Головнин приветствовал его по-военному. Японец в ответ поднес левую руку ко лбу и низко наклонил голову, подавшись всем телом вперед и в то же время касаясь другой рукой своего колена.

Японец спросил Василия Михайловича через Алексея, он ли начальник пришедшего к острову корабля, зачем пришел и куда намерен отсюда итти. Головнин сказал, что его шлюп возвращается из восточных российских владений и зашел сюда за водой и провизией, а потом пойдет дальше, в Петербург. Японец опустил глаза и ласково зашептал, втягивая в себя воздух:

— Как зовут вашего государя?

— Его императорское величество Александр Первый, — ответил Василий Михайлович.

— Александр... — повторил японец, довольно отчетливо произнося это имя. — А знаете ли вы Резоното (Резанова), который к нам приходил? — продолжал он свои расспросы.

Его вопросы и ответы Головнина старательно записывались обоими японцами, сопровождавшими начальника крепости. Присев на корточки, японцы быстро-быстро водили кисточками по листам тонкой белой бумаги.

Беседа продолжалась. Из ворот крепости вышел вооруженный человек; он нес в руках лакированную подставку в виде маленького столика, на котором стояли крохотные фарфоровые чашечки с теплой рисовой водкой — сагой. Опустив столик на землю около Василия Михайловича, японец не ушел, а примкнул к толпе своих, уже успевшей образоваться у ворот крепости.

Вслед за этим японцем появился другой, тоже вооруженный, несший на подставке чай. Он опустил свой столик рядом с первым и тоже остался. За ним появился третий вооруженный с икрой, четвертый — с табаком, пятый — с трубками. Поставив свои подносы на землю, они присоединились к свите своего начальника. Скоро вокруг Головкина образовалось плотное кольцо из вооруженных людей.

Василий Михайлович не мог не заметить этого, но не показывал вида и спокойно пил чай, курил легкий, душистый японский табак, шутил с японцами. И лишь от времени до времени, поглядывая на свою шлюпку, нащупывал пистолеты, спрятанные по карманам. Затем, считая, что уже пора перейти к делу, он заговорил о том, что ему нужно продовольствие и дрова. Но его собеседник вдруг заявил, что он не начальник крепости, и предложил ему для переговоров отправиться в самую крепость.

Головнину это показалось подозрительным. Он поблагодарил японца за приглашение, но итти в крепость отказался, сказав, что спешит на шлюп. Японец не удерживал Василия Михайловича. Он даже подарил ему на прощанье белый веер и произнес маленькую речь.

Алексей пытался перевести слова японца и при этом толковал что-то о кресте, но Василий Михайлович не понял его. По дороге же к шлюпу ему вдруг пришло в голову, что ведь японец, возможно, предлагал ему перекреститься в знак того, что русские пришли с добрыми намерениями.

Глава пятая

ВЕРОЛОМНОЕ НАПАДЕНИЕ ЯПОНЦЕВ

На следующий день подозрения, вызванные вчерашним поведением японцев, рассеялись, тем более, что накануне вечером мичман Якушкин съезжал на берег и был хорошо принят. Японцы прислали с ним на корабль много свежей рыбы и весьма учтиво просили приехать к ним в гости и самого капитана русского корабля. Это еще более утвердило Василия Михайловича в отсутствии каких-либо злых намерений у японцев.

Человек бесстрашный, опытный в морском деле офицер, он мог отлично распорядиться боем, мог одним ударом абордажного топора свалить врага, что когда-то и доказал на палубе корсара, или прыгнуть к шведам в шлюпку, или, спасая свой корабль в сражении, спуститься в горящий трюм, чтобы залить каленое ядро врага, но, приходя к чужим народам как ученый и путешественник, он относился к ним доверчиво и дружелюбно. И ни цвет кожи человека, будь она белая, желтая или черная, ни особенности волос на его голове, — курчавые ли они и собраны в пучки, или прямые и мягкие, как у Тишки, — не дают права на утеснение одного народа другим.

Человек склонен к добру всюду: и в его родных Гульёнках, среди низких соломенных изб, вроде той, где жила птичница Степанида вместе с Тишкой и Лушкой и на острове Тана среди первобытных шалашей, в которых жил чернокожий Гунама со своими сыновьями, — всюду народ добр! А если он и бывает плох, то лишь потому, что плохи его правители да учреждения, коими он управляется.

И сейчас, в это ясное июльское утро, когда и от безоблачного неба и спокойного моря и от прибрежных гор веяло тишиной и миром, Василий Михайлович думал: «Если вчерашние дикари, а может быть и людоеды, могут понять добрые намерения человека, то как же не поймут их японцы, народ хоть и неведомый нам, но восприявший столь древнее просвещение Китая. Неужто люди, которые приглашают чужеземца в гости, могут замыслить против него что-нибудь недоброе?»

Оставив всякие опасения, Василий Михайлович велел спустить на воду свою капитанскую шлюпку, чтобы ехать на берег. При этом он запретил своим спутникам вооружаться и сам оставил в каюте пистолеты, что накануне брал с собой.

— В гости не ездят с оружием! — сказал он.

При себе у офицеров были только полагавшиеся по форме сабли, да Хлебников, человек предусмотрительный при всяких обстоятельствах, в последнюю минуту все же сунул себе в карман маленький одноствольный пистолет.

Кроме Хлебникова, Василии Михайлович взял с собой мичмана Мура, курильца Алексея и четырех матросов первой статьи: своих старых приятелей — Михайлу Шкаева и Спиридона Макарова, да еще Григория Васильева и Дмитрия Симанова. Тишка тоже хотел ехать и даже начал спускаться в шлюпку, но Василий Михайлович приказал ему остаться на судне.

Было восемь часов утра 11 июля 1811 года.

На берегу Головнина встретили Оягода и два вчерашних японца, которые просили русских немного подождать, пока в крепости все будет готово к приему гостей.

Чтобы окончательно устранить возможность каких-либо подозрений или сомнении со стороны японцев в добрых намерениях русских, Василий Михайлович приказал матросам вытащить до половины на берег свою тяжелую шлюпку.

Оставив при ней лишь одного матроса, Василий Михайлович велел остальным троим нести за ним в крепость стулья для сиденья, несколько штук алого сукна и хрустальную чашу, предназначенные в подарок японцам.

Наконец ворота крепости распахнулись, и Оягода предложил гостям следовать за ним. И тут им прежде всего бросилось в глаза множество находившихся в крепости людей, среди которых одних солдат, вооруженных фитильными ружьями, луками и копьями, было человек четыреста.

Одетые в кимоно с широкими рукавами, они молча сидели тесными рядами, опустив глаза в землю, вокруг просторной площади, на которую выходили крепостные ворота, и столько же курильцев, вооруженных луками и стрелами, окружали палатку из полосатой бумажной ткани, стоявшую немного в стороне от ворот. Курильцы тоже почему-то старались не смотреть на гостей, словно это было им запрещено.

Сколь торжественно нас принимают, Василий Михайлович! — удивился Хлебников.

Каждый народ по своему обыкновению выражает гостеприимство, — отвечал Головнин и первым вошел в полосатую палатку.

Здесь против входа в неподвижной позе сидел на стуле японец в искусно расшитом цветами шелковом халате, в полном воинском снаряжении. За поясом у него торчали две небольшие сабли в ножнах из кожи акулы. Через плечо спускался длинный желтый шнур, на одном конце которого была укреплена кисть такого же цвета, а другой конец был привязан к стальному жезлу, видимо служившему эмблемой его власти. Жезл он держал в руках.

То был главный начальник. За ним на полу, на корточках, сидели его оруженосцы. Второй японец, очевидно рангом пониже, помещался со своими оруженосцами по левую руку первого. И стул его был несколько ниже, чем у главного начальника.

По сторонам начальников, вдоль стен палатки, на цыновках сидели, поджав под себя ноги, по четыре чиновника, лица которых ничего не выражали. У них тоже были сабли, а поверх халатов надеты латы.