— Что ж, — сказала она, — не судьба. Но не откажите быть моими гостями. Вам следует отдохнуть перед дорогой, запастись силами. — Махнув рукой князю, она пошла в терем.

Проводив ее взглядом, Властимир спешился. Тут же, как из-под земли, выросли молчаливые слуги, бережно приняли повод Облака. Князь уже поднимался по ступенькам, и гусляру ничего не оставалось, как последовать за ним.

В честь гостей Сур-Топаз расстаралась. В зале был накрыт стол, ломившийся от яств. Полунагие рабыни, соблазнительно качая бедрами, все вносили и выносили кушанья на серебряных и золотых блюдах, разливали вина.

По приказу девушки князя усадили на почетное место, на пуховые подушки, от которых волнами растекались ароматы ее далекой родины. Несколько рабынь овевали его опахалами из перьев диковинных птиц, что водятся за морями, другие играли на музыкальных инструментах и напевали что-то протяжное и нежное. Сама Сур-Топаз сидела подле князя, часто касаясь его рукою, глядела ему прямо в глаза, томно вздыхала и сама угощала, не скупясь на похвалы.

Лилась и лилась музыка, через открытые окна доносилось журчание фонтана в саду, мягко звенели колокольчики на ногах рабынь, сладко пахли сласти и вина, от курильниц поднимались кружащие голову ароматы, а нежная Сур-Топаз под полупрозрачной рубашкой поневоле притягивала взор. В руках у Властимира подрагивал в который раз наполненный бокал, он не сводил глаз с девушки и всякий раз, как она придвигалась ближе, тянулся к ней.

Буян сидел чуть ниже, поджав ноги, и наблюдал. Рабыни делали попытки увлечь его нежными словами, лаской и винами, но он не сводил глаз с Сур-Топаз. Позволив князю обнять себя за ослепительно белые плечи, та шептала ему о прелестях жизни вдвоем в тихом домике, где никого — только они двое и их любовь. Очи ее подернулись поволокой, нежный голос сладко дрожал, источая чары.

— Только ты и я! Ты и я, — шептала она. — Останься, сердце мое! Я буду жить только для тебя!

И она сама потянулась к нему приоткрытыми губами.

— О, князь, кого ты слушаешь! — не выдержал Буян. — Оглянись, протри глаза: перед тобой не девица — змея подколодная!

Глаза Сур-Топаз сверкнули темно-зеленым огнем, она вся как-то странно вздрогнула при этих словах, и Буян с ужасом понял, что оказался прав. В тревоге он схватился за оберег — и ощутил слабый укол в подтверждение.

— Князь! — взмолился он. — Князь, послушай…

Властимир глянул на него мутнеющим взором:

— Что ты говоришь?

Сур-Топаз мгновенно сунула ему в руки бокал с вином и подтолкнула, чтобы тот пригубил. Свободной рукой она обвила его шею.

— Не обращай внимания, о мой витязь! — проворковала она. — Испей чару любви и забудь про все. Я предпочла тебя, могучий победитель Одихмана, вот спутник твой и ревнуех…

При этих словах Властимир словно очнулся. Он выпрямился и взглянул на Буяна с гневом.

— Не смей! — воскликнул он. — Думай что хочешь про что хочешь, а про нее — не смей!.. Я встретил ту, что будет жить для меня, что меня полюбила, а ты… Я женюсь на ней. Я князь или не князь?

Он попытался вскочить, но Сур-Топаз повисла на нем, осыпая его шею и плечи быстрыми, как укусы змеи, поцелуями.

— Успокойся, любимый, — умоляла она. — Давай я тебе спою! Только для тебя!

По ее знаку рабыни заиграли новую мелодию, а она тихо затянула какую-то восточную песню, склонив голову князю на плечо. В голосе ее звучала скрытая буйная и темная страсть. Под звуки этой песни забывалось все. Очи Властимира затуманились, и он обнял чаровницу, притягивая ее ближе и не сводя глаз с ее губ.

Буян с тревогой следил за ним, до боли сжимая в кулаке оберег. «Отпусти, отпусти!» — твердило что-то в нем, но он крепился, понимая, что, раз поддавшись уговорам, превратится в такое же безвольное существо, что и князь, и кинется на него с яростью, чтобы отвоевать себе право на обладание этой девушкой, которая сама разжигает в них эту страсть. Подумать только, до чего быстро человек ломается, оступаясь! Сколько раз за их недолгий путь вместе кичился пред ним Властимир тем, что старше и разумнее его! А вот теперь опять не выдержал! Эх, князь, князь! Не тот умен, кто много прожил, а тот умен, кто опыт нажил!

Буян осторожно перебирал пластинки оберега. Первой под пальцы попала пластинка со знаком круга. Это значило, что они в кольце и ловушка уже почти захлопнулась. Но следующим был крест. Обычно это говорило о встрече или о выборе, что ждет на пути, но сейчас, в сочетании с кольцом, у креста было иное толкование — когда он в кольце, это означает столкновение двух сил, двух воль, и из круга выйдет лишь тот, чья воля сильнее.

ГЛАВА 10

Оставшись один, Буян огляделся.

Ему отвели просторную комнату с окном, выходящим в сад. Сейчас, ради ночной прохлады, оно было распахнуто, и оттуда доносилась веселая и звонкая песнь соловья.

Стены комнаты были причудливо расписаны цветами, травами, диковинными плодами и птицами дальних стран. В росписи на полу были изображены звери, бродившие в траве, а наверху, на потолке, — птицы, свободные и прекрасные. Вдоль стен стояли лавки с резными ножками, крытые цветным иноземным сукном. На них были разложены вещи, что могли пригодиться гостю. У двери стояли два сундука, где, очевидно, хранилась одежда на выбор — гусляр не стал проверять.

Слегка пошатываясь — с отвычки вино ударило в голову, — он дошел до окна, свесился в сад и задышал полной грудью. Снаружи свежо пахло росой и травой, веял тонкий аромат ночных цветов. На ясном небе сияли крупные звезды и луна — приближалось полнолуние, самая пора для всякой нечисти, что сейчас копила силу.

Буян оглянулся на предназначенную ему кровать. Она занимала почти четверть комнаты — широкая, высокая, вся обложенная пышными подушками. На ней можно было улечься хоть вдоль, хоть поперек, и не одному. Кровать была придвинута к стене, которую закрывал ковер, похожий на те, что Буяну приходилось видеть у торговых гостей с Востока в Новгороде. На нем был выткан тигр — огромная восточная рыжеполосатая кошка, терзающая оленя. Если не знать, что это ковер, можно было подумать, что хищный зверь сейчас прыгнет на кровать — до того он казался живым.

Стянув сапоги и рубашку, Буян бросился ничком на кровать. Десять дней миновало, как пришлось им покинуть кров Веденеи в Ласкове. Десять ночей проспал он на земле, укрываясь плащом. Привыкший и не к такому, гусляр не роптал, но все-таки как приятно было опять очутиться в постели, от которой столь хорошо пахло травами и цветами! Дрема вышла из мягких подушек. Буян еще успел подумать, есть ли на двери крючок или засов, запирающий ее изнутри, но сил, встать уже не было, и он так и заснул, смежив веки.

Среди ночи он вдруг проснулся и немного полежал, не открывая глаз и стараясь догадаться, что за неясное предчувствие потревожило его сон. Терем жил своей жизнью, которая не прекращалась даже ночью, — кто-то там ходил, разговаривал, возможно, даже двигал мебель. Потом раздался тихий скрип, словно поворачивался колодезный ворот.

Что-то все равно беспокоило, и надо было бы встать и проверить, но на перинах было так приятно лежать, ночной дурман не давал поднять головы, и гусляр не пошевелился, постепенно опять погружаясь в сон.

На сей раз ему приснилась юная хозяйка. Сур-Топаз неожиданно появилась в комнате и, крадучись, пошла к нему. Она была очень соблазнительна в полупрозрачной сорочке, оставлявшей открытыми ее нежные руки и босые ножки. Пышные волосы ее, распущенные, спускались ниже бедер; чуть вытянутые, раскосые, как у лани, глаза сияли на раскрасневшемся лице.

Буян отлично видел ее сидящей на краю постели и жалел об одном — что это только сон. Сур-Топаз приблизилась к нему, склонилась, протягивая руки. Ее волосы шевелились, как змеи. Она тяжело дышала через рот, и вдруг из-под ее губ вылезли два клыка, как у зверя. Девичьи пальцы скрючились, ногти на них изогнулись, превратились в когти. Эти когти тянулись к его горлу.