— Почему?

— Известно ли вам, что говорили о вашей тете в школе Каяма? О ней говорили, что она ходит в любимчиках: слишком быстро получает сертификаты, слишком легко сдает экзамены. У нее всегда были лучшие места на выставках. Ей даже предложили работать в школе, хорошее преподавательское место.

— От которого она отказалась, — вставила я, чувствуя себя обиженной. — Она вообще отказалась от икебаны, когда родилась моя кузина Чика.

— Сколько лет Чике?

Я посчитала в уме. За последние годы я видела сестру Тома не так уж часто, ведь она училась в Киото. Но я помнила год ее рождения.

— Двадцать три.

— Моя мать умерла двадцать три года назад. Занятное совпадение? — Такео пристально взглянул мне в глаза. — Рождение Чики было удобным поводом для вашей тети. Она сразу ушла из школы. Сакура однажды намекнула мне, что... что Чика не совсем Симура. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

Я резко отвернулась и уставилась в широкое окно, залитое сверкающим в огнях рекламы дождем. Понятно, для чего здесь затемненные стекла, нас видно как на ладони из каждого окна напротив. Лучше бы здесь были тяжелые шторы, я смогла бы спрятаться за них и укрыться от неотрывного взгляда Такео.

— Сакура ненавидела Норие, — сказала я после долгой паузы. — Она могла сочинить что угодно, лишь бы унизить ее.

— Извините, — донеслось из глубокого кресла в дальнем углу.

— И вообще, если ваша мать жива, почему она скрывается?

— Нас было двое с Нацуми, и мы были далеко не подарок. Может быть, она просто устала?

— Я уверена, что дело не в этом. Достаточно взглянуть на ее счастливое лицо, — кивнула я на фотографию. — Она любила вас обоих.

Говоря это, я вспомнила маленьких монстров Лили Брэйтуэйт. Она тоже их любит, хотя эти трое могут свести с ума и терпеливого буддийского монаха. Не думаю, что маленькие Такео с Нацуми были хоть немногим лучше. Но эта женщина на фотографии — Рейко Каяма — не похожа на капризное деревце, способное сломаться от порыва ветра. Весеннего ветра, швыряющего девушек на камни.

— А что, если... — глуховатым голосом продолжал Такео. — Если, узнав о чувствах отца к Норие, мама решила просто исчезнуть? Развестись ей бы все равно не разрешили. Подумаешь, любовница, они были и у дедушки, не говоря уже о прадедушке. В семье Каяма это не считается пороком.

— Но разве никто не видел ее тела? Ведь это единственное доказательство, позволяющее считать ее мертвой.

— Коронер и свидетели могли быть подкуплены. Кто угодно мог быть похоронен вместо моей матери.

Как же ему хотелось, чтобы это было правдой. Одержимый призраками, он был так трогателен, что я не могла найти слов, чтобы продолжать разговор.

— Ну хорошо, допустим, — сказала я, собравшись с силами. — Допустим, она посылала все эти зловещие письма, чтобы отравить тете существование. Наказать ее за свои страдания. Но при чем тут я? И при чем тут вы?

— Она не хочет, чтобы история повторилась, — еле слышно произнес Такео.

— Еще чего не хватало. Ваш отец видел меня однажды — согнувшуюся в приступе рвоты посреди выставочного зала. Вряд ли это зрелище вдохновило его настолько, чтобы он пригласил меня пообедать.

— Дело не в отце, — засопел Такео в своем глубоком кресле. — Это не он рискует повторить пройденное.

— А кто же, черт возьми? — Эти японские экивоки уже начинали меня утомлять. Я подошла к окну и отвернулась от Такео. Он выбрался из кресла, сделал несколько шагов и оказался у меня за спиной. Я почувствовала его дыхание на своем затылке.

— Вы, вероятно, думаете, что я гей. Люблю цветочки и все такое...

— Ничего я не думаю. Я вполне в состоянии отличить, — ответила я довольно резко, но не потому, что сердилась на него. Я сердилась на себя, на свое задрожавшее и завилявшее хвостиком эго. На себя, тающую, как мартовский лед, под его неровным дыханием. Но это было еще не все. Он осторожно взял меня за плечи и провел ладонями по моим голым рукам. Электрические мурашки наперегонки побежали по моей коже.

— Это было непросто. Я вырос в башне из слоновой кости, запертый там с отцом, не желавшим со мной разговаривать, с сестрой, у которой на уме только винтажные платья, и с кандидатками на роль моей мачехи, сменяющими одна другую и покидающими дом, давясь разочарованием. Вы стали первой настоящей гостьей в этой башне. И вы так молоды...

— Можно подумать, вы не молоды... — попыталась вставить я, обуреваемая смущением.

— Вы были единственной, кто мне не кланялся. И не кокетничал. И кто выглядел чудесно в старых платьях своей матери, не снисходя до приевшейся всем Шанели.

— Я не кланялась вам, потому что приняла за мальчика на побегушках. А потом было уже поздно что-то исправлять. К тому же вы явно не питали ко мне симпатии, так что кокетничать не было никакого смысла, — пробормотала я, поеживаясь от гуляющего у меня под кожей электричества.

— Ты мне нравишься, Рей. Но не могу сказать, что мне нравится твоя жизнь. Господин Исида успел рассказать мне кое-что. Ты жила с европейцем, с адвокатом, и он бросил тебя прошлой осенью, верно? У вас все кончено или?..

Меня будто ткнули пальцем в селезенку. Я оторопела не столько от внезапного «ты», сколько от того, что в глазах Такео я выглядела совершенно беспомощной. Хью меня бросил? Как странно слышать эти слова произнесенными вслух. Но ведь это правда, как ни крути. Хью меня бросил.

Я сняла руки Такео со своих плеч и повернулась к нему лицом.

— То, что я одна, еще не значит, что я в свободном доступе. У меня нажата кнопка Off, нажата и удерживается в таком положении.

Зачем я это ляпнула? Чтобы избежать прямого ответа на прямой вопрос?

— Что правда, то правда. Ты как раз тот абонент, который всегда недоступен, — улыбнулся Такео. — И все твои кнопки я очень хорошо ощущаю.

Что он этим хотел сказать? И почему, произнося это, не сводил глаз с моей груди, до которой уже добралось чертово электричество?

Я попыталась отодвинуться, не столько для того, чтобы отойти, сколько для того, чтобы скрыть явные признаки своего волнения от его пристального взгляда. Но даже это оказалось мне не по силам. Его руки были везде. И он сам был везде. Боевое искусство кендо, многолетние тренировки.

Я удивленно подставила ему губы. Не то чтобы это был первый японский парень, с которым я целовалась, но совершенно точно — первый, кто перед этим не попросил меня принять душ. Я не против того, чтобы помыться прежде чем дотронуться друг до друга, но я против того, чтобы делать из этого культ. С Такео все было иначе. Его волосы были влажными от дождя, а не от душа, а его губы пахли не зубной пастой, а чем-то естественным, вроде слабо заваренного чая. Электричество уже бушевало во мне вовсю, кончики его пальцев бродили по моей груди. Он чуть слышно охнул, когда я слишком крепко прижалась к нему, забыв, что после аварии любое резкое движение может оказаться болезненным. Это меня внезапно отрезвило.

— Не надо бы нам... — пробормотала я, с трудом оторвавшись от него, и отошла на полшага.

Лицо его горело наверняка точно так же, как мое.

— Ты мне нравишься, Рей, — повторил он необычно низким голосом. — И ты меня поцеловала, значит, ты чувствуешь то же самое. Что-то распускается между нами, как вишневый цветок, и теперь все пойдет — должно пойти! — совсем по-другому.

«Ох, только не надо бы про вишню», — подумала я, поднимая с пола «Нэшнл джиогрэфик» и делая вид, что разглядываю обложку.

— Завтра у нас много дел, — продолжал он. — Мы найдем мою мать. И вернем твоей тете ее доброе имя.

Не смея поднять на него глаза, я смотрела на глянцевую картинку, изображающую семейство тигров в африканской саванне.

— Не так-то просто вернуть кому-то доброе имя, когда твое собственное держится на ниточке, — произнесла я, содрогнувшись от собственной грубости.

— Рей, дорогая, меня ничуть не беспокоит то, что ты японка лишь наполовину. Как и то, что твоего заработка едва хватает тебе на жизнь.