…Когда Пушкин приехал к Карамзиным впервые с молодой женой, их встретила Екатерина Андреевна, уже немолодая, высокая, полнеющая женщина, с суровым холодным лицом, по которому можно было судить об ее властном и твердом характере. Она сдержанно улыбнулась Наталье Николаевне, казалось, даже не заметила ее необычайной красоты и на ее приветствие произнесенное по-французски, ответила русской фразой:
– Рада с вами познакомиться.
Затем Пушкин подвел жену к Софье Николаевне.
– Знакомься, Наташа, с Самовар-Пашой, – сказал он совершенно серьезно.
– Это меня так поддразнивают за то, что я всегда разливаю чай, – с приветливой улыбкой, тоже по-русски сказала Софья Николаевна, пытаясь скрыть изумление, вызванное красотой жены Пушкина.
В темных глазах ее, в строгой форме губ чувствовались ум и настойчивость, но быстрая насмешливая улыбка, легко сменявшаяся на ее лице улыбкой доброжелательности, не понравилась Наталье Николаевне и насторожила ее. С первой встречи Софья показалась ей интересной собеседницей, глубокой, начитанной, но со временем Наталья Николаевна убедилась, что все это показное и знания ее весьма поверхностны. Несмотря на серьезную атмосферу салона, которая вначале поразила молодую Пушкину, Софья втихомолку любила зло посплетничать и посудачить на самые мелкие темы.
Пушкин познакомил жену с присутствующими на вечере братьями Виельгорскими. Здесь же была уже известная Наталье Николаевне Россет.
Блудов, Дашков, графиня Строганова, Одоевский, Соллогуб с изумлением рассматривали необыкновенную красоту Пушкиной. Она же была смущена и молчалива, как всегда.
Вечер длился до двух часов ночи. Софья Николаевна разливала чай. Все здесь было не так, как в других салонах. В карты не играли. Говорили по-русски. И больше всего привлекло Наталью Николаевну то, что гости Карамзиных и хозяева разговаривали о литературных новостях, об исторических событиях, захватывающих мир, ни словом не обмолвясь о петербургских сплетнях.
После чая Софья показала Наталье Николаевне свой альбом.
– А вот и Пушкин, – улыбаясь, сказала она, перелистывая страницу.
И Наталья Николаевна прочла:
Андрей Карамзин понравился Наталье Николаевне с первого взгляда. Живой, умный, в меру разговорчивый семнадцатилетний юноша. Он несколько раз в своих рассуждениях презрительно отозвался об аристократическом обществе, среди которого вращался он и семья Карамзиных. Это не удивило Наталью Николаевну. Она привыкла подобное слышать от мужа.
В то время Андрей болел легкими и вскоре надолго уехал лечиться за границу. Там и застало его известие о гибели Пушкина. Позднее Андрей Николаевич был адъютантом при шефе жандармов Орлове, а в 1846 году женился на вдове миллионера Демидова Авроре Карловне, вышел в отставку и жил барином, управляя землями и заводами Демидова.
Пятнадцатилетний Александр Карамзин походил на мать. У него было такое же суровое лицо. И, как брат, он весь вечер тихонько, чтобы не досаждать взрослым, встревал со своим скептицизмом. Наталья Николаевна знала, что он глубоко почитал талант Пушкина и сам неплохо писал.
Двенадцатилетний Владимир Карамзин поразил Наталью Николаевну своей красотой, но не понравился неприветливостью. А младшая, Лизонька, показалась сущим тираном семьи.
Самое большое впечатление на молодую Пушкину произвела Екатерина Николаевна Мещерская. Она была проста, приветлива, обаятельна и умна. И Наталья Николаевна всей душой потянулась к ней с первого знакомства. Это чувство к Мещерской не покидало ее всю жизнь.
Пушкин близок был со всеми Карамзиными, но особенно дружил с Александром. И Александр, ближе узнав Наталью Николаевну, настроился к ней дружески и каждую субботу приезжал к Пушкиным завтракать. А иногда даже осмеливался со своими друзьями ночами врываться на дачу Пушкиных на Каменном острове, поднимая хозяев. И Наталья Николаевна, наспех одеваясь и причесываясь, выходила к гостям, нисколько не сердилась на Александра.
Вскоре в салоне Карамзиных появился Дантес. Он быстро стал близким приятелем братьев. А Софья Николаевна, как казалось Наталье Николаевне, увлеклась им.
Помнился Наталье Николаевне такой случай. Пушкин и она с сестрами с трудом досмотрели неинтересный спектакль в театре и на обратном пути все заснули в карете.
– Барин! Приехали! – подождав некоторое время, сказал кучер, открывая дверцу.
Позевывая и потягиваясь, все вышли, поднялись на крыльцо.
– Что это? – удивилась Екатерина, поглядывая на освещенные окна дома. Они вошли, и их встретили веселые звуки клавикордов, под аккомпанемент которого пели два мужских голоса.
– Это Карамзины, Александр Николаевич и Владимир Николаевич, вас дожидают, – сказал слуга.
Александра сбросила верхнюю одежду и, не заходя в гостиную, ушла спать. Остальные пошли к гостям. Здороваясь и стараясь сдержать зевоту, Пушкин сказал:
– Хватит веселиться. Спать пора. На дворе ночь. Приезжайте в другое время, – и ушел к себе.
Наталья Николаевна и Екатерина остались. Они сидели на диване, с трудом поддерживая разговор.
– Простите, очень уж спать хочется. Приезжайте в другой раз, – посмеиваясь, просила Наталья Николаевна.
– Ничего подобного, – заявил Александр, – мы заставим вас сидеть с нами столько же, сколько мы ждали вашего прихода.
Наталья Николаевна все же улучила момент выскользнуть из гостиной и убежала спать. А Екатерина отсидела еще полтора часа. Гости уходили с угрозой:
– Теперь, если захотите нас видеть, присылайте собственный экипаж. Иначе не приедем.
Но этот случай и той и другой стороной был воспринят как забава и не нарушил добрых отношений Карамзиных и Пушкиных.
В тот незабываемый день, когда венчалась Екатерина, невесту одевали к венцу в доме тетушки Загряжской. Здесь было несколько дам и в том числе Софья Николаевна. Екатерина, взволнованная, с блестящими большими глазами, похожими на маменькины, стояла перед зеркалом и, казалось, ничего не видела. На ней было белое платье, над которым много дней мудрили тетушкины модистки.
Невесту одели, повели к выходу, и дамы двинулись за нею в церковь. И вдруг тетушка Екатерина Ивановна остановилась и, глядя в упор на Софью, сказала грозно:
– Хватит и этих!
И никто, как всегда, не посмел возразить ей, сказать, что так говорить – бестактно.
«Но, может, Екатерина Ивановна была права, – думает Наталья Николаевна, – она почувствовала каким-то шестым чувством, что Софья Николаевна рвалась на эту свадьбу только для того, чтобы потом посудачить о ней».
Если бы Наталья Николаевна знала письмо Софьи, которое та написала своему брату, то оно бы подтвердило ее предположение.
Ты согласишься, что, помимо доставленной мне неприятности, — писала Софья, – я должна была еще испытать большое разочарование: невозможно сделать наблюдения и рассказать тебе о том, как выглядели участники этой таинственной драмы в заключительной сцене эпилога… На следующий день, вчера, я была у них. Ничего не может быть красивее, удобнее, очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно.
Было и другое письмо Софьи Николаевны, написанное уже после смерти Пушкина: