– Уйди, ваше благородие! – Бородач сбросил с себя поручика.

Он решительно замахнулся вилами, готовый вонзить их в опять упавшую девушку. Верещагин успел подкатиться к ней и оттолкнуть её обеими ногами, выведя тем самым из-под страшного удара. Вилы с хрустом вонзились Василию в ногу. Он вздрогнул, но не вскрикнул, хотя испытал сильную боль. Он даже сумел подняться, после того как бородач выдернул вилы. Он выпрямился, удивлённо развёл руками, будто не произошло ничего особенного и проговорил, пытаясь справиться с дыханием:

– Ты, подлец, рехнулся!

– Убью, язва! – заорал мужик и снова вскинул над головой вилы.

Раздался выстрел. Крестьяне от неожиданности замолчали, обернулись и увидели, как в их сторону побежали несколько офицеров. Прапорщик Крестовский вытянул перед собой руку с зажатым «наганом».

– Разойдись, сволочь! – вопил он фальцетом.

– Вашбродь! – появился неизвестно откуда Никифор. – Что ж такое делается!

Мужики и бабы бросились врассыпную. Некоторым досталось по спине – ротный командир подлетел на чёрном коне и принялся стегать наугад плёткой.

– Что! Что! Шкуру спущу! – слышался его разъярённый голос. – Повешу! Расстреляю! Холопы! Гниды! Что! Что! Всех сюда! Всех зарою! Всех на корм свиньям пущу! Что! Что!

В считанные секунды мужик с вилами оказался под грудой солдат, самозабвенно начавших колотить его. Верещагин сделал шаг в сторону спасённой девушки и упал – нога подогнулась под ним.

Пытаясь подняться, он снова свалился, и конь, на котором проскакал мимо ротный командир, задел его копытом по голове.

– Прошу простить, господин поручик. Как вы?

– Полный набор удовольствий. – Василий обхватил голову обеими руками.

– Вашбродь, позвольте ногу. Что там? Батюшки! Полный сапог кровищи!

Верещагин лежал неподвижно. Его мутило.

– Плесните его благородию водицей, – донёсся чей-то голос, – сомлеет сейчас. Эка его оприходовали.

– Верещагин, как ты? Василёк, живой ли? – нагнулся над ним Крестовский. – Господа, давайте за лекарем! Где Крупенин, где эта бледная крыса? Дайте кто-нибудь пакет, надо срочно перебинтовать!

– Ты что, сучий выродок! – слышался из-за спины Крестовского злобный рык. – Ты на офицера руку поднять посмел? Да я тебя за это на каторге сгною! Вот тебе, получай, свинячий сын!

Сквозь чёрный шум в голове Василий Верещагин сумел собрать воедино все звуки и понял, что бородач с вилами был сильно избит и что бить его будут ещё долго, вымещая на нём тоску, накопившуюся за долгий поход. Возможно, этого мужика даже убьют.

Явившийся полковой лекарь обработал рану на ноге и объявил, что поручику Верещагину лучше остаться в деревне. Покачивая лысеющей головой, он склонился над Василием и смотрел на него мутными глазами, левый нервно подёргивался.

– Вот так, голубчик. С ногой вас, конечно, угораздило… – Он причмокнул оттопыренными губами. – Да и с головой вы того…

Верещагин слушал молча. Он был слаб и испытывал ко всему если не отвращение, то равнодушие. Его бледное лицо не выражало никаких чувств.

– Вы слышите меня, голубчик? – дёрнул глазом лекарь. – У вас, судя по всему, сильное сотрясение. Два удара пришлось по голове… Так-с… Оставляю вам порошки. Принимайте трижды в день. А это мазь, пусть ваш денщик обрабатывает вашу ногу каждый час. Нужно следить, чтобы нагноения не началось. Скажу вам по-честному, худая у вас рана. Два зуба от вил попали в икру, один по самую кость прошёл…

Было решено забрать Верещагина на обратном пути, то есть дня через три-четыре. Полк двинулся дальше. Офицеры оглядывались на дом, где остался их раненый товарищ, больше завидуя ему, чем сочувствуя. Поход всем изрядно надоел, похоже, каждый готов был продырявить себе не только ногу, но и грудь, лишь бы не тащиться по пыльным лесным дорогам до Иртыша, не заниматься бессмысленной переправой туда и обратно.

До вечера Василий проспал.

– Вашбродь, у вас жар.

Василий увидел Никифора возле кровати. Лицо солдата выражало тревогу.

– Оставили нас тут, бросили, скажем прямо. А я не доктор. Как я справлюсь? Вон пот с вас смахиваю, а жар не отстаёт.

– Мы где? – Верещагин едва шевельнул пересохшими губами.

– Где ночевали, там и сейчас. Аль не узнаёте комнатку вашу? Дочка хозяйская заглядывала к вам. Справлялась, как вы… А мужика того изрядно отделали… Что спрашиваете? Куда подевали? Увезли с собой, на телегу бросили, ноги в железо заковали… Ась, вашбродь? Что спрашиваете? Девушка где? Какая? Из-за которой всё стряслось? Не знаю… Хозяйская дочь говорит, что эту девку тут не жалуют в последнее время. Говорят, она ведьмует. Скот из-за неё падает этим летом, у коров молоко пропадает. Её уж раз поколотили недавно… Что говорите? Позвать сюда, ежели увижу? Ладно, кликну… Только вот большуха наша навряд ли довольна останется… Но мне что… Мы с вами люди военные…

Вскоре после этого появился хозяин дома. Он шумно вошёл в комнату и остановился перед Василием. Плюнув на руку, он пригладил кудри над ушами и почтительно поклонился.

– Желаю здравствовать… Значит, досталось вам, господин офицер? Оно, конечно, дурно случилось, но когда Тимофей бузит, ему на пути лучше не попадаться. А бузит он всегда, потому как всегда выпимши…

– Тимофей?

– Который вас кольнул. Горяч он не в меру, а умом слабоват. Он Аришку давно грозился порешить.

– Аришку?

– Девку ту.

– Почему?

– Она для нас чужая, из Хантов она, а у нас здесь давно повелось, что чужих не жалуют, – сверкнул он глазами. – Тут у нас, на деревне-то, почти что все с русской кровью. А что до остальных, то есть которые с хантыйской кровью, так они давно с нашими перемешались, а кто не перемешался, то всё равно обрусел давно. Одним словом, все мы тут одной веры. Но Аришка и дед её не хотят по-нашему жить. В лесу дом держат, зимой на собачьей упряжке ездят, с охоты без добычи никогда не возвращаются. На самом деле она полукровка. Её мать понесла от кого-то из нашей деревни… Дело тут однажды случилось по пьяни… Чего уж греха таить: снасильничали над ней, вот, значит, как… Был у нас тут один гуляка… Так что Аришка полукровка, но всем говорит, что из Хантов. Никак не желает нашей считаться. И наведывается, слыхивал я, в дальнюю хантыйскую деревню… А мать у неё шаманка была, распугивала тут всех своим бубном. Она на того мужика, который её обрюхатил, вскоре порчу наслала. Он иссох, в живой скелет превратился, околел, истощав до костей. Ничем ему помочь не смогли. Вот какие дела, значит… Да, шаманка она была, настоящая шаманка.

– Шаманка?

– Скончалась от оспы, два года тому. Стало быть, не помог ей бубен её колдовской… Говорят, Аришка тоже умеет. – Хозяин хмыкнул. Он был высок, худощав, широк в плечах. Глаза у него были умные, губы ироничные. Тёмная борода курчавилась на щеках. Он шагнул ближе к Верещагину и несколько минут стоял молча, словно раздумывая. Затем наклонился слегка и продолжил, понизив голос и будто оправдываясь: – Я-то не думаю, что это из-за Аришки у коров молоко сейчас пропало. Просто жара сильная стоит давно. И не все на неё с ненавистью смотрят. Есть бабы, которые даже в лес к ней ходят за помощью: кто за травами лечебными, кто погадать… А Тимофей даже сватался к ней раз, да только отказ получил, вот, думаю, и взъелся не на шутку. На неё многие наши заглядываются. Хозяйка она умелая, иначе бы её старик нипочём не справился ни с коровой, ни с рыбалкой. С такой женой горе за полгоря пойдёт, а радость вдвойне.

– Так хороша? – слабо удивился Верещагин.

– А ты что ж, ваше благородие, спасать бросился, а кого – даже не разглядел? Смешно, право слово, смешно.

Хозяин хмыкнул и покачал головой. Верещагин видел, что он хотел добавить что-то, но не решился, сдержал себя.

– Отдыхайте, господин офицер, сон силу приносит.

Ближе к ночи Никифор разбудил Верещагина.

– Вашбродь, тут к вам просится одна, – шёпотом проговорил он, – та самая…

Василий кивнул. В слабом свете свечи он увидел бесшумно проскользнувшую в комнату девичью фигуру. Чёрные волосы были заплетены от висков в две косы, на концах каждой косы висела небольшая медная пластина.