В этой обстановке Кузнецов, как свидетельствуют А. Лукин и Т. Гладков, сумел мгновенно найти единственный, удивительно точный психологический ход, чтобы исправить ошибку.

Медленно, чуть ли не ритуальным движением, он поднес пистолет ближе к глазам, развернул его стороной, где был выбит номер, и несколько мгновений рассматривал его.

– Какой номер, вы сказали, был у вашего вальтера?

– 46710, – ответил майор.

– Тогда я сдаюсь, – с добродушной улыбкой проговорил Зиберт, как бы признавая превосходство майора. Этот номер больше. Значит, вы имели такую замечательную вещицу раньше меня… Яйца курицу не учат! – шутливо заключил он и спокойно положил злополучный пистолет в кобуру.

Лисовская заметила, что Зиберт несколько изменился в лице и как-то весь напрягся, когда майор рассказывал о происшествии с его вальтером. Она не могла объяснить себе, что с ним происходит, но чувствовала, что ему сейчас нехорошо, и в душе хотела, чтобы он одержал верх в словесном поединке с майором. Этот необычный Зиберт (ему было в то время 32 года), сын прусского дворянина, человек богатый, веселый, общительный, всесторонне образованный, вызывал у нее двоякое чувство.

Своим внешним видом, манерой поведения, культурой он привлекал внимание Лисовской. Но она особенно ненавидела представителей интеллектуальной фашистской элиты, которая философскими рассуждениями пыталась оправдать свои гнусные преступления.

– У обер-лейтенанта Зиберта голос соловьиный, а когти ястребиные, – доверительно говорила она Гнидюку. – Я не могу забыть ни на минуту, что этот холеный нацист получил свои награды за то, что безжалостно убивал поляков и русских… Нет-нет, получит он от меня чашу с отравой в дополнение к своим фашистским крестам.

– Это была бы ваша фатальная, самоубийственная ошибка, – ответил Гнидюк. – Немцы сразу бы раскрыли и вас, и многих других. В городе начался бы террор, что значительно затруднило бы ведение подпольной работы. Прошу вас не трогать Зиберта. Это мнение не только мое, но и командования отряда.

– Поверьте, Болек, мне легче, когда я имею дело с каким-нибудь фашистом-дегенератом, чем с фашистом-интеллектуалом, претендующим на изречение истин. Нет, я отравлю его!

Лидии становилось с каждым днем все труднее сдерживать свое желание уничтожить Зиберта. А она была не из таких, кто отказывается от задуманного.

Кузнецов заметил это и запросил Москву. Центр ответил, что он может открыться Лисовской с помощью старого пароля: «Привет от Попова!»

До получения этого разрешения Кузнецов на вся кий случай уехал из Ровно. Вернулся он в город лишь получив сообщение Вали Довгер о прибытии в «украинскую столицу» министра третьего рейха и теоретика фашистской партии Альфреда Розенберга.

Ликвидация Розенберга накануне Курской битвы вызвала бы сильный резонанс в мире, угнетающе подействовала бы на солдат вермахта и, наоборот, с удовлетворением была бы встречена бойцами Красной Армии. Во всяком случае эта акция возмездия усилила бы тревогу в фашистской верхушке, которая и так уже теряла уверенность в себе. Исходя из этого, Медведев поручил Кузнецову подготовку и осуществление ликвидации одного из фашистских главарей.

Непосредственными исполнителями приговора были назначены Михаил Шевчук и Петр Ершов. Однако, вопреки первоначальной программе, Розенберг в Ровно не приехал. Он задержался в войсках, где проводил совещания с армейскими пропагандистами, пытаясь поднять их моральный дух обещаниями грядущих побед. В один из дней подготовки акта возмездия против Розенберга Кузнецов решил открыться пани Лисовской. Выбрав момент, когда они были в доме одни, он зашел к Лидии в комнату и непринужденно сказал:

– Все забываю передать вам привет. Извините, я должен был сделать это давно.

Лисовская не проявила к его словам особого интереса, лишь подернула плечами.

– Откровенно говоря, ваши приветы не очень меня интересуют. Большинство ваших приятелей я предпочла бы не видеть вообще.

– Я хочу передать вам привет от человека, который наверняка не относится к тем, кто вам противен, Лида. – Кузнецов скрестил руки на груди, улыбнулся и, глядя прямо в глаза Лисовской, отчетливо произнес: – Привет от Попова!

Лисовская была ошеломлена, тем более, что слова пароля Зиберт произнес на чистом русском языке. До этого они говорили лишь по-немецки.

В небе над городом повис серп луны. Сквозь открытое окно в комнату вливается тяжелый запах гвоздики. Издалека доносится мелодия какой-то песни. Лидия в задумчивости положила голову на руки. Она чувствует себя разбитой, сердце охвачено тревогой и печалью.

Много часов ее мучает один и тот же вопрос, на которые она не находит ответа. Неужели гестапо и абвер вышли на ее след? Возможно ли, что сероглазый обер-лейтенант – их человек или он не немец, а действительно Грачев? Нет, конечно же он немец, хотя, может быть, он наш?

Лисовская медленно поднялась с дивана, тяжело вздохнула и зашагала по комнате. «Нет, конечно же он наш! Не случайно, видно, я ему и симпатизировала и боялась его одновременно. Нет ничего страшнее самого страха. Хотела убить его, так как боялась сама себя. Боялась, что не смогу обуздать свою ненависть к нацистам. А он, оказывается, наш! Наш он, пусть теперь будет хоть русским, хоть немцем!»

Девушка с Голубого Дуная

– Поймите, доктор, мне неприятно ходить в немецкой военной форме. Я постоянно чувствую, что живу среди врагов. Даже для местных жителей, кто я? Герр офицер, герр Зиберт, то есть враг! И я не имею права сказать им, кто я на самом деле. Значит, я никому не могу довериться – ни своим, ни чужим. Во всем я должен сомневаться, все проверять и перепроверять. Нервы не выдержали бы, если бы не удавалось время от времени побывать в отряде. Здесь, среди своих, я словно сбрасываю тяжелое бремя постоянной опасности и могу свободно вздохнуть, расслабиться, – жаловался однажды Кузнецов врачу Альберту Цессарскому.

Кузнецов никогда не забывал, что гитлеровцы подозревают наличие в городе советских разведчиков. Иногда им удавалось находить убедительные тому доказательства. Работа по раскрытию сети советской разведки велась постоянно и широко. В гестапо и абвере трудились профессионалы, умевшие находить следы, которые неизбежно оставлял противник.

Полицейский режим в Ровно отличался исключительной строгостью. Поэтому советской разведке было нелегко работать в этом городе. В связи с этим особую важность приобретал вопрос о документах для разведчиков.

В общей сложности документы у разведчиков из группы Кузнецова гестаповцы, абверовцы, жандармы и военные патрули проверяли свыше четырехсот раз.

Много раз проверяли документы и у Пауля Вильгельма Зиберта, включая проверку со стороны личной охраны рейхскомиссара Коха. В отряде проявляли особую заботу о том, чтобы все данные в «служебной книжке» Зиберта были в полном порядке. В ней было немало всякого рода записей: о наградах, перемещении по службе, о присвоении очередных званий – сначала «обер-лейтенанта», а затем – «гауптмана». Немцы и представить не могли себе, что человек, который говорил по-немецки так, словно вырос в Берлине, был инженером с Урала, стопроцентным русским.

В один из первых дней после начала Курской битвы документы у Кузнецова проверяли трижды. Два раза это делали офицерские патрули, а третьим проверяющим оказался пехотный полковник. Внимательно изучив его документы, полковник неожиданно спросил:

– Где вы питаетесь, обер-лейтенант?

Зиберт назвал несколько мест.

– Странно, я знаю в лицо всех офицеров гарнизона, а вас вижу впервые.

Зиберт учтиво объяснил, что в силу особенностей своей службы он не находится в городе постоянно, а появляется здесь время от времени.

Хотя документы у него были в порядке, Кузнецов обеспокоился. Тройная проверка на протяжении одного дня могла, конечно, оказаться случайностью, ну а если это было результатом какого-либо упущения с его стороны или, наконец, следствием какой-либо другой серьезной причины? На всякий случай в отряде решили, чтобы Кузнецов на время затаился и несколько дней не выходил в город.