Дверная пасть разверзается одним бесшумным рывком.

И последнее, что удалось увидеть Коваль, — это ряд теней. Будто обтянутый черным трико танцор встал меж повернутыми друг к другу зеркалами и провалился в ложную галерею двойников. Разум лейтенанта не успел дать названия тому, что уловил взгляд. А затем — вспышка неистовой яркости поглотила ее и «Джульетту»…

…На мгновение из полыхнувшего белым светом и пропавшего затем катера образовалась черная дыра, исказившая пространство ближней Вселенной для пилотов, управляющих челноками-«оборотнями» и для притаившихся под куполом оптико-энергетической защиты «подсолнуховцев», которых возглавлял тот самый Ханс Деггенштайн.

Все звезды Галактики собрались для наблюдателей в шар, скучковались в непонятном единстве, заплясали, словно вакханки из древних мифов. Приборы аппаратов на несколько секунд потеряли чувствительность, машины дернуло к бездонному жерлу невесть откуда возникшего подпространства, и лишь молниеносно сработавшая аварийная защита спасла судна от гибели. При этом каждое из живых существ на их борту — и люди, и полуроботы — почувствовали жуткую боль, как если бы что-то мощное схватило их за ноги и за голову, пытаясь разорвать…

…А затем все прошло. Звезды «встали на свои места», системы восстановились. Не вернулась только «Джульетта», и несколько минут спустя командиры обеих сторон — и колумбянского Управления, и оппозиции Эммы Даун — лихорадочно соображали, в каких терминах им рапортовать начальству о случившемся…

10. Пробуждение

Снова эти проклятые карты-лебеди с краплеными хвостиками! Но мое сознание уже знало этот символ, и я поняла, что сплю. Когда я об этом догадалась, объятия ласкового Морфея начали разжиматься, освобождая меня.

Меня поколачивал озноб. Я чувствовала себя ледяной глыбой. Вернее, не глыбой, а поскромнее: сосулькой. В детстве мы обожали грызть эти прозрачные штуковины, и запрет родителей не мог нам помешать. Даже беседы с отцом, пугавшим меня подробностями состава нынешних, постъядерных, осадков, действовали недолго. Наверное, нам тогда просто повезло. А может, папаша попросту перестраховывался…

Стоп-стоп! А где это я и почему не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой? Ведь они у меня есть! Ведь есть, правда?! Я запаниковала, внезапно вспомнив ужасающие фантастические фильмы о людях с отрезанными головами. Не хочу!

И отчего кромешная тьма вокруг меня? Я что есть сил таращила глаза, они готовы были лопнуть, но не увидели и проблеска света.

Это смерть?! Преддверье «молекулярки»? Но они ошиблись! Я жива! Я не могу двигаться, но мыслить-то я могу! Или ошибся тот, кто говорил о тождестве жизни и разума?! Выпустите меня! Я жива!

Пытаясь заорать, я издала лишь мычание зомби. Во рту не было даже слюны, небо и язык походили на иссушенную пемзу, а заиндевевшим легким не хватало воздуха.

Видимо, от перенесенного ужаса мизинец моей правой руки наконец дернулся, потом задвигалась вся кисть.

Откуда-то снаружи донесся тихий писк.

Так. Так. Успокоиться. Немедленно успокоиться и не дергаться, как дура! Мозги! Оттаивайте быстрее и дайте хоть какую-нибудь подсказку — что со мной происходит, черт возьми?!!

Значит, так. Вчера я заснула в своем номере в Адлере. Наверное, заснула, хотя Дик (ах, вот еще что! паскудный Лоутон! ну, что ж я теперь удивляюсь!)… хотя Дик основательно взбудоражил мои нервы своим дурацким запугиванием и советами за каким-то дьяволом лететь в Нью-Йорк.

Ну вот, я заснула и… Вот на этом «и» моя фантазия вместе с воспоминаниями спотыкалась… «И» — проснулась. «И» — представления не имею, где. «И»… Великий Конструктор, миленький, вот ей-ей клянусь: выпусти меня отсюда — карты в руки я больше не возьму! Пусть это все окажется кошмаром, а? Ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Я не хочу в «молекулярку»! Я не хочу тут лежать, даже если это и не «молекулярка»! Ничего хорошего такое положение вещей не предвещает, доказано опытом всей моей раздрызганной двадцативосьмилетней жизни!

Кто-нибудь! Спасите! Эй! Э-эй!

Словно в ответ на мои немые мольбы что-то дрогнуло подо мной. Я ощутила это скорее нервными окончаниями в позвоночнике — они, окончания то есть, похоже, успели «оттаять». Послышался тихий гул и какое-то клацанье. Только потом я поняла, что гул шел извне, а вот клацанье — из моего рта: это стучали мои собственные зубы. И от холода, и от страха.

Тело стало оживать. То, на чем я лежала, ухнуло куда-то вниз (все так же в полной темноте), мягко затормозило вместе со мной и стало двигаться поступательно вперед, той стороной, где находилась моя голова. В сердце все сжалось, замерло. Я ухватила ртом глоток воздуха. Кажется, стало светлее? Нет: точно! Надо мной прозрачный купол. Да я ведь лежу, будто какая-то мумия, в стекловидном саркофаге! Мозги, думайте! Вы же все помните! Ну или почти все. Вам же это знакомо! Что это?..

Озарение пришло мгновенно: я в анабиозной камере! Сама ведь разглядывала такие однажды. Правда, снаружи…

В «саркофаге» быстро потеплело. Еще пара секунд — и я смогу двигаться. Может, и не полностью, но сбежать попытаюсь. Только сначала нужно оценить обстановку.

И я замерла в неподвижности, притворяясь по-прежнему спящей…

11. Измена подполковника Лаунгвальд

Детище межзвездной транспортной компании «Шексп-Айр», «Ромео», второй колумбянский катер, шустро и тихомолком проскочивший к гиперпространственному тоннелю через восемнадцать часов после исчезновения «Джульетты», опускался теперь по специальной, возведенной высотою до орбиты, шахте.

«Трубой», как ее называли на космопортовском жаргоне, пользовались довольно редко. Находилась она в районе древнего Байконура: эту местность и прежде использовали для запуска первых ракет. По «трубе» поднимали и спускали крупные судна, с которыми по той или иной причине было нужно обращаться особо бережно и которые нельзя было оставлять на орбите.

К такой категории важности и относился на сей раз катер «Ромео».

Местность вокруг старого космопорта была оцеплена солдатами военных отделов близлежащих городов. При этом все они скрывались под ОЭЗ — это было прямое распоряжение маршала при Президенте Содружества. Этот приказ был отдан в обход Лоры Лаунгвальд.

А сейчас солдаты просто ждали, невидимые и неслышимые, в мрачных коконах силовых установок.

На борту катера — три человека. И самое главное — некий контейнер. Военным строго-настрого, под страхом трибунала, запретили применение оружия в районе катера.

Вблизи «трубы» расположилось несколько машин с неоновой эмблемой Содружества. Встречающих выслала подполковник Лаунгвальд с двумя миссиями: принять контейнер и…

А вот для пресечения второй части приказа Лоры Лаунгвальд и были стянуты войска. А пока — «не пойман — не вор»… Не пойман — не вор.

Выполнить задание Лоры должна была капитан Якопольцева, верная приверженица нынешнего руководителя ВПРУ. И Якопольцева была уверена: после успешно завершенной операции Лаунгвальд даст ей майора. Давно пора!

Нижний ярус «трубы» раскинулся в подобие цветка, и под гигантскими, затмившими солнце, лепестками очутился хищных очертаний колумбянский катер, мощный, словно Кракатау, и одновременно легкий, будто присевшая испить нектара пчела.

Днище «Ромео» трансформировалось в лифт, и через несколько минут из его кабины вышли три человека: двое мужчин и женщина. Один был скорее пожилым, его спутник и спутница — молодыми и одетыми в спецотделовские мундиры. Мужчин Якопольцева не знала, только догадывалась, что пожилой — это Алан Палладас, неким образом причастный к ее нынешнему заданию. А вот с рыжеволосой женщиной, тоже капитаном, они узнали друг друга сразу:

— С прибытием, капитан Буш-Яновская!