Обитатели Клюшки на улице, затаив дыхание, молчаливо стояли на деревянных ступеньках больницы, перешептываясь между собой. Потом послышалось дружное: «Комар, ты наш Командор!», отдающееся звонким эхом в каждый закоулок больницы. Долетело оно и до угасающего сознания Валерки, он сделал последнее усилие и улыбнулся.

– Обнимите меня все, – прошептал он.

Кузя не смогла справиться с собой. С ней была истерика. Марго за плечи подвела ее к Валерке. Мы вместе: я, Кузя, Большой Лелик и Марго, стояли возле кушетки, на которой медленно умирал наш Комар, которого мы все любили.

– Я не хочу умирать! – обессилено простонал он. По впалым его щекам покатились две слезинки, углы иссохших губ оттянулись, как у обиженного ребенка. – Как больно! – с отчаянием последний раз выдавили его серые безжизненные губы.

Было около одиннадцати вечера. Темное небо увесилось мерцающими звездами, как серьгами, и в нем проплывала полная луна, ослепительная и холодная, посылая окоченевшему миру свои негреющие лучи.

– Он умер, – тихо и сдавленно произнесла медсестра.

Ошеломленные и испуганные лица одно за другим поворачивались к кушетке, на которой безмолвно лежал Комар. Вокруг происходило бестолковая суета, потом мир, словно остановился, замер. В охватившем его спокойствии слились печаль и безнадежность. Какое-то мгновение вокруг стояла тишина. Потом больничный коридор очнулся и взорвался криками, стонами, отчаянными восклицаниями. Большая полная луна ослепительно светила в окна. Железная Марго, ссутулившаяся, с глубокими тенями под глазами, сидела на кушетке, закрыв глаза руками, слезы струились сквозь пальцы. Она рыдала, словно ребёнок, потом притихла, вытерла глаза платком и откинулась безвольно головой к стенке. Большой Лелик горестно смотрел в окно, нижняя губа его оттопырилась и мелко дрожала. Крупные слезы стекали по лицу и шлепались на большой живот Лелика. Кузя скорчилась на полу, с ее губ срывались отчаянные, судорожные всхлипы.

Онемевши и неподвижно, я всматривался в лицо Комара, в его широко распахнутые глаза, пустые, как окна нежилого дома, в полуоткрытые губы, удивленное лицо. Ко мне подошла Железная Марго, ее руки обвивали мою шею, голоса вокруг наполняли звоном уши. Горячая, тошнотворная волна гнева закипела у меня внутри.

– КОМАР! – отчаянно закричал я, но Валерка на мои крики предательски молчал. – Я ненавижу Клюшку! – истерично закричал я, не сдерживая себя больше.

Глаза Валерки были закрыты, лицо разгладилось и стало умиротворенным, словно оно не испытывало мучений и страданий еще несколько минут тому назад. Мое сознание накрывала черная, пугающая пустота. Я снова и снова всматривался в бледное лицо друга, пытаясь до конца осознать огромную, непостижимую истину: никогда больше Валерка не заговорит со мной, никогда не сможет прийти на помощь. Этих никогда было миллионы, они разрывали мое сердце и душу на тысячи кусочков. Казалось, эта нечеловеческая боль потери Комара никогда не уйдет от меня.

В коридоре больнице за моей спиной шептались воспитатели. На улице, оцепенев, безмолвно, словно привидения, стояли обитатели и не знали, что им делать. Им уже было известно, что Комар умер. Ко мне подошел Большой Лелик. Он трясущими руками попробовал усадить меня в кресло, но я категорически отказался.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, Аристарх, – произнес он.

– Нет, не понимаете, – завопил я так громко, что чуть не сорвал голос. В голове бухал тяжеленный молот, меня качало из стороны в сторону. – Вы не можете этого понимать, – голос мой дрожал, а сам я, не отрываясь, смотрел на мертвое тело друга. – Чтобы меня понять, надо его потерять.

Лелик был в замешательстве. Я понимал, что веду себя с ним недопустимо грубо, что он не заслужил такого отношения. Но тогда мне было все равно. Я потерял друга, и этим было все сказано. Валерки больше со мной никогда не будет, я не знал, как это можно пережить. Душевная боль была совершенно невыносимой, будто тебе вживую ампутировали какую-то часть тела.

По поселку тревожно и сбивчиво летело сообщение, передаваемое от столба к столбу, от дерева к дереву, от дома к дому.

«Комара убили!» – жалобно простонали столетние сосны, и молчаливо передали эту информацию дальше, и вокруг только слышалось: «Убили…Убили…убили…»

Пришел Колобок. Он выглядел растерянным и измотанным. Колобок пошептался с главврачихой, потом подошел ко мне. Я слушал его вполуха, кажется, он выражал мне сочувствие. В голове был такой шум, тело все ломало, и мне хотелось безумно одного – молча сидеть в кресле, в которое меня все-таки усадил Большой Лелик, чтобы, в конце концов, уснуть и больше ни о чем не думать, ни чем не грузиться. Если боль ненадолго заглушить, она станет еще невыносимей, когда ты почувствуешь ее вновь. Напротив сидела Железная Марго, спрятав лицо в ладонях.

– Мне очень жаль, что все так получилось печально с Комаровым, – продолжал давить на клапаны Колобок, словно издевался надо мной. Ему очень жаль. Мне так хотелось ему припомнить, как он нас Комаром чморил на Клюшке, но я не мог выдавить ни одного слова, горло пересохло. Я пытался заставить себя говорить, но, взглянув на каталку, где лежал, накрытый простыней Комар, меня словно ударило электрическим зарядом. Я резко встал и направился к выходу. Я уже знал, что мне надо делать.

– Ты куда? – остановила меня Кузя перед выходом из больницы. Лицо ее было белее мела.

– Я скоро, – сдавленно ответил я.

– Если ты убивать Щуку, я с тобой!

– Нет, – категорично ответил я. – Это мое дело!

– Теперь и мое! – и Кузя решительно пошла со мной.

Щука лежал в одежде на своей кровати и тупо смотрел в потолок.

– Какие люди?! – пьяно хорохорился он, увидев Кузю и меня с ножом в руке. – Убивать пришли? – саркастично добавил Щука. – Кишка тонка, – и он пьяно, надрывно рассмеялся. – Я же Комару сказал: не на жизнь, а на смерть. Я слов на ветер не бросаю.

– Ты Щука тоже свое отжил, – уверенно ответил я.

Завязалась драка. Все происходило, как в замедленной съемке: Щука навалился на меня, я отбросил его. Кузя налетела, как курица и со всей силы врезала Командору кулаком по физиономии, тот от боли вскрикнул. Я достал из кармана брюк выкидушку, которой Щука убил Комара, и которую мне, как боевой трофей вручил Большой Лелик. Щука увидел нож, мгновенно все понял.

– Сильвер, не делай этого, – испуганно закричал он, но было уже поздно.

Я левой рукой прижал к себе Щуку, правая же рука ударила его ножом. Стальное лезвие плавно вошло в тело Щуки. Пятно крови беспощадно увеличивалось на светлом свитере, на лице Щукина застыло выражение испуга, его глаза словно выкатились из орбит. На какое-то мгновение наступила полнейшая тишина, каждый из нас был поражен и изумлен происшедшим. Я даже больше, чем Щука.

– Козел, что ты сделал? – ярость Командора взорвалась силой атомной бомбы.

– Отомстил за Комара, – прерывисто дыша, произнес я, отбросив окровавленный нож в сторону.

Пятно крови все шире и шире расползалось по щукинскому свитеру. От меня не ускользнул панический страх, мелькнувший на бледном лице Щуки, хотя оно тут же приняло прежнее выражение.

– Тебя посадят, – медленно опускаясь на пол, прохрипел Щука, стараясь сохранить остатки самообладания и закрываю рукой разрастающееся пятно крови.

Плевать, – с олимпийским спокойствием ответил я, присаживаясь на пол напротив Командора, и не сводя с него взгляда. – Зато такой сволочи как ты больше на Клюшке не будет.

– Я не хочу умереть, как Комар, – истерично закричал Щука.

И в этот момент зимний воздух потряс чудовищной силы взрыв, с первого этажа вырвался столп огня, жадно и бешено пожирающий комнаты, коридоры кирпичного здания. Послышались детские крики, звон битых стекол, Клюшка вмиг наполнилась дымом, гарью и гудящей паникой.

Это взорвались затихаренные Колобком две бочки с бензином в каптерке на первом этаже. Он их спрятал в корпусе от ревизоров, которые должны были со дня на день приехать проверять Клюшку. У пацанов был свой ключ от каптерки, где они любили курить. Скорее всего, кто-то из них оставил бычок на бочке, не подумав о последствиях.