Уже сама по себе подобная модель мышления была чуждой Лютеру. Он не мог разделять дух и плоть, поскольку человек неделим. Поэтому искусство, музыка и таинство являются вполне уместными способами выражения религии. Попытка создания Церкви на основе избирательности не привлекала его, а яростное неприятие Лютером сектантов в значительной степени усиливалось той борьбой, которая бушевала в нем самом. Но идея протестантской теократии была для него столь же отвратительна, как и папская монархия. Попытка восстановить в миниатюре обычаи новозаветного времени несла в себе, с его точки зрения, опасность нового законничества и показной религиозности, против чего он использовал те же лозунги, что и радикалы, и сам стал провозвестником верховенства духа над буквой.

Первая попытка придать конкретные формы этой модели произошла в среде близких Лютеру людей и могла быть воспринята как проявление отступничества в его рядах. Произошло это в Виттенберге, а возглавил такое движение все тот же Андреас Карлштадт вместе с Томасом Мюнцером. Об этом можно лишь сожалеть, поскольку, будучи людьми тонкими и одаренными, оба они не отличались уравновешенностью и последовательностью. Если бы Лютер впервые услышал подобные мысли от Цвингли и трезвых анабаптистов, он, вполне вероятно, проявил бы определенное понимание и не был столь непримирим в противодействии им.

Крайние взгляды в полной мере сформировались у Карлштадта после того, как он удалился в приход в Орламюнде.. Там к предпринятым ранее выступлениям против икон и церковной музыки он добавил отрицание реального присутствия Божьего в таинстве алтаря. Во всех трех случаях Карлштадт выступал против использования чего бы то ни было материального как средства приобщения к Божественному. Бог есть дух, и Он не может пребывать в хлебе и вине. Христос сказал лишь следующее: "Сие творите в Мое воспоминание". Поскольку хлеб и вино лишь напоминают, не будучи даже символами, не говоря уже о путях, Карлштадт истолковывал слова Христа: "Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя" в следующем значении: "Сие есть тело Мое, которое будет сломлено. Сие есть кровь Моя, которая будет пролита". Лютер возражал, говоря, что если даже в этом тексте имеется какая-либо возможность для иного толкования, то есть другой текст, гласящий: "Чаша... не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб... не есть ли приобщение Тела Христова" (1 Кор. 10:16). "Это решающий довод, опровергнуть который нет никакой возможности. Если бы пять лет тому назад меня убедили в правоте Карлштадта, я был бы лишь благодарен столь могучему оружию в борьбе против папства, но Писание слишком сильный довод для меня". Можно задаться вопросом, действительно ли Писание так решительно определило его позицию. Роли Лютера и Карлштадта поменялись, когда они перешли от образов к Вечере Господней. Карлштадт буквально понимал слова Моисея: "Не делай себе кумира и никакого изображения", а Лютер - слова Христа: "Сие есть Тело Мое". В сущности, вопрос заключался в том, является ли физическая реальность препятствием для религии. Об авторитете Библии для Карлштадта свидетельствует, главным образом, то, что он не отверг идею Вечери Господней в целом, как это сделали квакеры. Карлштадт не возражал против ритуала, поскольку Христос сказал: "Сие творите в Мое воспоминание".

Подобным же образом он отрицал и крещение во младенчестве. До него об этом же говорили пророки из Цвиккау, а анабаптисты сделали это положение одним из основных в своей секте. Главным аргументом была необходимость иметь взрослый опыт религиозной веры. Помимо этого Карлштадт еще утверждал, что вода как таковая не оказывает никакого воздействия, а может даже быть и средством уничтожения, как то случилось с войском фараона, которое поглотили воды Красного моря. И вновь возникает вопрос о том, отчего же он не отвергал крещение полностью. Карлштадт особо подчеркивал значение субботы, которая предназначена дать человеку отдых от повседневных дел, чтобы он мог иметь время покоя для своего внутреннего развития.

В глазах Лютера самой неприемлемой из крайностей Карлштадта была его попытка утвердить мирских служителей. Лютер провозгласил принцип священства всех верующих. Из этого можно было сделать вывод - а квакеры его претворили в жизнь, - что в профессиональных церковнослужителях нет необходимости вовсе. Карлштадт не зашел так далеко, однако он выражал желание, чтобы служитель никоим образом не выделялся среди своих собратьев. Прихожане должны обращаться к нему не "Heir Doktor" или "Hen' Pfaffer", но "любезный брат" или "брат Андреас". Он отказался от какого бы то ни было отличительного одеяния и носил обыкновенную мирскую серую одежду. Возражал он и против того, чтобы община ему платила, зарабатывая себе на жизнь земледелием.

Лютер ни в коей мере не сочувствовал подобным веяниям. В сущности, он был совершенно равнодушен к таким мелочам, как ученые степени, но проявлял огромный интерес к профессиональному служению. Поэтому он понял, что, увенчайся планы Карлштадта успехом, и результат, конечно же, проявится не в том, что крестьянин будет знать так же много, как проповедник, но что проповедник будет знать не больше крестьянина. Он упрекал Карлштадта, что тот, облачившись в блузу крестьянина, бегло цитирует на еврейском. Что же касается мирской одежды и "брата Андреаса", то Лютеру это представлялось если не бравадой, то неомонашеской попыткой добиться благоволения небес броскими отречениями. Что же до того, чтобы зарабатывать себе на хлеб земледелием, то Лютер и сам желал бы содержать себя физическим трудом, если его отстранят от служения, но уйти добровольно из прихода для того, чтобы пахать, было для него равносильно уклонению от своих обязанностей. "Я и сам отдал бы все, что угодно, чтобы уйти от придирчивых взглядов общины и смотреть в добрые глаза животных".

Другие положения программы Карлштадта - такие, как субботничество, обязательность брака для священников и отказ от образов - представлялись Лютеру новым законничеством. Карлштадт, по его утверждению, поменял местами внутреннее и внешнее. Приняв абсолютные правила, касающиеся распорядка, одежды и статуса, он в целом придал излишнюю значимость внешним факторам. Здесь решать должен дух. Совершенно очевидно, что религия Карлштадта не ограничивалась вниманием к духовной сфере. В своем стремлении добиться определенной степени социального равенства он был охвачен страстью к святости и заботой об устранении привилегий. В этих пунктах Лютер проявлял больше терпимости. Может быть, он распространил бы эту терпимость также и на Карлштадта, не появись на горизонте более зловещая фигура.

Святой революционер: Мюнцер

 

Томас Мюнцер прибыл из Цвиккау и возродил некоторые идеи пророков из этого города. В силу учености, одаренности и пылкого энтузиазма Мюнцера в его устах эти идеи звучали куда прельстительней. Мюнцер с гораздо большей решительностью, чем Карлштадт, противопоставлял дух и плоть, отвергая не только крещение во младенчестве, но и всякое крещение вообще и применяя этот дуализм к взаимоотношениям между духом и буквой в Писании. Те, кто опираются на букву, говорил он, есть книжники, против которых резко выступал Христос. Писание как книга - это просто бумага и чернила. "Библия, Вавилон, обман!" - восклицал он. За этой злостью стояли неразрешенные религиозные проблемы.

Мюнцера тревожило не то, как добиться правильных отношений с Богом (что более всего занимало Лютера), но есть ли Бог вообще. Священное Писание как письменный источник не давало ему такой уверенности, поскольку, как он заметил, оно убеждает лишь убежденных. Турки были знакомы с Библией, но это совершенно не повлияло на них. Люди, писавшие Библию, не имели Библии в то время, когда они писали. Откуда же в таком случае они черпали свою уверенность? Единственный возможный ответ состоит в том, что Бог обращался к ним непосредственно, и таким же образом Он должен говорить с нами, чтобы мы могли подняться до понимания Библии. Как и католическая церковь, Мюнцер полагал, что Библия не может быть достаточной, если нет богодухновенного истолкователя. Но истолкователем этим должны быть не Церковь и не папа, но пророк, новый Илия, новый Даниил, которому вручен ключ Давида, чтобы открыть книгу, запечатанную семью печатями.