Глубокое чувство человечности, которое постоянно было в душе Василия Михайловича, его мысли о природе и о подлинном назначении человека, которые не покидали его, когда он шел вдоль берегов Европы, объятой войной, томился в плену у англичан на мысе Доброй Надежды, мирно беседовал с жителями на острове Тана, не оставляли его и здесь, в виду этой странной крепости, за валом которой прятались еще неведомые ему японцы.

И он был спокоен, ибо пришел сюда как ученый и путешественник, который терпит нужду и которому отказать в помощи никто не может. Но на сей раз он ошибся. Подпустив его шлюпку на пятьдесят саженей к берегу, японцы стали палить в нее сразу из нескольких пушек.

«Они хуже дикарей», — подумал Головнин и приказал повернуть обратно.

На помощь ему уже спешили гребные суда с вооруженными матросами, которые выслал Рикорд. К счастью, надобности в них не оказалось: японские ядра, очевидно пущенные вслепую, даже близко не пролетели от шлюпки.

Подойдя к борту «Дианы», Головнин крикнул Рикорду:

— Петр Иванович! Пошли им от нас ядро!

Но едва успели канониры навести заряженную пушку на крепость, как он отменил свой приказ.

— Нет, стойте! Надо же узнать, чего они хотят — Попытаемся сначала объясниться с ними знаками.

Поднявшись на борт, Головнин собрал военный совет, чтобы обсудить, как лучше снестись с японцами, которые уже перестали стрелять. Все были крайне возбуждены.

Рикорд предложил опустить на воду перед крепостью кадку, разделенную вертикальной перегородкой на две половины. В одной из них поставить стакан с пресной водой и положить несколько поленьев дров и горсть риса в знак того, что шлюп нуждается в воде и пище. А в другую половину кадки опустить несколько испанских пиастров, как монету, имеющую хождение по всему миру, кусок алого сукна, которое так любят жители Востока, и немного хрусталя и бисера — в знак того, что русские готовы за все платить деньгами или отдарить японцев товарами.

Так и было решено. На другой день пустили на воду бочку недалеко от крепости. Вместе с сукном и хрусталем в нее положили и искусно нарисованную Муром картину, на которой были изображены гавань, крепость и шлюп. На «Диане» пушки были нарисованы бездействующими, а из крепости палили вовсю.

Эту картинку велел нарисовать Василий Михайлович, желая таким образом упрекнуть японцев в вероломстве.

Лишь только бочка была спущена на воду, как японцы подхватили ее и увезли в крепость.

На другой день, приказав на всякий случаи приготовить шлюп к бою, Головнин подошел к крепости ближе чем на пушечный выстрел. Но японцы, казалось, не обращали на «Диану» никакого внимания. Крепость по-прежнему была завешена полосатой тканью, и вблизи ее не видно было ни одного человека.

Василий Михайлович снова созвал военный совет. Все высказались за то, чтобы военных действий без крайней нужды не начинать, ибо на то нет повеления правительства. И «Диана» снова отошла от берега и стала немного поодаль от крепости.

Головнин послал вооруженные шлюпки под командой Рикорда в ближайшее приморское селение, чтобы запастись там водою и дровами, а также закупить хоть немного рыбы и риса. Когда Рикорд со своей командой садился в шлюпки, Василии Михайлович сказал ему:

— Ежели в селении никого не окажется, то нужное все же возьми, ибо провизия у нас на исходе. А плату оставишь испанскими пиастрами или вещами. Сам же я со шлюпом буду держаться подле берега под парусами и открою огонь, ежели японцы надумают тебя задержать.

В поселке не оказалось ни одного человека. Вода была гнилая. Рикорд взял немного дров, рису и сушеной рыбы, оставив взамен сукно, деньги и бисер, что стоило гораздо больше, чем взятые им товары.

На другой день подобранная японцами кадка оказалась на своем прежнем месте, и Головнин тотчас же послал за нею. В кадке оказалось письмо, написанное по-японски, и две картинки. На обеих были изображены гавань, крепость и «Диана», бочка, плавающая на воде, идущая к ней шлюпка и на заднем плане — восходящее солнце. На одной картинке крепостные пушки стреляли, а на другой — обращены дулами назад.

Рассмотрев картинки, Головнин сказал своим офицерам:

— Я понимаю сие так, что японцы не желают иметь с нами никаких сношений. И ежели в первый раз они позволили поставить перед крепостью бочку, то во второй раз будут палить.

Все с этим толкованием согласились, хотя письмо, написанное по-японски, прочесть не могли.

Прошла еще одна ночь. Наутро шлюпки с «Дианы», под командой Рудакова, снова пошли за водой. Когда русские высадились на берег, к ним направился вышедший из крепости курилец. Он двигался так медленно, словно шел на перебитых ногах, поминутно останавливаясь и одной рукой беспрерывно крестясь, а другой размахивая большим деревянным крестом.

Рудаков пошел навстречу курильцу. Низко кланяясь и продолжая креститься, тот остановился против русских. Алексей, которого Рудаков взял с собою, спросил у курильца, как его зовут и что он может сказать русским.

Курилец ответил, что зовут его Кузьмой, что он жил несколько лет на острове Рашуа среди русских курильцев. А послали его японцы к русским для того, чтобы сообщить, что сейчас сюда прибудет японский начальник.

Вскоре из ворот крепости вышел низенький японец, одетый в нарядный темный халат. Он учтиво поклонился Рудакову и, обратившись к Алексею, сказал, что японцы готовы поделиться с русскими всем, что имеют, но просил Рудакова подойти поближе к крепости, чтобы переговорить с главным начальником. Рудаков, не имея полномочий на такие переговоры, отказался следовать приглашению японца, обещая, однако, обо всем донести своему капитану.

Курильцы, бывшие с этим японцем, рассказали Алексею о том, что появление «Дианы» вызвало большое смятение среди японцев, которые поспешили отправить свое имущество в горы на вьючных лошадях. А палили они от страха, думая, что русские на них нападут. Но когда увидели оставленные ими в рыбацком селении деньги и вещи, то совершенно успокоились.

На другой день вахтенный офицер доложил Головнину, что на воде появилась японская лодка, с которой подают какие-то знаки кораблю. Головнин сейчас же приказал спустить шлюпку и пошел навстречу японцам. При виде шлюпки японцы спешно погребли к берегу, спустив на воду кадку, в которой оказались не только оставленные в рыбачьем поселке деньги, сукно и бисер, но даже и те вещи, которые были взяты из бочки в первый раз.

— Должно быть, японцы считают нашу цену недостаточной, — решил Головнин и велел доложить в бочку еще двадцать пиастров и несколько шелковых индийских платков. Покончив с этим, он собирался уже возвратиться на шлюп, как заметил, что японцы машут ему с берега белыми веерами, предлагая подойти поближе. Василий Михайлович тотчас же повернул к крепости и высадился вблизи нее с одним лишь матросом и курильцем Алексеем. Остальным матросам было приказано держать шлюпку на воде, не допуская к ней японцев.

На берегу Головнина встретил низкими поклонами японский чиновник, сообщивший, что его зовут Оягода. Его сопровождали два офицера. Тут же были еще два японца и человек десять курильцев. Оягода и офицеры были в богатом шелковом платье, в латах, и у каждого было по сабле и кинжалу за поясом. У Головнина при себе была сабля да по карманам спрятаны шесть малых пистолетов.

Оягода держал себя не только учтиво и ласково, но даже заискивающе, подобострастно и всячески уговаривал русского капитана подождать начальника крепости, который скоро должен выйти.

Действительно, скоро из ворот крепости вышел японец в богатом шелковом одеянии, в латах и при полном вооружении. Его сопровождали два оруженосца, из которых один нес длинное копье, а другой - шлем с изображением луны, похожий на русский венчальный венец.

Взглянув на японца, Василий Михайлович едва удержался от улыбки: так смешон и нелеп был вид этого человека. Потупив глаза в землю и подбоченясь, как для танца, японец едва переступал, широко расставляя ноги.