Кроме того, как справедливо заметил М.Успенский, «емеля» – это ведь Эмилий: имя-то самое что ни на есть царское… Короче говоря, перед нами – готовый самодержец, и не из худших.

Понимая это, оказывается возможно легче относиться к иным странностям, которые есть в этой сказке.

Во-первых, сама по себе пойманная ведром щука. Вы уж извините, конечно, но – «не верю». Я ещё понимаю старый рыбак, который тридцать лет и три года сети бросал – он мог что-то такое поймать; но вот так взять и зачерпнуть ведром волшебную щуку – это, брат, шалишь… Иначе говоря, версий две: либо знакомство со «щукой» состоялось как-то иначе – либо история с ведром была подстроена.

Во-вторых: Емеля, судя по всему, живёт не в самом бойком месте – скорее, где-то в деревне на отшибе. Так как же получилось, что царь мало того что быстрее всех узнал об его существовании (иначе б Емеля стал звездой задолго до царского вызова, на него толпы ходили бы глазеть и мы бы об этом знали)? А вдобавок и уверил себя, что только Емеля может рассмешить его Несмеяну? И настойчиво посылал за ним – хотя и понял в какой-то момент, как опасно с ним, лежебокой, ссориться.

Наконец, слишком уж много ходит вариантов кульминации этой истории, противоречащих друг другу. В разных версиях сказки я читал, что:

1. Емеля пытался рассмешить Несмеяну посредством «веленья», но щука сказала «тут я не могу, давай уж сам» – и он как-то смог, после чего наступил хэппи энд (вариант Ивана-царевича)

2. Емеля сумел рассмешить Несмеяну посредством «щучьего веленья», но царь не захотел выдавать за него дочь, и тогда посредством того же «веленья» Емеля наслал на него разные напасти (вариант Моисея и фараона)

3. Емеля увёз Несмеяну с собой из дворца прямо на печке, и его никто не догнал (вариант "кавказская пленница")

4. Емелю и Несмеяну вдвоём засмолили в бочку и отправили в море, а они потом «по щучьему веленью» освободились и построили себе новый дворец на новой земле (вариант а-ля князь Гвидон)

И это, очевидно, ещё не все из существующих. Иначе говоря, «дело тёмное».

Заметно, что у разных авторов, разных эпох и разных культурных систем были разные точки зрения на этот финал, порой весьма экзотически: скажем, советский кинофильм про Емелю рассказывал про то, как Емеля упразднил монархию, отправившись строить избу и заниматься пролетарским трудом. А в «Бременских музыкантах» Анофриева (которые, как мы заметили, тоже представляют себя некоторую версию этой же истории, а совсем не сказки Гриммов) тамошний Емеля в джинсах и с гитарой вовсе взял Несмеяну в труппу бродячих артистов петь про «статую свободы».

Наверное, никакую другую сказку не переписывали так часто и откровенно, как эту. А, значит, изначальная версия «не вытянула» жёсткую драматургию мифа – финал сказки оказался таким, что все, кому не лень, начали ставить его под вопрос.

Видимо, кто-то «прокололся». И даже понятно, кто.

Итак, моя версия событий.

Есть самодержец. У него есть дочь – классическая представительница «золотой молодёжи»: никого не слушает, ничего не может и ничего не хочет. За государственными заботами отец как-то упустил дочь, а когда спохватился, было уже поздно, и что делать теперь – непонятно. Искать заморского принца в женихи – значит расставаться с государственным суверенитетом: дочь-то единственная. Выбирать среди детей собственного ближнего окружения – они, во-первых, все точно такие же, ибо она росла в их кругу (и наверняка по нескольку раз спала с большинством из них – да-да, такая она теперь, молодёжь…), а во-вторых, это значит усиливать какой-то клан в ущерб другим и, тем самым, разрушать государство… Взять какого-нибудь перспективного боярчика из провинции – но он навезёт с собой толпу своих родственников и друзей, понасажает их на хлебные места, отодвинув местных – и опять конфликт: «семья против урюпинских», плавали, знаем…

Монарх – человек практический и без предрассудков: для него не существует сословий – все, кто ни есть, его подданные. И он принимает самое естественное решение: найти какого-нибудь положительного, несуетливого, представительного и серьёзного увальня где-нибудь в самой далёкой глуши, да и обновить подгнившую династию здоровой деревенской кровью.

На Емелю выбор пал ровно по тем признакам, о которых я написал выше. Друзей у него нет, родственники его ни во что не ставят (а он, соответственно – их), но сам он по себе кадр вполне подходящий, нужными талантами обладающий. Опять же, не умник и не говорун. Всё как надо. Одна загвоздка: если вот так вот просто взять и привезти его из деревни – никто не поймёт. А, значит, нужно чудо.

Из сказки мы понимаем, что про «щуку» монарх, в общем-то, знал – иначе бы избавился от Емели сразу же: пока тот (неспешным деревенским говорком) будет формулу «щучьего веленья» произносить, с ним можно что угодно делать… Но нет ведь, ничего подобного не делается: насилие к Емеле попытались применить один-единственный раз, и то лишь затем, чтобы заставить приехать в столицу, а как только удалось его уломать, тут же перестали шашкой махать и больше уже не принимались. И не шибко-то изумляет царя самоходная печка, больше для виду…

Иначе говоря, есть ненулевые основания подозревать, что он-то и «дал леща» (т.е. подстроил историю с ведром). Волшебная щука – это такой (чудесный и секретный) атрибут царской власти, который Емеле «дали поносить» – причём со строго определённой целью. Цель – в том, чтобы «было чудо» (которое, как и в «Золушке», является универсальным оправданием любых экстраординарных действий, вроде брака принца со служанкой – или, наоборот, принцессы с простолюдином). Чудо получается, но несильно: (топор сам дрова наколол – эка невидаль, чего не наврут с пьяных глаз). И тогда организовывается «большое чудо» – оно же по совместительству и знакомство с принцессой.

Царь, в общем, неплохо понимал своего «клиента». И догадывался, что тот (как, впрочем, и он сам на его месте) ни за какие коврижки на свете даже смотреть «на эту дуру» не станет: не тот кадр. А потому монарх сделал две вещи: во-первых, крепко поругавшись с дочерью, от чего та впала в своё привычное состояние «ничего не хочу», устроил этот идиотский общегосударственный конкурс «рассмеши Несмеяну», а во-вторых, добился, чтобы Емеля на своей печке на него приехал – причём в тот самый момент, когда барышня уже заколебалась дуться (или деньги понадобились – а, значит, надо как-то к папе подольститься). И «всё получилось»: Емеля (сам ли, или посредством щуки – история об этом умалчивает) – сумел вызвать интерес у падкой до диалектно-этнической экзотики столичной штучки, и царь его торжественно наградил «рукой и сердцем» своей дочери. Куда ж денешься от такого подарка…

Самое интересное – это что случилось потом.

Понятно, что Емелю в его текущем виде сажать было нельзя ни на царство, ни на полцарства: ему требовался курс молодого бойца, а дочери, в свою очередь – интенсивная трудотерапия. А, значит, с точки зрения отца было бы правильно отправить её на несколько лет в ту самую деревню, «чтоб человеком стала». Но тогда надо и «щучье веленье» отнимать у Емели… вот он и отнял. И, когда это произошло (т.е. когда печь вдруг взяла и не поехала), парень, хоть и был не шибко умный, понял, как его взяли в оборот – и крепко обиделся на тестя.

Что из этого вышло – мы не знаем: знаем только (и этот-то аспект присутствует во всех без исключения версиях сказки), что расстались они с царём не очень-то хорошо. Но, тем не менее, нельзя не признать, что по существу монарх оказался в итоге прав. Подумаешь, дуться будут: брань на вороту не виснет. Зато судьба дочери (а потом, через какое-то время, и государства тоже) будет в надёжных руках. Какой ни есть дурак, а всё – хозяин…