— Сергей обожает землю, по которой я хожу, — с вызовом продолжала она. — Во время приступов безумия он может убить меня — но тогда он любит меня еще сильнее. Четыре месяца я работала с Сергеем. Он самый прелестный парень на свете, но он жертва судьбы — как все гении, он сломлен, — я оставила всякую надежду на возможность вылечить его от этого проявляющегося время от времени безумия.

Она отрицает, что они поссорились.

Вы, американцы, народ жестокий. Вы превращаете все в шутку. Это трагедия. То, что мы поссорились, это полная ложь. Сергей заболел и страдает от припадков, о которых никому не рассказывает, а они действуют на тонкую натуру поэта. Он вернулся после того, как трижды был ранен на фронте, контуженный, только для того, чтобы еще больше страдать во время революции.

Он видел, как умирают его друзья, и два года жил в комнате, где температура была пять градусов ниже нуля. Все его друзья знали, что он подвержен жестоким нервным припадкам.

Все поэты таковы, но это не мешает ему быть поразительным гением и прекрасным человеком.

Вчера я увидела, что наступает приступ, и пошла за доктором.

Когда я вернулась, комната была разгромлена.

Вот тогда я и подумала, что для него будет лучше вернуться в Россию.

Их нельзя пересаживать на другую почву

Вы знаете, есть русские, которых нельзя пересаживать на другую почву. В этом была трагедия Нижинского. Такой же и Сергей.

Сергей ничуть не озабочен.

— Я еду в Россию, чтобы повидать двух моих детей от бывшей жены, — объявил он, улыбаясь. — Я не видел их с тех пор, как Изадора увезла меня из моей родной России. Я очень соскучился по ним. Я еду в Москву, чтобы обнять моих детей. Я ведь отец.

— Да, Изадора отправляет меня домой. Но моя жена, скажу вам по секрету, присоединится ко мне в Москве. Я ее знаю. Сейчас она сердита на меня, но это пройдет».

Надо ли говорить, что в этом интервью Есенина правды не больше, чем в ответах Дункан корреспондентам.

Айседора Дункан, защищая репутацию Есенина и — отчасти — свою, адресовала в редакцию «Нью-Йорк геральд трибюн» опровержение, утверждая, что никакой ссоры между ней и Есениным не было и в помине.

Она вновь ссылалась на вымышленную контузию, которую Есенин якобы получил на фронте, где он никогда и не был. Она призывала пожалеть его, писала, что он с восемнадцати лет «знал только ужасы войны, революции и голода», и утверждала, что он заслуживает «слез сочувствия, а не насмешек».

И — что в высшей степени характерно для ее материнского к нему отношения — она взывает не к женам, а к матерям: «Я думаю, что матери согласятся со мной».

Айседора косвенно признает ненормальность психического состояния Есенина. «Горький сказал мне, — пишет она, — что со времен Гоголя и Пушкина у нас не было такого великого поэта, как Есенин».

И за этими словами следует ожидаемый ею горький финал: Увы, Гоголь умер сумасшедшим, Пушкин был убит, не дожив до старости. Судьба поэтов в России отмечена трагедией».

А сам Есенин в Берлине утверждал нечто совершенно противоположное.

Агентство «Спешиал кейбл диспач» отправило в газету «Нью-Йорк уорлд» такое сообщение:

«Берлин, 17 февраля. Сергей Есенин, муж Айседоры Дункан, остановившийся в Берлине на пути в Россию, выплеснул поток русской искренности и открытости. Молодому поэту надоел его брак, надоели жены, Америка и все на свете кроме искусства, найти которое можно только в Москве.

Когда разговор зашел о его темпераментной жене, его нападки стали еще более резкими и у него вырвались такие слова:

«Я не буду жить с ней даже за все деньги, какие есть в Америке. Как только я приеду в Москву, я подам на развод. Я был дураком. Я женился на Дункан ради ее денег и возможности попутешествовать. Но удовольствия от путешествия я не получил. Я обнаружил, что Америка — страна, где не уважают искусство, где господствует один тупой материализм. Американцы думают, что они замечательный народ, потому что они богаты, но я предпочитаю бедность в России».

Это интервью появилось в одной из берлинских газет под заголовком: «Я лучше буду жить в Сибири, чем останусь мужем Дункан».

Есенин говорил, что он счастлив наконец освободиться от своей жены и что он не хочет видеть ее больше никогда в жизни. «Если она поедет вслед за мной в Москву, — воскликнул он, — я сбегу в Сибирь. Россия велика, и я всегда найду место, где эта ужасная женщина не достанет меня».

Есенин рассказывал, что их семейное счастье было очень коротким. Они начали беспрерывно ссориться уже во время медового месяца. «У меня есть талант, — говорил он, — и у ней тоже. Но она всегда отказывалась признавать мою индивидуальность и всегда хотела командовать мною. Она хотела иметь в моем лице раба…»

В интервью описывались их ссоры: «Она била его и царапала ему лицо, но он давал ей отпор, и случалось так, что Дункан не могла несколько дней показываться на людях».

«Ссоры между нами были только эпизодами, решающим был духовный конфликт, в котором мы оба ощущали себя».

«Для Есенина, — утверждала газета, — развод не является главным. Он рассматривает его как формальность. Более всего он хочет остаться один без жены, которую он до неправдоподобия боится».

— Это был ад, который я терпел шесть месяцев. Но настал момент, когда мое терпение кончилось. Я сбежал, и теперь я чувствую себя хорошо в первый раз со дня нашей свадьбы, ощущаю себя свободным человеком, который ни от кого не зависит.

Спустя несколько дней Есенин дал еще одно интервью, в котором обвинял Дункан в приверженности к алкоголю: «Я безумно люблю Изадору, но она так много пьет, что я не мог больше терпеть этого».

Найти хоть какую-то логику, хоть какую-то последовательность в отношениях этих двух людей, когда-то любивших друг друга, невозможно. Все противоречиво, зыбко, одни слова отрицают другие, только вчера высказанные. Любовь и ненависть переплетаются в каком-то фантасмагорическом клубке. Как примирить проклятья, которые Есенин сыпал в адрес Айседоры, с его мольбами приехать к нему в Берлин. А об этом свидетельствует Мари Дести, когда вспоминает о первых днях после отъезда Есенина в Берлин:

«Изадора все еще была прикована к постели лихорадкой, и ее нельзя было оставлять одну ни на секунду ни днем, ни ночью. Ее непрерывно бомбардировали телеграммами из Берлина от Сергея и его друзей, в которых говорилось, что он наверняка покончит самоубийством, если Изадора не вернется к нему. Таких телеграмм в день приносили пять или шесть. От этих телеграмм температура у Изадоры только подскакивала».

Долго так продолжаться не могло. Она решила ехать в Берлин. Мари Дести она сказала:

— Мари, дорогая, если ты действительно мне друг, найди способ отвезти меня к Сергею, или я умру. Я не могу жить без него. Мне все равно, что он натворил. Я люблю его, и он любит меня. Одна мысль о том, что с ним случится беда, сводит меня с ума. Узнай, где мы можем нанять машину до Берлина.

Они заняли у кого-то денег и отправились в «одно из самых странных путешествий», во время которого Дункан вела себя как сумасшедшая.

Когда они уже ехали по Германии, Айседора объявила: «У меня предчувствие, что Есенин умирает, что он застрелился».

Они несколько раз меняли автомобили — в Страсбурге, Байрейте и Лейпциге. Мари Дести отмечала: «Изадора всегда была в восторге от путешествий на машине или в самолете. Быстрая езда была ей так же необходима, как воздух. Она жила только тогда, когда мчалась куда-то как сумасшедшая, останавливаясь только, чтобы перекусить и выпить. Обычно она довольствовалась ростбифом, салатом и шампанским». Безумное путешествие подошло к концу, и в десять часов вечера они въехали в Берлин. Мари Дести так описывала встречу Есенина и Дункан:

«Когда мы подъехали к подъезду отеля «Адлон» в Берлине, Есенин одним прыжком оказался в нашей машине, перемахнув через радиатор, мотор, через голову шофера, прямо в объятия Изадоры. Так они и замерли, держа друг друга в руках, а в это время друг поэта, которого я никогда ранее не видела, вскочил в машину с другой стороны, бурно приветствовал меня, сжимая мне руку и целуя в обе щеки, выкрикивая при этом какие-то стихотворные строчки из поэмы, которую они с Есениным сочинили.