Наступил наконец день, когда «Диана» после долгов камчатской зимы вновь оделась парусами.

Прорубив лед в Петропавловской гавани, Василий Михайлович Головнин под вечер 25 апреля 1811 года вывел свои шлюп в Авачинскую губу и через несколько дней был уже в открытом море.

Это плавание в большей мере, чем другие, волновало Василия Михайловича, ибо он был не только искусным капитаном, но и ученым-путешественником, для которого наука была превыше всего. Море же, по которому он шел теперь, было еще мало известно мореплавателям, а острова, к которым он направлялся, еще не были описаны никем. И рассказать о них было заманчиво для ученого.

Василий Михайлович решил начать описание Курильских островов от пролива Надежды меж островами Машуа и Рашуа, где уже побывал Крузенштерн, и продолжать ату опись к югу, до самого Матсмая. Потом, миновав северную сторону этого острова, следовать вдоль восточного берега Сахалина, чтобы закончить лето описаниями Татарского берега и островов Шантарских.

Предстояло много трудов.

Свежий ветер сопутствовал плаванию. «Диана» шла хорошо, неся все паруса. Великий простор холодного моря лежал впереди. И даль была холодна и ясна. Но море не радовало глаза яркой синевой, Как в южных широтах. Цвет его был бледнее, суровее. Чувствовалось, что Северный океан очень близок.

Но жизнью море было здесь так же богато, как и под горячим солнцем юга. Из воды то и дело высовывались головы тюленей, с крайним любопытством, свойственным этому зверю, поглядывавших на корабль. Дельфины ныряли за обоими бортами судна, неся на спинах детенышей. Кружились в воздухе морские орлы, изредка падая на волну за добычей.

Курильские острова открылись взору мореплавателей длинной темной грядой. Легкий дым, как бы постоянный пар или куренье, стоял на краю горизонта, над смутным очертанием голых каменных гор.

Обратясь лицом к океану, они словно сторожили это море и лежащий за ним берег русской земли.

Первого мая «Диана» вошла в пролив Надежды. Здесь ей встретились сильные, спорящие с ветром течения, производящие страшную толчею, отчего волна поминутно теряет свое направление. Такие места моряки называют «сулоями». Их любят морские птицы, которые во множестве держатся здесь.

И верно: с «Дианы» можно было наблюдать огромные стаи топорков, старичков, чаек-говорушек. Однажды невысоко над самым шлюпом скользнул в воздухе северный альбатрос. У него было белое оперение всего тела и черные, очень острые крылья, красные лапы и желтый клюв. Вокруг корабля стадами плавали касатки.

«Диана» пошла к острову Кетою и обогнула его. Здесь птиц было мало, летали одни гренландские голуби-старички, из которых несколько молодых село на палубу, где они тотчас же были пойманы Тишкой. Однако мясо их оказалось невкусным и пахло рыбой.

Но не птицы занимали русских моряков. Перед «Дианой», плывущей вблизи острова, открылась неширокая полоса воды. Залив ли это, вдающийся в прибрежные горы, губа ли, промытая рекой, или узкий пролив, которым можно будет выйти на западный берег острова? Еще ни один мореплаватель не заходил сюда.

Василий Михайлович осторожно повел «Диану», и она вошла в неширокую полосу воды, углубляясь все дальше и дальше. Ни подводные скалы, ни берег не преграждали ей путь, и к вечеру «Диана» вышла на западную сторону острова Кетоя.

В этот вечер Василий Михайлович испытал большую радость: «Диана» первой прошла через вновь открытый пролив. В волнении он нанес этот пролив на карту и назвал именем своего корабля — проливом «Дианы». Так делал не один Головнин. Другой русский мореплаватель, Крузенштерн, тоже назвал открытый им пролив между островами Машуа и Рашуа именем своего корабля — «Надежды». Так сделал и француз Лаперуз, пройдя первым между о. Чирпой и Симусиром и дав проливу не свое имя, а имя своего фрегата — «Буссоль». Скромность приличествует истинному мореходцу. Пусть другие помнят и наносят на карту его имя.

«Где ты теперь, отважный Лаперуз? — подумал при этом Головнин. — Какой смертью погиб? Вот уже двадцать три года, как нет о тебе известий. Ужели отечество твое забыло тебя настолько, что не может найти твоей могилы? Неужто сей жребий ожидает и нас? Как избежать его?»

Василий Михайлович позвал к себе корабельного кузнеца и велел ему выковать несколько медных дощечек и вытравить на них надпись, которая была бы издали приметна для плаза:

«Пусть, — решил Василий Михайлович, — сия надпись будет знаком для всех, кто по нашим следам отправится нас искать, если гибель настигнет наш шлюп. Судьба мореходцев превратна...»

И на каждом острове, который посещала «Диана», он приказывал прибивать к дереву или к камню на берегу такую дощечку.

Подойдя к острову Кетою, Головнин послал обследовать его мичмана Мура и штурманского помощника Среднего. На берегу они увидели срубленное дерево и остатки потухшего костра. Должно быть, за несколько дней до них здесь кто-то был. У потухшего костра валялось много скорлупы от морских репок, которые составляют обычную пищу курильцев. За узкой прибрежной полосой сразу поднималась гора. Мичман Мур и Средний стали подниматься вверх по тропинке. На вершине горы они нашли остаток деревянного креста, в верхней части которого довольно четко было вырезано русское слово: «бог». Крест стоял над самой стремниной. У подножия его находилась малая заводь с прекрасным водопадом. И крест и надпись говорили о том, что жили на острове русские, курильцы-христиане.

За горой, в небольшой долине, посланные нашли несколько юрт, которые и осмотрели с большим любопытством. В одном углу юрты они заметили санки, вроде русских, в другом и третьем — корзинки с пухом, множество орлиных перьев и лоскутья птичьей парки — короткой шубки, сшитой из шкурок птиц. Такую одежду можно было видеть на многих курильцах.

Прибрежные горы были покрыты кедровником-стланцем, у которого хвоя длиннее обыкновенного и чуть отливает голубизной, отчего склоны гор издали казались сизыми. Пройти по густому кедровнику было почти невозможно: он пружинил под ногами и цеплялся за колени, подобно ползучим травам. На земле, под кедровником, валялось множество прошлогодних шишек. В иных еще оставались орехи. Они были мелки, но сладки на вкус и, растертые на камне, могли насытить человека.

За горою начиналась равнина, покрытая травою, среди которой блестели жесткие листья брусники и поднимались стебли голубицы - неприхотливой северной ягоды. Леса на острове вовсе не было.

Мур и Средний, обследовав остров, возвратились на корабль.

И «Диана», простояв ночь возле острова Кетоя, утром взяла курс на оконечность другого острова, расположенного рядом, над которым, точно дым, поднимался пар от горячих ключей. На берегу этого острова мореходцы увидели селение, в котором насчитали до тридцати юрт. Василий Михайлович приказал держать прямо к селению, и скоро с борта «Дианы» приметили простым глазом людей. Некоторые из них поднимались в гору с ношей за плечами. Двое держали длинные шесты, похожие на копья. Один из них что-то кричал, подмяв копье вверх.

Василий Михайлович приказал лавировать вблизи селения и на сей раз послал на берег мичмана Рудакова и штурманского ученика Новицкого.

Возвратясь на корабль, Рудаков и Новицкий рассказали, что на берегу они встретили двоих жителей. Оба были пожилых лет, роста небольшого, лицом и телом смуглые, волосом черные. Одеты были в парки: один из собачьего меха, другой — из птичьих шкурок. На головах у них были суконные колпаки, а на ногах — горловые тор басы, или бахилы, сшитые из горла морских львов. Оба говорят по-русски. Они сказали, что остров их называется Ушисир, а по счету четырнадцатый с севера. Другие, лежащие к югу острова: Кетой, потом Симусир, Чирпой, Уруп, Итуруп, который русские назвали Александр, затем Чикота и Кунашир. А за Кунаширом лежит большой остров Матсмай, где живут японцы.