Пристали к какому-то уютному островку с небольшим городком. У берега, в крохотной зеленой бухточке, стояли две небольшие галеры под русским военным гюйсом на бушприте, с молчаливыми часовыми на корме.

«Феникс» пришвартовался к небольшой деревянной пристани на сваях, рядом с двухмачтовой лайбой, в которую грузились корзины с рыбой, а на палубе толпились финны с семьями, разодетые по-праздничному.

Из городка поминутно подъезжали двуколки, запряженные малорослыми, но крепкими и быстрыми лошадками. Финны спешили на материк на какой-то религиозный праздник.

И вскоре вся толпа запела довольно унылый псалом, и под это пение лайба стала выходить из зеленой бухточки.

Перед обедом кадетов спустили на берег. Они группами разбрелись по острову. Одна группа, в которой были Вася и Чекин, направилась в городок.

Вася пристально рассматривал дома и лавки, вглядывался в незнакомую одежду и лица чужого народа, и все казалось ему достойным внимания. Мир был любопытный. Чекин же, не отличавшийся любознательностью, но обладавший зато крайне беспокойным характером, вытащил из забора палку и начал дразнить ею спокойных, рассудительных финских собачонок, лежавших у своих ворот.

— Чекин, — говорили ему Вася и другие товарищи, — не тронь собак — смотри, покусают.

Чекин презрительно фыркал:

— Меня? Разве это собаки? На меня раз вот какой кобель напал! Больше теленка! А это разве собаки?

И он начал ширять своей палкой сквозь решетчатую ограду, за которой нежился на солнце целый выводок лохматых шавок. Собачонки подняли оглушительный лай.

Из домика вышел молодой парень в коротком жилете, в картузе и красном шейном платке. Он прогнал собачонок и, открыв калитку, что-то крикнул Чекину по-фински.

Тот на всякий случай принял вызывающую позу. В зеленоватых глазах молодого человека блеснул злой огонек, тяжелая рука его мелькнула в воздухе, и на правой щеке Чекина, — финн оказался левшой, — вспыхнул горячий румянец.

Такого афронта никто не ожидал, и потому в первое мгновение все оцепенели, но в следующую минуту Чекин уже сидел верхом на парне и молотил его своими увесистыми кулаками, не обращая внимания на шавок, дружно теребивших его за ноги.

Вася бросился на помощь Чекину. Несколькими ударами он отогнал шавок и уже хотел было разнять дерущихся, как вдруг увидел большую толпу парней и мальчишек, во много раз превосходящую числом маленькую кучку кадетов. Откуда взялась эта толпа, Вася не понял сразу. Она появилась внезапно, словно ее вытряхнули одним движением из запертых двориков, на хмурых бревенчатых домов, которые до того казались безлюдными.

Вася бросился навстречу толпе. Двух мальчишек, налетевших на него, он успел сбить с ног. Потом, отскочив в сторону и раскинув руки, как делал это на ученье Турчанинов. Вася крикнул:

— Кадеты, ко мне!

И хотя голос у него был не такой зычный, как у корпусного офицера Турчанинова, но столько власти, спокойствия и повелительности послышалось в нем, что разбежавшиеся было кадеты вновь собрались и стали по обе стороны Васи, словно это было в строю. Толпа остановилась в нерешительности, потом отдельные парни стали забегать с флангов, стараясь зайти кадетам в тыл. Тогда Вася построил своих товарищей в карре и стал отводить к ближайшему сараю, как к прикрытию.

И тут закипела настоящая битва. Кулаки мелькали в воздухе. Мальчишки кричали, парни дрались молча, только кряхтели от ударов, которые каждый наносил от всего сердца. Чекин дрался ногами и руками. Вася разбил себе кулак о чью-то скулу.

Весть о том, что обыватели напали на кадетов, разнеслась по всему островку. Со всех сторон, по уличкам, по огородам, к сараю бежали кадеты. Вася увидел Дыбина. Он, как птица, перелетел через изгородь и сразу занял место в кадетском строю.

Толпа подалась назад. Крики усилились. Из рукавов парией уже выглядывали рукоятки ножей. Но все же толпа отступила. Вася еще не скомандовал отбоя, как появился корпусный офицер Турчанинов. Он некоторое время наблюдал за дракой, за Васей молча. Он даже с улыбкой глядел на яростную отвагу своих воспитанников. И вдруг, вскочив на камень, властно крикнул над всей толпой;

— Прекратить! — И выхватил шпагу.

Драка утихла. В толпе финнов в ту же минуту появился суетливый старик с металлическим значком на груди, с длинными руками. Старик начал охлаждать пыл особенно разгорячившихся парней хлесткими и увесистыми пощечинами.

Узнав, что тут произошло, Турчанинов спросил:

— Дезертиров не было?

— Никак нет, — ответил Вася.

— Кто у вас был за старшого?

Никого не было. Не успели выбрать, — отвечал Вася. Турчанинов улыбнулся и сказал:

— Хвалю, Головнин! Скромность есть украшение героя. При случае вспомню о тебе. Плавать с тобою будет сподручно служителям[4] корабля.

В этот день на «Фениксе» только и было разговоров, что о сражении с финнами. В лазарет никто не пошел, хотя и было много разбитых носов. Чекин посоветовал Васе, у которого на затылке от удара оказалась большая ссадина, приложить к ранке паутину, что, по словам Чекина, являлось лучшим средством быстро остановить кровь.

Глава двадцать вторая

РОЖДЕНИЕ МОРЯКА

Если гардемарин Дыбин избрал себе девизом «Отвага», укрепляясь в отчаянности и вольности, свойственных его характеру, если Вася выбрал себе другой девиз — «За правых провидение», который был ближе его мягкому, справедливому сердцу, если Николай Гаврилович Курганов постоянно говорил воспитанникам о знаниях и науках и о совершенствовании в оных, то корпусный офицер Турчанинов, старый русский моряк и солдат, тоже имел свое правило, коему старался научить юных мореходцев.

Имя тому правилу было — бесстрашие.

— Ибо, — говорил он, — тот не мореходец, кто хоть раз испугается моря.

В том старший офицер «Феникса» Милюков, который ведал практическими занятиями на корабле, был с Турчаниновым полностью согласен, предоставив ему возможность обучать кадетов, как он найдет нужным.

Вскоре после столь неожиданно разыгравшейся драки в финском городке наступила череда приятных, но не легких дней морской практики.

Кадеты были разбиты на группы, из которых одна выходила на бриге для работы с парусами, совершенствуясь в искусстве управлять кораблем; другая, во главе со штурманским офицером, в это время занималась астрономическими работами на берегу; третья проделывала разные эволюции на галерах, учась абордажному бою; четвертая плавала на мелких гребных судах среди бесчисленных островков, знакомясь с условиями шхер.

Вася побывал и в той, и в другой, и в третьей группах, трудясь усердно в каждой.

Порою море казалось ему мирной пажитью, над которой пахарь трудится от утренней зари до вечерней, чтобы потом вкусить от плодов рук своих. Порой представлялось оно ему живым существом, своевольным и опасным, которое надо укротить, подобно тому как искусный наездник укрощает дикого коня.

И тогда, слушая слова Турчанинова о бесстрашии, обязательном для мореходцев, Вася должен был признаться, что к морю он еще не привык и что в душе его вместе с любовью таится еще и страх перед ним.

Страх дремал на самом дне Васиной души после того самого дня, когда Вася упал с Купеческой стенки в море и чуть не расшибся о сваю.

Никому Вася не мог бы признаться в этом чувстве и делал все, чтобы убить его в себе навсегда. Он смелее всех исполнял упражнения, какие только мог придумать Турчанинов для воспитания в кадетах бесстрашия и мужества.

Босой или в тяжелых сапогах, он одинаково бесстрашно бегал по самому борту корабля, прыгая через коечные скатки, разложенные там в виде препятствий. Во время купания прыгал прямо с рей в море и подолгу оставался под водой.

Он лучше других научился мгновенно спускаться с марса или салинга вниз головой, как того требовала настоящая матросская ловкость.