Княгиня Парандзем жила почти отшельницей. Уйти в монастырь было ее девичьей мечтой, которая не получила осуществления только из-за того, что девушку насильственно выдали замуж за марзпана. Теперь же, пользуясь тем, что Васак крайне редко появлялся в замке, княгиня пыталась хотя бы отчасти приблизить свою жизнь к жизни отшельницы. Будучи женщиной образованной, она проводила все свое время в чтении и в заботах о воспитании сыновей.

Утро было туманное. Мглистая пелена, переползая с горы на гору, из ущелья в ущелье, то открывала, то закрывала мрачно зияющие пропасти и провалы.

В покое княгини Парандзем, облокотившись на выступ узкого окна, сидела Дзвик. Разглядывая что-то передвигавшееся по дороге, она щурила свои живые, острые глаза. Вот она откинулась назад, покачала головой и с горечью улыбнулась, затем снова выглянула из окна. Да, там, далеко-далеко, медленно приближались два черных пятнышка, постепенно обозначаясь яснее и отчетливее. Уже стало видно, что это двое всадников. Они направлялись к замку…

Дзвик не заметила, как вошла Парандзем. Княгиня спокойно оглядела ее своими грустными черными глазами и, взяв лежавшую на аналое рукопись, открыла ее на заложенной странице, чтоб приняться за чтение.

– Что ты там увидела, Дзвик? – мягким грудным голосом спросила она.

Дзвик тихо и с тревогой сказала:

– Едет!..

Парандзем вскинула руки и с испугом взглянула на Дзвик.

– Чуяло мое сердце! – выговорила она. – Давно томится сердце у меня. Вдруг он увезет детей в Персию? У нее перехватило дыхание.

– Но сколько же лет должны были бы они учиться в этой проклятой стране, госпожа, если бы, не дай бог, он впрямь повез их туда?

– Дело не в учении! Дело в том, что он хочет их обратить в персов! До тех пор и будет держать их там, пока они не забудут родную землю, отрекутся от матери, станут бог весть кем, – такими, как он сам…

Последние слова Парандзем вымолвила еле слышно, как бы от себя самой скрывая тяжелые мысли, которые давно жгли ей мозг. К чему стремится Васак Сюни? Он не любит армянских нахараров и не скрывает этого. Он ненавидит Мамиконидов, особенно Вардана… За что? За их ненависть к тирании Персии? Но если он ненавидит Вардана Мамиконяна и других нахараров, которые защищают родную страну и являются ее оплотом, то что же представляет собой он сам, Васак Сюни? На чьей он стороне?..

Парандзем хорошо знала Васака. Ничего хорошего не ждала она от этого человека. Придет день, и Васак покажет себя. Какие темные дела творит он?

Парандзем терзалась, предчувствуя, что Васак будет причиной бедствий родной страны… Пусть бы он был деспотом в семье, неверным супругом, лишь бы только оставался преданным, верным сыном родины… Но и этого не было, – вот что углубляло незаживающую рану в сердце женщины, страстно любившей родную землю.

Тяжелым горем было для нее и то, что Васак требовал от сыновей отречения от народа, отрывал их от родины, заставляя служить Азкерту – врагу армянского народа…

Вот он явится и, как всегда жестокий, потребует детей, не считаясь с чувством матери, вырвет их из ее объятий, увезет в далекую, чужую, враждебную страну… И если даже они вернутся, то в каком облике? Сохранят ли они ее заветы, останутся ли верны своей вере и языку, своему родному народу?..

Вбежали Бабик и Нерсик. У них был встревоженный, испуганный вид.

– Он едет, мать!.. – дрожа, сказал Нерсик.

– Что ж из этого? Пусть едет!.. Чего ты дрожишь, дитя мое?.. – едва сдерживая слезы, сказала Парандзем и обняла его.

Но она и сама чувствовала, что ее слова звучат неубедительно.

– Я не хочу разлучаться с тобой! Я умру без тебя! – рыдал Нерсик.

– Я не дам увезти тебя, не бойся! Куда он может увезти тебя от меня? – пыталась успокоить мальчика Парандзем. Нерсик смотрел на нее глазами испуганной лани.

– Давай убежим, Бабик! – вдруг, кинувшись к брату и хватая его за руку, воскликнул он.

– Мы не поедем! Зачем нам бежать?.. – произнес Бэбик резко и решительно, не отводя глаз от окна. Парандзем охватило беспокойство.

– Бабик, родной, молю тебя, не спорь с отцом! Он тебя убьет…

– Пусть убивает! Он давно уже убил меня! – с горечью вымолвил Бабик.

– Нет, нет, не говори так! Он вспыльчив, ты знаешь его нрав… Бабик, прошу тебя, будь осторожен! -умоляла Парандзем. Но Бабик, не слушая ее, отошел от окна.

– И хоть бы кто-нибудь спросил его, – произнес от тоном упрека, – зачем он хочет увезти своих детей в страну, против которой восстали наши князья, наш народ?!

Сердце Парандзем сжалось:

– Ах, дети мои! Бедные мои дети!

В замке начался переполох. Как видно, все уже заметили приближение Васака. Наконец, распахнулись ворота, прозвучал и вдруг затих дробный топот коней по мощеному двору.

Заметались слуги. Пробежал побледневший дворецкий, за ним – Парнаваз, наставник детей. Вышла на террасу даже Дзвик. Не вышли только Парандзем с сыновьями.

Васак поднял глаза, как бы ища их, и, не найдя, тревожно спросил:

– Где дети?

– Они у себя в покоях, государь марзпан! – со страхом ответил дворецкий, словно Васак считал его виновным в том, что сыновья не вышли встречать его.

– Они больны?

– Нет, государь! – еще более испуганно ответил дворецкий.

Васак нахмурился и что-то пробормотал. Он чувствовал себя уязвленным. Как суров и требователен он ни был, как безжалостна ни наказывал он всякого за малейшее ослушание – детей он любил страстно и глубоко. Он огорчался, не встречая взаимности с их стороны, их постоянное сопротивление его приказаниям приводило его в ярость – он обрушивался на мальчиков с кулаками. В такие минуты его любовь превращалась в ненависть, и он способен был убить сыновей. Он был деспотом и в любви своей…

Васак быстро поднялся в свои покои и внимательно огляделся. Ни одна вещь не покинула своего обычного места, ничто не обнаруживало перемены отношения к нему! А перемены следовало ожидать, она должна была произойти.

– Сюда никто не входил? – с гневом обратился он к дворецкому.

– Никто, государь! – уверенно отвечал дворецкий, не уловив смысла вопроса Васака.

– Ни Бабик, ни Нерсик? Они ни разу не заходили сюда? – спросил Васак снова.

– Нет, государь.

– Может быть, ты запрещал?

– Как смел бы я не позволить им войти, если бы они захотели, государь? – оправдывался дворецкий Васак умолк и хмуро направился к своему креслу. Нигде – ни на кресле, ни на каких бы то ни было других предметах – не было и следа пыли: усердный дворецкий, не в пример всем прочим обитателям замка, был едва ли не единственным человеком, который следил за тем, чтобы запустение не воцарилось в покоях марзпана. Васак не переставал оглядываться по сторонам. Ничто не изменилось с того дня, когда он говорил здесь с Кодаком, когда приказывал сыновьям изучать персидский язык и избил их за ослушание. Нет, ничто не изменилось! Но не изменился и он, оставаясь так же одиноким в молчаливом окружении открыто или тайно сопротивляющихся ему людей.

Горечь, а затем и ярость овладели им. Он снова спросил:

– Но почему же не входили сюда Бабик и Нерсик? Разве им ничего не надо было – хотя бы рукописи какой-либо?

– Не захотели ничего брать, государь! – вновь постарался подчеркнуть свою ревностную службу дворецкий, не уясняя себе, как больно задевает Васака то обстоятельство, что сыновья ничем с ним не связаны.

Словно он умер и придавлен холодным могильным камнем… Да, живой мертвец…

Не появляется и жена его, которой он никогда не запрещал. входить, но ноги которой не было никогда в его покоях, даже когда ока Сыпала ему так нужна.

«Живые не входят в склеп к мертвецу!» – с горечью сказал себе Васак Он долго молчал, с тоской ожидая, что как нибудь переменится само собой это тягостное состояние… И, как бывало с ним обычно, когда он не находил естественного, свободного выхода своим чувствам, он вспылил и приказал немедленно вызвать сыновей.

Любовь и гнев, горечь и бешенство из очереди подступали к его сердцу. Неукротимое властолюбие, бывшее главной движущей силой в его характере, искало себе выхода. Васак со страстным нетерпением ждал прихода сыновей.