До сих пор в Новгороде не было известно кладов ливонских монет. Артиги встречались лишь в случайных находках, в том числе и при раскопках в 1951 г. на Перыни, где было собрано в общей сложности пять ливонских серебряных монет: три артига, чеканенных в Тарту при епископе Бернхарде II Бюлове (1410–1413 гг.), и два анонимных артига таллинской чеканки второго десятилетия XV в.[613] Девять прибалтийских монет найдены в последние годы на отмелях Волхова А. Ф. Петровым, у которого они находятся в настоящее время. Среди них два тартуских артига Бернхарда II Бюлова; один тартуский артиг с родовыми знаками Генриха II фон Врангеля и Бернхарда II Бюлова, датируемый 1410 г.; четыре анонимных артига и один анонимный пфенниг Таллина второго десятилетия XV в.; одна монета (рижский шиллинг 1547 г.) принадлежит более позднему времени.

Несмотря на кратковременность использования ливонских монет в денежном обращении Новгорода, они, по-видимому, оказали существенное воздействие на трансформацию системы новгородского денежного счета и послужили непосредственной причиной возникновения тех специфических взаимоотношений новгородских денежных единиц, которые легли в основу монетной чеканки, начавшейся в Новгороде в 1420 г.[614]

Новые материалы о Новгородском денежном дворе при Михаиле Федоровиче[615]

К настоящему времени установлено, что Новгородский денежный двор, активно работавший во время шведской оккупации Новгорода (1611–1617 гг.) и в первые годы восстановления власти Михаила Федоровича, прекратил свою деятельность на основании царского указа 1627 г.[616] Однако остается невыясненным ряд важных проблем, связанных с его работой в 1617–1627 гг., из которых в первую очередь следует назвать круг вопросов, относящихся к начальному периоду чеканки Михаила в 1617 г.

Достаточно сложным представляется установление времени выпуска первых новгородских копеек с именем Михаила Федоровича. Как теперь хорошо известно благодаря блистательным исследованиям И. Г. Спасского, шведы в период оккупации чеканили в Новгороде копейки с именем Василия Ивановича, используя для этого подлинные штемпели этого царя в сочетании с подлинными же лицевыми штемпелями 1610 (1611–1614 гг.) и 1605 гг. (1615 – начало 1617 г.), но по пониженным весовым нормам: в 1611–1614 гг. копейки выпускались по стопе 3,6 руб. из гривенки, с 1615 г. – по стопе 3,9 руб.[617] Между тем среди монет с именем Михаила Федоровича имеется несколько типов (по А. С. Мельниковой – 5)[618], в которых именные штемпели Михаила Федоровича сочетаются с лицевыми штемпелями Василия Ивановича и более ранними. Это дало основание Спасскому предположить, что такие монеты «чеканили шведы между 1615 и 1617 гг., а не русское правительство после 1617 г.». «Эвакуируясь из Новгорода в 1617 г., – писал Спасский, – шведы увезли с собою все документы денежного двора за годы своего хозяйничанья на нем, которые и попали в Стокгольмский государственный архив. Едва ли они оставили бы при этом на месте такие негромоздкие и в то же время существенные доказательства своей не совсем законной финансовой деятельности в Новгороде, как монетные штемпели, при помощи которых они подделывали русскую монету. Сомнительно и то, чтобы после возобновления чеканки в Новгороде в 1617 г. здесь позволили пользоваться «шведскими» штемпелями, да к тому же и явно анахроническими»[619]. Окончательное решение этой проблемы исследователь откладывал до анализа чеканки Михаила Федоровича в целом.

В 1960 г. попытка такого анализа была предпринята А. С. Мельниковой, которая поддержала И. Г. Спасского в главном тезисе о чеканке шведами копеек с именем Михаила Федоровича в Новгороде до 1617 г.: «Шведы опять использовали старые лицевые штемпели 1610 г. (Н—РН) и 1605 г. (НРП). Заново были приготовлены лишь три оборотных штемпеля с именем Михаила Федоровича». Однако мысль о вывозе шведами штемпелей в этой работе не была принята: «По указу 1617 г. о порядке работы на Новгородском денежном дворе был наведен порядок в подборе штемпелей. Давно ставшие совершенно бессмысленными лицевые штемпели были уничтожены (Н—РН, НРП). Для чеканки новых типов на первых порах был использован резанный еще при Шуйском лицевой штемпель с монограммой без даты (НРД). Этот штемпель, слегка подправленный, служил еще некоторое время после 1617 г. В качестве оборотных штемпелей использовали штемпели с именем Михаила Федоровича, приготовленные шведами. Позднее были сделаны новые лицевые и оборотные штемпели, которые дали последующие типы новгородских монет»[620].

Поначалу И. Г. Спасский согласился с тем, что исследование А. С. Мельниковой сняло «предположение об уничтожении или увозе штемпелей в 1617 г.», подтвердив вместе с тем факт чеканки шведами монет с именем Михаила. Однако обнаруженный им тогда же неизвестный ранее (а теперь представленный многочисленными экземплярами) тип новгородской копейки с датой 1617 г. и именем Михаила усилил «убежденность в том, что чеканка штемпелем 1605 г. после освобождения Новгорода была невозможна»[621].

Между тем в конце 60-х гг. в Швеции и СССР были обнаружены архивные документы, дающие дополнительное освещение затронутой проблемы. В Государственном архиве Швеции нашлись два письма короля Густава Адольфа, написанные им 28 и 29 июля 1615 г. в лагере под Псковом. В первом, адресованном Якову Делагарди, выражено желание «получить с нарочным несколько чеканенных в последнее время московских денег, которые мы хотим послать в Швецию как образцы». Во втором, направленном руководителю Государственного казначейства и Счетной конторы, говорится, что оно препровождает «монеты двух сортов копеек – сделанных в Новгороде и на монетных дворах Московии, – для нашего пробирера и оценщика». «Нашим милостивым желанием, – пишет король, – является изготовление названных монет с самым большим старанием. И мы приказываем вам закупить в Гамбурге или в Данциге, которые имеют торговлю с Россией, 2 или 3 бочки золота в виде риксдалеров, то есть серебро в риксдалерах, в кредит и под проценты, чтобы это было доставлено в Нарву или в Ревель настолько крупной суммой, какую только возможно окажется доставить… Но мы не хотим, чтобы купцы и другие причастные лица что-нибудь знали и должно быть скрыто вышеуказанное, что это требуется для чеканки монеты».

Если в этих письмах изложено намерение Густава Адольфа тайно чеканить копейки по образцам «монетных дворов Московии», то документ, обнаруженный в Москве, констатирует это намерение как уже осуществленное. В наставлении боярам, назначенным на встречу со шведским послом Стенбуком в 1618 г., в частности, говорится: «После того мирного договору (речь идет о договоре 20 ноября 1616 г. в Ладоге. – В. Я.) свейские державцы, которые были в Великом Новегороде, вывезли из царского величества отчины из Великого Новагорода ноугороцского государства печать, да из денежного двора чеканы, которые деланы были блаженные памяти при царе и великом князе Василье Ивановиче всея Руси, и денежных мастеров Нефедка с товарищи взяли с собою и свезли в Свею силно и ныне в Свее денги чеканят, переделав те старые чеканы на великого государя нашего его царского величества имя, и то учинено через мирной договор неведомо коими обычаи, кабы на роздор, а не соединение, чего искони не бывало, что государю вашему денги чеканить в своем государстве великого государя нашего царского величества имянем, мимо своего королевского имяни»[622].