Иначе говоря, "королева" не может забрать "герду" в ученицы так же легко, как она забрала "кая" к себе в "ученики" – та, с её девическим максимализмом, видит в ней соперницу и только соперницу (хотя объективно это в итоге оказывается не так). Поэтому "школа жизни" Ученицы оказывается совершенно другой, чем школа жизни Ученика: Учительница форматирует её как "путь к Нему", на котором надо преодолеть всяческие препятствия. Причём школа, с одной стороны, в высшей степени полезная и практическая, а с другой – жёсткая, но не жестокая. У Герды, заметим, всё вообще началось с садика колдуньи, где росли её любимые красивые цветочки и звучала мягкая музыка. Надеюсь, нет смысла объяснять, что колдунья и Королева – одно и то же лицо: иначе забывшая про Кая Герда никогда не получила бы послания "снаружи" о том, что путь-то надо продолжать. Иначе говоря, Королева поместила испытание "медными трубами" до, а не после испытаний огнём и водой – тогда как Герда, разумеется, готовилась к огню и воде и чуть было не свернула со своей дороги. Всё последующее – "обознатушки" во дворце, разбойники, путь до финки, потом до лапландки, чёрная пурга – испытания идут по нарастающей; но самым тяжёлым – и это подчёркнуто в сказке – оказалось именно первое, "с садиком и цветочками".

Примерно так же поступает и Хозяйка Медной Горы, которая превращает Катерину в классного резчика по камню перед тем, как пускает к себе "в гору" забирать мужа. У Катерины нет выбора: ей надо выживать; но Хозяйка всё же не просто таким хитрым способом учит её камнерезному делу ("инструменты мужа остались", ага), а оформляет эту школу как этапы пути к Даниле. Сначала Катерина "случайно" находит камень с птицей, сидящей на дереве, потом, на следующем камне, эта птица уже летит, и Катерина понимает, что "Данила к ней летит". Одновременно с этим растёт её мастерство и, соответственно, популярность как мастера – она становится человеком, который "в случае чего" всегда сможет накормить и себя, и детей.

Иначе говоря, школа "герды" – это школа жизни. В отличие от "кая", которому даётся абсолютная сверхзадача, задача "герды" состоит в том, чтобы выжить и прокормиться в любых условиях и при любых обстоятельствах; и не только прокормить себя, но ещё и позаботиться о других – не случайно на определённом этапе Герда получает оленя в провожатые. Именно так, через лишения пути, она становится взрослой женщиной и хозяйкой… хозяйкой, да. Мы же не спрашиваем у Королевы, как она стала Королевой! А вот про Хозяйку Медной Горы кое-что знаем – "таюткино зеркальце", ага…

…Ключевой, кульминационный момент сказки – это момент передачи; тот момент, когда Герда приходит во дворец к Королеве и заявляет: "отдай мне моего Кая".

Драма, как ни странно, является внутренней. Дело в том, что этот момент, с одной стороны, есть венец долгих и серьёзных усилий Королевы. Герда преодолела все поставленные ей препятствия (i.e. решила все поставленные ей задачи), и из романтической соплюшки стала настоящей женщиной. Кай, с другой стороны, в лице Герды получил тот самый недостающий элемент головоломки, без которого у него не складывался в целое его гениальный замысел. Всё вышло наилучшим образом. Но…

Но Королева, разумеется, чёрт побери, "ещё и женщина", ага. И это – тот самый случай, когда она оказывается поставлена в состояние подлинного нравственного выбора: какое из двух собственных "первоначал" предпочесть – "демиургическое" или женское. Как бы ни было на самом деле, "в глазах остальных" сюжет сказки навсегда останется победой "этой соплюшки" над "самой Королевой" – что, с женской точки зрения, безусловно, трагедия: "кто я и кто она"? И принятое Ею решение отпустить Кая (Данилу) к Герде (Катерине) – это не просто итог, а чудовищная победа над собой; в каком-то смысле – апогей избранной стратегии принесения своей женской сущности в жертву миру, созданному собственными руками.

Ведь, собственно, что есть превращение из "просто женщины" в Хозяйку? По сути, это есть расчеловечивание себя, отдача себя по частям тому пространству, которое она создаёт вокруг себя, пространству Дома. Женщина, которая одна уходит из родительского дома, несёт мир в себе; превращение из женщины в женщину-хозяйку, даже, в пределе, как у Андерсена и Бажова, в женщину-Стихию – есть "вкладывание жизни" в предметную среду своего обиталища, разворачивание этого "мира в себе" в реальный мир вещей. Вот здесь будет занавеска, здесь цветочек, а здесь я посажу плюшевого котёнка, чтобы он смотрел на нас и радовался. Уборка в доме – есть не просто акт Порядка, но акт Гигиены: дом оживает, становится живым продолжением женщины; она мысленно строит вселенную от дома, т.е. дом становится её центром. Муж, дети, домашние животные, цветы на окнах – всё это элементы созданной таким образом небольшой миросистемы, центром которой является женщина – в этом смысле она всегда и Хозяйка, и Королева, и Стихия. Но проблемой в этот момент становится то, что изыми её из этой среды – и сразу окажется, что от неё самой практически ничего не осталось; вся её жизнь – в этих вещах, в муже, в детях, в занавесках и т.п. И до тех пор, пока она не создаст как-нибудь и из чего-нибудь комфортную для себя среду, она будет казаться самой себе ощипанной курицей, выставленной на мороз. И это – травма.

Выбор Королевы мог быть другим. Она могла превратить Герду в уродливую ледяную статую, поставить её в дальнем зале своего дворца и никогда больше о ней не думать. Но тогда Кай ни за что в жизни не собрал бы свою головоломку, и тихо увял бы стареющим юношей посреди огромных и пустых ледяных залов. А Королева питала бы теплом его тела собственную старость, которая становилась бы всё более ненасытной, тогда как его тепло – всё более слабым. Однако она решила иначе – прекрасно понимая, что это решение в каком-то смысле является приговором ей самой.

В этом смысле она – всё-таки родня Снегурочке: та растаяла из-за того, что любила сама; Королева же решила растаять ради того, чтобы дать возможность любви другим.

12. "Бременские музыканты"

Один из постоянных читателей моих "сказок по выходным" попросил меня написать в этот раз про "бременских музыкантов". Честно говоря, я даже как-то и опешил несколько: что там анализировать – сама сказка-то на полторы странички! Но потом, подумав, я понял, о чём шла речь. Заказ был не на сказку братьев Гримм. А совсем на другую сказку – ту, которую рассказал нам в позднесоветском музыкальном мультике Онуфриев.

Что такое сказка братьев Гримм про "бременских музыкантов"? Как ни смешно, ближе всего она – к каким-нибудь "двенадцати стульям" или "золотому телёнку", а её главные действующие лица – что-то вроде коллективного Михаила Самуэлевича Паниковского. Старый слепой осёл, выгнанный хозяевами, такие же изгнанники пёс, кот и петух бредут нищими по дорогам, собирая на пропитание концертами художественной самодеятельности, надеясь дойти до чудесного, сказочного города Бремена, где будто бы уличным музыкантам дают баснословные деньги за выступления – так дети лейтенанта Шмидта мечтали о Бобруйске (а Остап Бендер – о Рио-де-Жанейро). По дороге они встречают избушку "разбойников" (решительно неизвестно, с чего вдруг их объявили разбойниками), и, испугав их посредством театрального представления (насобачились ведь, пока были бродячими артистами) завладевают их имуществом. И становится им Щастье – по крайней мере до тех пор, пока сокровища не проедят; но предполагается, что запросы у них скромные и на их век хватит. По сути, это сказка про нищих, про безнадёжных лузеров, случайно нашедших клад – лучик надежды для тех, кому надеяться не на что; средневековье, ничего не попишешь.

А вот советская сказка – совсем даже другая.

Тамошние музыканты не занимаются поиском кладов – вовсе не нужда их выгнала на улицу. А жажда спеть, сыграть, удивить, плюнуть в лицо скучному миру своей вольной бродячей жизнью. Их духовный лидер – парень в модных джинсах дудочкой (помним, какие это годы, да?!) – фактически, эталонный "неформал", надышавшийся ветром 60-х. И именно он оказывается центром всей той игры, которая разворачивается в системе сказки.