Рассказ Мэри о бездушности местных законов напоминал историю тети Норие. Но поскольку моя тетя была чистокровной японкой, ее история закончилась благополучно. Я только удивлялась, почему тетя, которая никогда не говорила о Мэри плохо, так и не стала ее подругой. Может быть, дело в каких-то предрассудках?

— Симура-сан, отчего у вас такой грустный вид? — Мэри почувствовала мое состояние и улыбнулась. — Я горжусь тем, что являюсь японской кореянкой. Поэтому я делаю керамику цвета морской волны. Это придает мне уверенность, я чувствую себя ближе к своим корням, к своей семье, которая находится так далеко.

— Вы никогда не приносили эту керамику на занятия.

— Я приношу посуду, окрашенную в скучные цвета, потому что это соответствует девизу «Истина в естественном».

Почувствовав в ее голосе скрытую обиду, я решилась:

— Вы думаете, что проблемы, которые у вас возникли в школе, связаны с тем, что вы кореянка?

Мэри с силой хлопнула ладонью по куску глины.

— Сакура никогда не любила меня. Думаю, до нее дошли какие-то слухи, а может быть, она специально этим интересовалась. Два года назад она попросила меня задержаться после занятий. Тогда она сказала мне, что я должна оставить свои занятия в школе Каяма и перевестись куда-нибудь еще, потому что Каяма никогда не выдаст диплом кореянке. К этому она добавила что-то вроде: «Только по доброте своей я делюсь с вами этими соображениями. Мне не хотелось бы, чтобы вы зря тратили время».

— Вы могли бы пойти к госпоже Коде.

— Не будьте такой наивной. Кода-сан происходит из старинной самурайской семьи. Она отнеслась бы ко мне так же, как и Сакура-сан.

— Но у вас же так хорошо все получается! И чем выше вы поднимались бы в иерархии, тем больше денег приносили бы школе. На какой ступени вы сейчас находитесь?

— Самая последняя ступень перед получением преподавательского диплома. Вообще-то, последние два года я сижу на уроках из четвертого учебника. Завершение этих занятий предполагает экзамен на преподавательское звание. Я уже три раза сдавала этот экзамен, но так и не сдала.

— Это тот самый экзамен, в котором композиции студентов отмечаются номерами? Когда вы стоите за дверью аудитории, а учителя осматривают композиции?

— Да, предполагается, что все должно быть именно так. — В голосе Мэри звучало отчаяние. — Но когда я возвращаюсь в аудиторию, происходит странная вещь: моя композиция выглядит совсем не так, какой я ее помню. Кто-то намеренно придает ей совершенно безобразный вид, поэтому-то я и не могу сдать экзамен.

— Вы думаете, это дело рук Сакуры? — Я вспомнила, как она поправила мою и без того беспомощную композицию с вишневыми ветками, после чего моя работа стала нелепой и претенциозной.

— Да, я так думаю, но у меня нет никаких доказательств. — Мэри взяла с полки скалку и принялась раскатывать глину как тесто. — Сейчас, когда она умерла, все пойдет по-другому, не так ли? Если повезет, то спустя два месяца я снова могу сдавать экзамен.

Я решила поменять тему:

— Вы слышали когда-нибудь о старой керамике школы Каяма? В тридцатые годы специально для школы были изготовлены замечательные сюибаны.

— Не припомню, чтобы я об этом слышала. — Она подняла глаза от куска глины, который под ее руками уже стал превращаться в подобие вазы. — У вас есть с собой образец?

— Уже нет. Свой сюибан я отдала одному человеку, и он у него разбился. Но мне кажется, что старая керамика Каяма окрашена в более яркие цвета, чем та, которую предпочитает использовать иемото. Вам бы она понравилась.

— Я использую стили разных периодов, но только не двадцатого века. — Она осторожно поставила на стол уже готовый сосуд — длинную узкую вазу, напомнившую мне своей формой каноэ — и пошла к умывальнику мыть руки. — Если хотите, я покажу вам свою скромную коллекцию.

Выйдя из мастерской, мы вошли в дом через незапертую заднюю дверь. В отличие от внешнего вида дома, внутреннее убранство было лишено претензий на европейский модерн. В комнате стояли несколько красивых корейских сундучков-тансу с характерными металлическими защелками в виде бабочек.

— Как мне нравится эта мебель! К вам она перешла по наследству?

— Кое-что мне досталось от моих родителей, кое-что я купила. К счастью, моему мужу тоже нравилась корейская мебель.

Она открыла крышку одного из сундучков, и я увидела аккуратно уложенные тарелки, чашки и пиалы. Некоторые из них были цвета морской волны, другие — из сине-белой керамики. Ее коллекция была меньше моей, но предметы были явно старше и затейливее.

— Вы все это сами собрали? — спросила я.

— Да. Вы заметили, что здесь нет ни одного полного набора? Я покупаю отдельные предметы, поэтому и цена не слишком высокая. — Со дна сундука она вытащила тарелку, которая была отдаленно похожа на тарелки из набора госпожи Мориты. — Вот еще одна причина, позволившая мне с определенностью говорить о возрасте фарфора, который вы мне принесли.

— Жаль, что она не подходит. Мы могли бы дополнить набор недостающей тарелкой и продать его за хорошие деньги.

— Меня не интересуют деньги, — напомнила мне Мэри.

— Что ж, это большая редкость.

Внезапно я испытала замешательство оттого, что приставала к Мэри со своими предложениями. Она была совсем не похожа на меня — прожженную материалистку.

— Кажется, ваша миссия закончилась ничем, — сказала Мэри. — Я весьма сожалею.

— Зато я многое поняла. И не забивайте себе голову моими проблемами с тарелками Имари. В конце концов, я верну этот злополучный набор своей клиентке, и все.

— Может быть, выпьете на дорогу чашечку чая? — спросила Мэри.

По взгляду, который она бросила на свою печь для обжига, я поняла, что ей не терпится поскорее приняться за работу. Я отрицательно покачала головой:

— Вы очень добры. И, пожалуйста, не надо меня провожать.

На обратном пути я прошла мимо кумирни с керамическими медведями. Когда я впервые увидела их, мне показалось, что они улыбаются, теперь же они смотрели на меня сердито. Я сочла, что это моя мнительность, только и всего.

21 

Вернувшись в Янаку, я заскочила в «Фэмили Март» повидаться с хозяином магазинчика. Когда я вошла, он был занят тем, что расставлял коробочки с жевательной резинкой на полке рядом с кассой. Увидев меня, господин Вака улыбнулся:

— Трудная выдалась ночка, да? Я слышал, вы раскрыли преступление.

— Кто вам сказал? В «Джапан тайме» ничего не писали об аварии. Видимо, решили, что история с машиной, врезавшейся в фонарный столб, на серьезную статью не тянет.

— Да заходили тут полицейские. Им нужно было отбуксировать машину Я, конечно, посоветовал им своего брата. А пока они ждали и разговаривали между собой, я наслушался о том, как вам удалось определить, что за кнопки были разбросаны на дороге. Улицы замусорены так, что скоро станет опасно просто прогуливаться.

— Тот, кто подбросил кнопки, хотел, чтобы Такео Каяма разбился. Полицейские об этом, случаем, не говорили? — Благодаря господину Ваке мне удалось узнать полицейские секреты.

— Они об этом спорили. Один полицейский так и сказал: «Я так и думал», а другой придерживался мнения, что все это шутки чинпира. — Открыв упаковку клубничной жвачки, он протянул мне пластинку.

Чинпира — это мелкие хулиганы, которые надеются стать полноправными членами Якудзы.

— Если даже это и были чинпира, то их кто-то нанял, — сказала я.

— Удивительно, как это вы находите время для работы между погоней за преступниками и занятиями хайку.

— В том-то и проблема, что времени мне не хватает. — Я жевала отвратительную сладкую жвачку, которую непременно выплюнула бы, если бы не боялась обидеть господина Баку.

— А что это за хайку, о котором вы мне говорили по телефону?

У меня не было стихотворения с собой, но я его запомнила и прочитала вслух господину Ваке.