно отшат­нулся в глубину сарая. В келью вошли игумен с Иосифом. Они продолжали какой-то разговор, вернее, Иосиф говорил, а игумен внимательно слушал, время от времени вытирая вспотевшую лысину рукавом рясы.

— …Вот почему я должен был пресечь это зло в корне, — решительно закончил Иосиф.

Игумен стоял спиной и не видел Медведева, но Иосиф, стоящий лицом к окну, увидел его сразу. Он улыбнулся, кивнул Василию головой — дес­кать, коня кормишь — ну-ну, корми дальше — и продолжал говорить, даже громче, чем раньше, будто хотел, чтобы Василий хорошо расслышал его слова.

— Да, отец мой, распустил ты братию до невоз­

можности… Понимаю, у тебя здесь очень трудная

служба, но нельзя же допускать такие безобра­

зия — не для того тебя сюда послали.

Отец Сергий дрожащими от волнения рука­ми подвинул Иосифу табурет, а сам сел на лавку. Иосиф взял с табурета подушку, повертел в руках, неодобрительно покачал головой и протянул игу­мену. Смущенный игумен сунул подушку под лавку.

— Это еще не все, — продолжал Иосиф. — Я не

хотел при всех говорить о пароме.

— А что случилось? — испуганно спросил игу­

мен.

— Тебе известно, что иноки, которым ты пору­

чил перевозить путников, переправляют по ночам

через реку в обе стороны целые обозы грабите­

лей, получая за это солидную мзду?

Игумен побледнел.

— Этого не может быть, — прошептал он. —

Паром всегда заперт, а единственный ключ хра­

нится у меня. Ведь это — рубеж. Редкие путники

пользуются нашей дорогой — она в стороне от

прямых торговых путей, и все, кто переправляет­

ся здесь, проезжают днем, а я сам всегда прове­

ряю, кто они, куда и зачем едут, имеют ли надле­

жащие грамоты, затем аккуратно записываю все

сведения и тут же отправляю их особым гонцом в Боровск великокняжескому наместнику, а дру­гую копию тому человеку, которого ты…

— И правильно поступаешь, — перебил его Ио­сиф, — однако это все же происходит, и довольно часто. Так было, например, сегодня ночью. Стало быть, злоумышленники изготовили второй ключ, а ты слишком крепко спишь.

Иосиф строго и пристально смотрел на игуме­на. На глазах старика выступили слезы, игумен сполз с лавки и опустился на колени перед Иоси­фом:

— Я больше не могу… — горячо зашептал он, утирая слезы. — Батюшка, голубчик, заступись пе­ред митрополитом — я уж сам просил, молил, три грамоты посылал… Пусть меня переведут куда по­дальше — хоть к пермякам на север — не могу я здесь больше! Это же не иноки — дьяволы в обли­ке человеческом! Думаешь, они испугались сего­дня? Только прикинулись! Ты уедешь, и завтра начнется то же самое. У нас ведь не монастырь, а темница — сам знаешь — одни тут сынки боярские да дворяне опальные, бывшие заговорщики да из­менники, плаха по ним плачет, но государь пожа­лел-помиловал, не весть зачем. Ну какие из них служители? Они меня тут уж сколько раз чуть бы­ло насмерть не зашибли, вроде ненароком — то крыша часовни неведомо от чего рухнула как раз, когда я рядом стоял, то гадюка ядовитая откуда ни возьмись в мою келью заползла, а то в погреб глу­бокий лестницу кто-то ночью убрал — одним лишь промыслом и чудом Господним уцелел я… Не на кого положиться, некого призвать в помощ­ники… Всего три старца у нас благочестивых, ис­кренне раскаявшихся и Богу верно служащих — да что они? — слабы, немощны… Всякую ночь: бо­юсь — уморят бояре окаянные, уже раз отравить пробовали — Бог помиловал… Заступись, батюш­ка — до конца дней молиться за тебя буду!