Нельзя ставить Гольбаху эти сомнения в упрек. Ясное понимание того, что дело не остановится на теоретическом преодолении религии, но что она будет неизбежно преодолена и практически, доступно лишь марксистскому атеизму.
Таким образом, в написанных почти двести лет назад атеистических произведениях Гольбаха немало есть такого, что успело отжить свой век и отвергнуто современной передовой наукой. Но отсюда никак не следует, что гольбаховская критика религии утратила свою познавательную и практическую ценность. В знаменитой статье "О значении воинствующего материализма" В. И. Ленин высмеял тех, кто пытался сдать в архив талантливую атеистическую публицистику французских материалистов XVIII века будто бы за ее полную ненаучность, наивность и устарелость. "Нет ничего хуже подобных, якобы ученых, софизмов, прикрывающих либо педантство, либо полное непонимание марксизма", - писал В. И. Ленин об этих людях. Указывая, что в произведениях французских атеистов XVIII века, действительно, далеко не все приемлемо для нас, В. И. Ленин вместе с тем высоко ценил эти произведения и считал, что они еще немало могут помочь нам пробудить верующего человека от религиозного сна, заинтересовать его, вызвать в нем сознательное отношение к религиозным вопросам.
Рационалистические доводы, которые Гольбах направлял против религиозной догматики, культа и самой идеи бога, не потеряли силы и в наши дни. Ведь современные проповедники христианства преподносят верующим в основном все ту же богословскую "премудрость", что и в гольбаховские времена. Верующих духовные пастыри и поныне наставляют с благоговением относиться к ветхозаветным и новозаветным "священным" книгам, принимать за истину заключенные в них легенды, исполнять древние обряды и так далее
Большой интерес вызывают памфлеты Гольбаха и как замечательные, во многом еще не превзойденные по форме образцы популяризации атеизма.
В памфлетах этих нет, правда, ни вольтеровского красноречия, ни ярких переливов творческой мысли Дидро, ни утонченного изящества и легкости стиля Гельвеция. В них много повторений, которые на первый взгляд могут даже показаться излишними. Они порой страдают абстрактностью и не балуют нас историческими примерами, столь обычными у автора книги "Об уме". Антиисторизм проявился у Гольбаха, быть может, больше, чем у кого-либо другого из энциклопедистов. Но при всем том в гольбаховских памфлетах есть качества, которые отсутствуют в произведениях его соратников. И это потому, что Гольбах - прежде всего пропагандист атеизма, что им движет стремление довести весь ход своих рассуждений до сознания читателя, не искушенного в философии.
Гольбах стремится доказать все свои выводы. Он поэтому бесконечно терпелив и считает, что полезнее повториться и закрепить уже известное, чем рисковать потерей читателями нити его логических построений. Гримм был неправ, когда издевался над гольбаховским стилем и сравнивал сто с монотонным кукованьем. К Гольбаху с полным основанием можно отнести мнение Нежона о стиле Фрере: частые повторения, замечает Нежон, действительно "портят теплоту и легкость стиля и делают самое изложение несколько многословным", но они необходимы, "чтобы основные тезисы автора все время держали на страже память и воображение читателя"; ведь если хоть одно из положений автора "будет забыто или плохо понято, неизбежно разорвется цепь доказательств, и в результате даже самая обоснованная система рискует потерять убедительность" 1. Можно не сомневаться, что эти соображения Нежона были внушены ему гольбаховским творчеством.
"Ничего нет в мире страшнее смешного: смешное - казнь уродливых нелепостей",- писал В. Г. Белинский. Атеистические сочинения Гольбаха полны едкой иронии, бичующей уродливую нелепость религиозных предрассудков. Он часто пользуется оружием смеха, чтобы как можно резче показать все убожество богословской "премудрости". В этом - одна из важных особенностей формы гольбаховских памфлетов. Другая ее особенность - доступность изложения, делающая эти памфлеты понятными не только избранному кругу людей, но и массовому читателю, - "прислуге и парикмахерам", как писал с явным аристократическим пренебрежением Гримм; но ведь эти слова - лучшая аттестация гольбаховских антирелигиозных книг, которые и предназначались для просвещения как можно большего числа людей.
Реакционные буржуазные философы и в наши дни ищут утешения в религии и всякого рода мистике, еще и теперь изощряются в "опровержении" Гольбаха и других французских атеистов XVIII века. Буржуазия уже давно отреклась от наследства, оставленного передовыми мыслителями XVIII века. Атеистические произведения Гольбаха, как и все другие творения энциклопедистов, принадлежат ныне тем, кто борется за мир, свободу и социализм. В этой борьбе находит применение и гольбаховская публицистика, помогающая освобождению человеческого сознания от духовного рабства.
Ю. Я. Коган.
Письма к Евгении, или Предупреждение против предрассудков.
"...я толкую, Души от тесных оков суеверья стараясь избавить".
Лукреций. О природе вещей.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ.
Эти письма были долгое время известны под названием "Писем к Евгении". Малосообщительный характер людей, в чьи руки они сначала попали; странное и все же вполне реальное наслаждение, которое доставляет обычно людям исключительное обладание какой-либо вещью; своего рода отупение, малодушие и подлый страх, порожденные гнетом церковной тирании даже в таких людях, которые благодаря своему умственному превосходству менее всего должны бы склоняться под отвратительным игом духовенства,- все это вместе взятое настолько способствовало удушению, если можно так выразиться, этой важной рукописи, что она долго считалась утерянной: обладатели рукописи хранили ее в глубочайшей тайне и не разрешали снять с нее копии. Списков ее, действительно, существовало так мало, даже в "Библиотеке любителей курьезов", что покойный г. де Боз, собиравший самые редкостные литературные труды всех жанров, так никогда и не смог заполучить копии этой рукописи; в свое время в Париже их насчитывалось три; неизвестно, называлась ли с умыслом именно эта цифра: propter metum Judaeorum (1), или же, действительно, других копий не существовало.
Пять или шесть лет тому назад рукописные копии этих писем получили несколько большее распространение; есть даже основания полагать, что в наши дни они очень многочисленны, так как копия, послужившая оригиналом для настоящего издания, была сверена и выправлена по шести спискам, которые удалось раздобыть без большого труда. Все эти копии, к несчастью, пестрят извращающими смысл ошибками и содержат несколько разночтений, которые, строго говоря, хотя и помогли в некоторых случаях установлению истинного смысла, но чаще только вызывали затруднения при толковании того или иного места: еще одно доказательство многочисленности копий, ибо чем больше их делается, тем больше оказывается между ними и различий, в чем можно легко убедиться, взглянув на списки "Письма Трасибула к Левкиппе" (1) или же на разночтения Нового Завета, собранные ученым Миллем и насчитывающие свыше тридцати тысяч.
Как бы то ни было, все меры были приняты к тому, чтобы во всей чистоте восстановить первоначальный текст, и мы осмеливаемся утверждать, что, за исключением четырех или пяти мест, искаженных во всех оказавшихся в нашем распоряжении списках и выправленных нами, насколько это было в наших силах, настоящее издание писем почти полностью соответствует авторской рукописи. Что касается имени автора и его биографических данных, то об этом возможны лишь догадки. Единственные известные подробности его жизни, удостоверяемые более или менее всеми,- это близкое знакомство автора с маркизом де ла Фар (2), аббатом де Шолье (3), аббатом Терассоцом (4), Фонтенелем (5), г. де Лассерэ (6) и др. Говорят даже, что покойные гг. дю Марсэ (7) и Фальконне (8) неоднократно слышали, что этот труд написан одним из представителей школы Со (9). Достаточно, однако, прочитать эти письма, чтобы убедиться в том, что их автор был высокообразованным человеком, глубоко изучившим трактуемый им предмет. Его язык ясен, прост, доступен и носит отпечаток столичной культуры, что заставляет предполагать в авторе человека светского, не чуждого хорошему обществу. Но что ярче всего отличает этот труд и делает его драгоценным для всех порядочных людей, это дух бескорыстия и добросовестности, которым письма проникнуты от начала до конца. Читая их, невозможно не составить себе самого высокого мнения о честности их автора, кто бы он ни был; не возыметь желания быть его другом, быть его современником - одним словом, нельзя не отдать должного чистоте его намерений, даже иной раз и не разделяя его мнений. Любовь к добродетели, самая широкая благотворительность, уважение законов, неуклонное подчинение, моральному долгу - все, что может делать совершенным человека, находит самую вескую поддержку v автора; и если, с одной стороны, он не оставляет камня на камне от шаткого здания христианства, то, с другой, он закладывает устойчивую систему морали, основанную исключительно на природных свойствах человека, на его физических потребностях, на его социальных отношениях: а такая основа бесконечно прочнее религиозной, потому что рано или поздно ложь обнаруживается, гибнет и неизбежно увлекает за собой все, чему служила опорой; истина же вечна, и чем она старее, тем вернее: Opinionum commenta delet dies, naturae judicia confirmat (l).