— Я хочу еще детей, если женщина, от которой они у меня будут, останется со мной навсегда.

— Но никто не может гарантировать, что Останется вместе навсегда.

— А я не хочу еще раз проходить через все то же самое. Я не хочу видеть, как на безвинного маленького ребенка переваливают всю боль и разочарование, которых он не заслуживает. Мне не понравилось, как мы проходили через все это с Пэтом, и я не собираюсь повторять это, понятно? И с другими моими детьми это не должно случиться.

— Звучит очень благородно, — понимающе кивнула она. — Но на самом деле это совсем не благородно. Это просто способ выпутаться из трудного положения. Ты хочешь иметь детей, но только в том случае, если тебе гарантирован счастливый конец. Только Уолт Дисней может гарантировать счастливый конец. И ты это знаешь. Никто не может дать тебе таких гарантий. Поэтому все просто… ну, не знаю… плывет по воле волн.

Мне совсем не нравилось, какой уклон принимает разговор. Мне хотелось еще целоваться. Мне хотелось смотреть, как она спит. Мне хотелось, чтобы она показывала мне прекрасные уголки города, о существовании которых я не догадывался. И лодка — мы же собирались кататься на лодке, разве нет?

— Ты не можешь просто передать свое сердце другой женщине после того, как твой брак распался, Гарри. Ты не можешь сделать этого, предварительно не подумав как следует о том, чего ты хочешь. Чего ты ждешь. Потому что, если ты не подумаешь, то через семь лет окажешься точно там же, куда добрался с Джиной. Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе. И это замечательно. Но этого, к сожалению, недостаточно. Мы должны быть уверены, что хотим одного и того же. Мы уже слишком стары для игр.

— Мы не стары, — сказал я. — Ни для чего.

— Слишком стары для игр, — повторила она. — Как только у тебя появляется ребенок, ты становишься слишком старым для игр.

Что она знает о детях?

— Мне нужно домой, — сказала она и встала.

— Ты же хотела покататься на лодке по озеру!

— Озеро подождет.

24

— Человек с колокольчиками, — сказала Пегги. Она сидела на полу и играла с фигурками из «Звездных войн». Это была какая-то странная игра в счастливую семью: Дарт Вейдер и Принцесса Лея сидели у себя дома на «Миллениум Фальконе» и весь вечер уговаривали Гаррисона Форда лечь спать.

Пэт стоял на софе, на голове у него красовались массивные наушники, он пытался что-то напевать, закатывал глаза и раскачивался из стороны в сторону, слушая кассету Салли.

— Человек с колокольчиками, — повторила Пегги, ни к кому конкретно не обращаясь, и на лице у нее играла таинственная улыбка.

Сначала до меня не дошло, о чем это она. Потом я услышал то, что ее пятилетние уши различили значительно раньше, чем мои старые локаторы, — звон колокольчиков, разносившийся по всем окрестностям.

Они не звонили с тупой настырностью церковных колоколов. В этом звоне было что-то мягкое, легкое и неожиданное, это было скорее приглашение, чем приказ.

Я, разумеется, помнил эти колокольчики с детства, но почему-то всегда удивлялся, что они до сих пор существуют. Он все еще разъезжал по окрестностям, предлагая детям отложить игры, выйти на улицу и набить свои счастливые рты сахаром и молоком. Это был мороженщик.

— Человек с колокольчиками…

Я сделал вид, что не слышу, и снова уткнулся в свои бумаги, разложенные на журнальном столике. На следующий день была намечена съемка шоу, и мне предстояло разобраться с режиссерским сценарием — задача, которая стала бы значительно проще, если бы Пэт и Пегги не галдели на ковре или не слушали кассету Салли со всеми этими песнями о стервах, бандитах и пистолетах. Пегги была славной девочкой и никогда не доставляла никаких неприятностей, но в такой день, как этот, я бы предпочел, чтобы Пэт играл в одиночку. Сегодня Пегги не должна была у нас гостить. Она оказалась здесь только потому, что ее бестолковая курильщица-нянька почему-то не явилась забирать ее из школы.

Я пришел за Пэтом и увидел, что они оба, держась за руки, беседуют у ворот с мисс Уотерхаус, с обожанием глядя на нее.

Мисс Уотерхаус попрощалась с лучезарной улыбкой и отправилась заниматься тем, чем обычно занимаются учителя начальной школы во второй половине дня, а мы остались ждать, когда в толпе появится кашляющая Бианка с землистым худым лицом, окруженным облачком сигаретного дыма. Но Бианка не появлялась.

Мы втроем ждали у школьных ворот, взявшись за руки. Вокруг нас кружили молодые мамы, забиравшие своих детей, а я стоял посреди их радостной болтовни и выхлопных газов, чувствуя себя местным прокаженным.

Здесь были молодые мамы всех сортов. Были мамы на «рейндж роверах», одетые в зеленые плащи, сшитые специально для сельской местности. Были мамы с браслетами на лодыжках, садившиеся в автобус. И были мамы, представлявшие собой нечто среднее между этими двумя типажами: у них хватило здравого смысла не делать на плечах наколки с именем партнера, но они были не настолько богаты или глупы, чтобы перевозить своих пятилетних детишек на громадных четырехколесных чудовищах.

Но будь у них на лодыжках браслеты или бархатные ленты в волосах, одежда из бутика «Прада» или синтетика, всех их объединяла одна черта: все они смотрели на меня как на врага.

Сначала я подумал, что у меня начались приступы паранойи. Неужели мне нужно было всем и каждому объяснять, что мой брак распался? Просто стоять там в одиночестве, без женщины, если только это не моя мама, было все равно, что нарисовать диаграмму развала нашей семьи и повесить ее на школьные ворота. Эти женщины ничего не знали ни обо мне, ни о Джине. За что же они меня так невзлюбили? Я решил, что стал слишком тонкокожим и чувствительным после всех событий последних месяцев.

Однако по мере того, как школьное полугодие продолжалось и дни становились короче и темнее, я понял, что это совсем не паранойя. Молодые матери не разговаривали со мной. Они старались не смотреть мне в глаза. Они действительно не хотели ничего знать. Сначала я пытался заводить с некоторыми из них светскую беседу, но они вели себя так, как будто я пристаю к ним с весьма неприличными предложениями. Так что вскоре я оставил свои попытки.

Все эти мамы, ласково улыбавшиеся друг другу, явно предпочли бы, чтобы меня среди них не было. Дошло до того, что я старался подъехать к воротам школы в ту самую секунду, когда детей отпускали с уроков. Потому что я не мог выносить общество этих молодых матерей. А они не могли выносить меня.

Учителя всегда были настроены дружелюбно по отношению ко мне, и, когда я беседовал с мисс Уотерхаус, мне легко было убедить себя, что я являюсь неотъемлемой частью современного мира, где мужчины тоже могут быть отцами-одиночками. Но всякий раз, когда я останавливался у школьных ворот, все это казалось несусветной чушью.

Эти матери, будь они из огромных белых особняков или из дешевых муниципальных квартир, с первого же школьного дня старательно меня избегали.

У женщин с браслетами на ногах оказалось больше общего с женщинами с бархатными лентами в волосах, чем со мной. У матерей-одиночек было больше общего с замужними женщинами, чем со мной. По крайней мере, вели они себя именно так.

Все это выглядело очень по-английски и никогда не высказывалось вслух, но нельзя было отрицать, что все время присутствовали подозрительность и замешательство. Как будто мы с Пэтом напоминали им о хрупкости всех современных семей.

Однако когда Бианка так и не появилась, враждебность накалилась еще сильнее. Все матери смотрели на меня как на живое напоминание о тысяче гадостей и преступлений, которые только может натворить мужчина.

Стоя у школьных ворот, я чувствовал себя полномочным представителем всех дефективных мужчин в мире. Вечно отсутствующих мужей. Пьяниц. Мужчин, которым нельзя доверить ребенка.

Ну и фиг с ними со всеми. Мне надоело, что ко мне относятся как к врагу.

Я не возражал против того, чтобы ко мне относились как к чудаку. Я ожидал этого. В конце концов, я и был чудаком. Но я устал отвечать за всех порочных мужиков в мире.